Расправив крылья

Расправив крылья

Золотой, изливающий тепло и свет круг поднимался из-за красноватого горизонта, уже перетекавшего в синеватое небо, заполненного пушистыми облаками, вдруг занявшими почти осмысленное, но обыкновенно непринужденное положение, издалека напоминавшее некое подобие креста. Заснеженные пики ленивых гор показались из-за слабого утреннего тумана, окутавшего резко похолодевшую землю, так и усеянную цветущими подснежниками, нежного молочного цвета. Изогнутые ветви с еще коричневатыми, крошечными почками слегка качались под горькой симфонией ветра, медленно парящего над вечно спящим миром и вечно живущей природой.

Из небольшой деревянной хижины, окруженной с трех сторон высокими каменными изваяниями старинных гор, показался человек с блестящими янтарными глазами, мало отличавшимися тогда от восходившего солнца. Он с интересом посмотрел на расправлявшего крылья грифа, одним ловким движением поднявшего своё стройное тело в воздух. Когда мужчина только стал жить на этой обетованной земле, то этот гордый хищник одиноко бороздил небесное пространство; сейчас же здесь гнездилась целая стая его сородичей.

Длинные пальцы крепких ног скрылись во влажной от кристальной росы траве, слегка вздрогнув от её неожиданного хлада. Почти самозабвенно стали пружинить они по твердой земле, а после, выпрямившись, двинулись навстречу солнечному свету, озарившему черные как смоль волосы молодого мужчины, местами уже пронизанные серебряными нитями. Он тихо кашлянул, словно бы боясь нарушить этим лающим звуком таинственный возвышенный покой. Резкая боль пронзила левую половину тела: от груди до низа ребра, но через мгновение рассыпалась уже по всему туловищу, разрывая его части своими острыми осколками. Он было сложился пополам от её беспощадной расправы, но уже вскоре нашел в себе силы выпрямиться и продолжить свой путь. Дорогу эту он помнил настолько хорошо, что уже и не замечал, как делал очередную петлю, поднимаясь в гору. Колючие камни давно перестали царапать кожу стоп, на удивление, достаточно быстро к ним приспособившимся. Хотя еще несколько месяцев назад он терялся в поворотах этой извилистой дороги, заставлявшей гореть его ноги даже сквозь крепкую подошву кожаных ботинок. Мужчина уже и забыл себя прежнего, мыслившего словами, а не образами, боявшегося любую букашку, а не обоготворяющего её, ждавшего смерти каждую секунду, а не оставляющего её где-то за гранью принятия. Нет, он до сих пор понимал, что рано или поздно эта жрица с блестящей косой настигнет и его, отправив не в лучший мир, а в пустой и бесконечный мрак. Только больше не боялся, не трепетал перед её могучим голосом, раздававшимся внутри тела и превращавшимся лишь в обыкновенную боль, слишком посредственную и далекую от её пугающего шарма, что, впрочем, было даже забавным. Однако остались у него и старые черты, присущие ему, когда он еще жил там, внизу.

Там он каждый день вставал с теплой только с одной стороны кровати, приводил себя в порядок, завтракал обычно овсяной кашей или сухим коровьим творогом, выдвигался на ненавистную работу, где проводил около восьми, иногда десяти часов, а после возвращался домой, где падал на ту же кровать и не вставал с неё уже до следующего утра. Нельзя сказать, что такая жизнь устраивала его тогда, скорее, он продолжал её только по той причине, «что так надо» и что накладывать на себя руки было как-то страшно и общественно презираемо. Но и за жизнь свою он в особенности и не держался, с юных лет перестав следить за собственным здоровьем, со временем становившимся все хуже и хуже. К тридцати годам у него было уже несколько серьезных хронических заболеваний, впрочем, не мешавших ему продолжать вести привычный разгульный образ жизни, в глубине души ненавидимый им, но всё же позволявшим заглушить пугающий голос разума. Конечно, это не могло остаться без последствий. Вопрос был в другом: когда же они наступят? Слепая его надежда о том, что страдать он будет уже, будучи усохшим стариком, когда жизнь что с болезнями, что без них кажется все равно давно прожитой и абсолютно бессмысленной, не оправдалась. Через три года, после того как он потерял сознание от приступа кашля и был доставлен в больницу, ему поставили диагноз: бронхогенная карцинома, четвертой стадии. Вначале его уставшее измотанное сознание еще пыталось отвергнуть данный факт, представить, что всего этого попросту не существовало: ни боли, ни обмороков, ни припадков с жутким кашлем. Но слова врачей и найденные им истории о таких же «сгоравших на глазах» заставили его разум впервые за много лет очнуться и иначе взглянуть на свою жизнь. У него не было ни семьи, ни любимого дела, ни мечты… но зачем-то он все-таки жил? Что-то же заставляло подниматься каждый день с кровати и продолжать свое пустое существование? Он знал, что никогда не сможет ответить на эти вопросы, ибо отвечать было нечем. Знал лишь точно одно: после себя он не оставит ровным счетом ничего. Циничный ум его, на удивление, был напуган этой мыслью, а, узнав, что работать ему остается от силы полгода, а дальше все: мрак, темнота и смерть, и вовсе не знал, куда себя деть и как потратить скрытые внутри способности на благо человеческое. Хотя и времени у него уже и не было. Оставалось признать, что прожитое им полностью бесполезно и что о нем, когда-то думавшем, страдавшем и ходившем по этой промерзшей земле никто никогда и не вспомнит. В итоге, он принял решение хоть на пару месяцев да изменить свою жизнь, начать с чистого лица и «по-своему», как душа велела, а не всезнающие знакомые (друзей у него не было).

Первая его идея была довольно-таки очевидной, особенно если учесть прилично сколоченное им состояние: переехать в другую часть страны, желательно с чистым воздухом и богатой на виды природой. Так он и сделал. Место было найдено живописное: с первозданной флорой и фауной, высокими скалами и голубыми водоемами, а главное — почти безлюдное, умиротворенное. Сначала он был уверен, что в нем проснется любовь к общению с другими людьми, что ценность данного занятия за счет его редкости неожиданно возрастет для его одинокой души. Но этого не произошло. Наоборот, он стал еще более избегать человеческого общества, постепенно перестав понимать их странные заботы и хлопоты. Чтобы как-то занять пустоту в своей душе мужчина принялся рисовать пейзажи, как в далеком детстве — времени, наполненном любовью ко всему: и к жизни, и к людям, воистину волшебном времени. Получалось недурно, иногда даже правдоподобно, но чего-то не хватало. Наконец, его посетила мысль: почему бы не использовать столь прекрасное место в своих работах вместо смутных образов в голове? Разве может  реальность его ограниченного разума быть прелестнее окружающего мира? Он принялся рисовать с натуры и часто уходить в горы. Там и нашел долгожданный покой и равновесие, лишь изредка нарушаемым вопросом: что он такое?