Расписка

Расписка

Маруся была женщиной обстоятельной и любила счёт. Недаром в колхозе её поставили на должность кладовщицы. Почти правая рука бригадира! Ответственная, хлебная во всех смыслах должность. Маруся держалась за неё руками, ногами и, казалось, даже зубами. Благодаря этой работе в разоренном после войны доме наконец-то появилась еда, маленькие дети приоделись, а престарелая мать получила хорошие лекарства, а не знахарские сборы.

Маруся работала на совесть. Ей и в голову не приходило что-то стащить. На каждый свой шаг она готовила бумажку с подписями, чтобы всё было прозрачно, как слезы. Каждый в колхозе знал, что Каргина Мария – честная работница!

Это-то всё она и рассказала человеку из органов, когда он приехал из города и вызвал её в администрацию села.

Его взгляд сразу не понравился Марусе. Неподвижный и стылый, словно ядовитая змея натянула на себя человеческое обличье и ходит, ищет жертву побольше да повкуснее. Он и говорил по-змеиному тихо, негромко, завораживая вкрадчивыми нотками:

- Значит, вы честная работница?

Рук стало как-то много. Маруся никак не могла их пристроить: то махала, то поправляла платок, то теребила воротник платья. Наконец вздохнула и сложила их на коленях.

- Матвей Николаевич, к чему такие расспросы? Говорите прямо, пожалуйста.

- Хорошо. Согласно этим записям в колхозе должно быть больше зерна, но зерна нет, - он постучал по странице учетной книги карандашом. - Почему не сходится? Тут не арифметическая ошибка. Вы, Мария Григорьевна, утаили почти пятьдесят килограмм пшеницы. А Родина после войны! Каждое зернышко должно идти на пользу обществу. А вы под себя гребете? Знаете, кто вы после этого?

Маруся склонилась над строчками, а прочитать ничего не смогла. Буквы запрыгали, размазались, затмились лицами сына и дочери. Толе было девять лет, Нине четыре. Мать с трудом ходила, куда ей углядеть за двумя егозами? А прокормить как? «Дядьке надо телеграмму дать. Успею? Не успею? А дадут ли отправить? Толя плакать будет… А Нина, небось, ничего не поймет», - думала Маруся, глядя на строчки. И надо было бы о строчках, да никак не думалось.

Обманчиво мягкий голос Матвея Николаевича вывел её из ступора:

- Мария Григорьевна?

Маруся моргнула, всё-таки вчиталась и вспомнила!

- Так это зерно не пропало! – воскликнула она. – Я его по просьбе Митрия Алексеича выдала. Председателя нашего колхоза!

Матвей Николаевич сощурился, подобрался, словно змея перед броском.

- Кому выдали?

- Так… Колхозникам, - растерялась Маруся. – На рынок продавать для колхозных нужд. В книгах есть все фамилии.

- Почему не сделали запись о выдаче?

- Митрий Алексеич сказал, не надо ничего записывать. Даже настаивал, - подумав, ответила Маруся. – Мне еще тогда это показалось необычным.

- Дмитрий Алексеевич утверждает, что ничего об этом не знает и что никаких указаний вам, Мария Григорьевна, в этих числах не давал. Он, собственно, на эти расхождения и обратил внимание, - отчеканил Матвей Николаевич и вкрадчиво спросил: - Не хотите ли вы свою вину на другого спихнуть, а, Мария Григорьевна?

Маруся выпрямилась и горделиво вскинула увенчанную платком голову.

- Я ничего не воровала! Я всё под роспись выдавала! Каждый кулечек и мешочек, сколько кому – у меня всё записано! У меня расписка есть! – уверенно заявила она.

- Дмитрий Алексеевич же сказал, что не надо ничего записывать? И в бумагах это не отображено, - Матвей Николаевич подвинул книгу себе и вновь постучал карандашом по строчкам.

Однако Маруся помнила! Дмитрий Алексеевич дал указание выдать зерно на продажу, на вопрос, как оформлять документацию, отмахнулся, мол, не нужно. Но Маруся всё равно сделала расписку. Да, это был не специальный бланк. Бланки тогда кончились. Она написала всё на обычном тетрадном листе и каждому дала расписаться. Люди знали порядок и поставили фамилии. Маруся не стала подшивать тетрадный лист в документацию колхоза, хотела подождать, когда придут бланки, но забыла. А Дмитрий Алексеевич не напомнил.

Выслушав объяснение, Матвей Николаевич еще раз побарабанил карандашом по книге, взглянул на ходики и неспешно кивнул:

- Хорошо. Принесите завтра утром.

До самого порога Маруся чувствовала на себе его неподвижный змеиный взгляд.

Дома Маруся, забыв о еде и отдыхе, первым делом стала искать заветную расписку.

Дом – деревянная, кое-как беленая изнутри избушка – был крохотным. Одна комната вмещала в себя большую русскую печь, шкаф, кровать, широкую лавку, да один стол, за которым и ели, и шили, и читали. Были полки, на которых стояли горшочки с крупами, кухонной утварью и прочими нужными для жизни мелочами. Был еще и красный угол, на который по вечерам мать ставила икону Божьей матери и вопреки всем социалистическим запретам молилась. В остальные дни там лежали документы.

Но ни в красном угле, ни в шкафу, ни даже среди тетрадей Толи расписки не было.

- Да где же? Куда ж я её засунула? – бормотала Маруся.

Документы уже были перелистаны три раза. Каждая вещица в шкафу просмотрена. Про тетради Толи она уже не думала – все они уже давно лежали на столе вместе с прочими бумажками. Маруся даже письма мужа достала и заглянула в конверт с похоронкой и наградой. Но и там расписки не было. Уже ни о чем не думая, Маруся полезла на антресоль. Когда она перетряхивала наволочки и пододеяльники – а вдруг завалялось? – руки у неё дрожали. Не попадая уголком на уголок, Маруся сложила одну простынь назад, другую, а потом поняла, что аккуратно не получается. «Да и зачем? Кто после меня сюда полезет?» - горько спросил внутренний голос.