Рассказ камердинера (рассказ третий. Бункер)

Рассказ камердинера (рассказ третий. Бункер)

— О «яйце» и командующем Флотом СЦА.

Мастер Аментола полюбовался цветом содержимого фужера на свет. Прикрыв глаза, понюхал и подмигнул Акмеле. Рассказывал потом по-стариковски не спеша, тихо, пригубливая время о времени медовуху. Слушая его, молодой камердинер подливал ему, себе и старался не громко шелестеть фольгой, разворачивая очередную плитку шоколада.

— Сооружение с инвентарным номером ЗAH13000048 и названием «Кисловодск» — личный бункер командующего Флотом Соединённых Цивилизаций Акиана. Построен был тысячу лет назад. Прототипом конструкции послужило, я тебе уже рассказывал, птичье яйцо. Если, что и нарушало схожесть с ним, так это, разумеется, размер и цвет. Причём чёрный карбон «скорлупы» имел свойство не отражать света, отчего «яйцо» воспринималось дырой на фоне звёздного тумана. Потому «Кисловодск» называли ещё и «Дырой».

Что под «скорлупой» в «белке» и «желтке» держалось в секрете. Знали адмиралы флотского соединения «Крепость», но только толику. О том, что видели, молчали. Бывали в «Дыре» исключительно только они (жил флаг-адмирал в бункере один, без адъютантов, денщиков и прислуги), и только раз в году во время командных учений-игр. Личный катер командующего (тоже из карбона; называли «Дыркой») болтался между корпусами флагмана «Крепости» — известного тебе дрейдера с названием «Эсерка Каплан» — опечатанный и даже со снятой рулевой баранкой, на время учений-игр приваливал с адмиралами к причальному столбу бункера и стоял на швартовых четырнадцать суток.

Подозревали, что в сцепке «Кисловодска» с «Эсеркой Каплан» их линь швартовый на самом деле — шланг. Внутри размещались энергокабели, коммуникации связи, а так же лифт, которым командующему доставляли продукты питания, табак, одежду и прочее, без чего тысячу лет не просуществуешь. Адмиралы всего этого с собой в «яйцо» не брали. Мичман, водитель катера, подрулив к причальному столбу, указывал им: «Личное оружие, кортики, планшетки и мотылей оставить на местах. С собой дозволяется взять только батончики». Это «Марс», если ты не знаешь, шоколад с карамелью и орехами... Кстати, ты не слишком увлекайся шоколадками, твои коллеги, балбесы этакие, почти все запасы обменяли на машинное масло, а Наместник тоже любит им закусить медовуху. От шоколада, учти, «камни» на зубах. Эту плитку доешь, передохни… На чем остановился? Ах да. В переходе из «Дырки» в «Дыру» мичман бесцеремонно обыскивал адмиралов. Слушок ходил, будто к командующему лифтом спускали не только табак, а кое-что и покрепче. Что маловероятно: линь в поперечнике таков, что переправить коробку с табаком — если на самом деле шланг — можно; под большим вопросом — мужчину-толлюда, ну а женщину-толлюдку — более чем сомнительно. Ты знаешь, бедра у них шире мужских плеч, и плечи тоже; красавицей считается та толлюдка, у которой плечи шире бёдер.

Об упомянутых мотылях. Это телохранители. Бодрствовал ли, спал ли адмирал, всегда знал, что жизнь его надёжно защищена. Ни снайперский луч, ни яд в бокале — ничто его не достанет. За мгновение луч опрётся в непроницаемую стену, яд прольётся из расколотого бокала ещё не донесённого до рта: мотыль предотвратит любую потенциальную угрозу, даже возможность заразиться гриппом или ковидом каким. Одним словом, адмирал с мотылём, порхающим у виска, ощущал себя как у Бога за пазухой. Поэтому расставание с ним на время учений-игр — психологическая травма, часто с приступами маниакальной болезни преследования и боязни покушения. Если командующего Флотом в СЦА боялись, то у него в бункере попросту опасались за свою жизнь. Недуг получил название «болезнь Моля» по имени адмирала Моля, который первым её испытал. В катере, загоняя своего мотыля в планшетку, он плакал безутешными слезами, и это были настоящие искренние мужские рыдания.

В «белке» к «желтку» имелся проход — труба в продолжение причального столба. В ней шли долго, пока не упирались в перегородку с дверью. За ней — помещения с абсолютно одинаковыми интерьерами. Вагоны, из которых когда-то составлялись железнодорожные составы. С одной стороны прохода двери в купе, но не обычные сдвижные, а одностворчатые, и открывались на себя в коридор с окнами за занавесками и ковровой дорожкой по полу. Открытые настежь двери те перегораживали проход по коридору полностью, во время демарша адмиралов (здесь бежали, и во всю прыть) открывались и закрывались перед носом у каждого. Захлопывались в мановение ока, что угнетало, — со стуком пушечного выстрела. Чем купе заняты, не знали — не заглянуть. Как-то один из молодых контр-адмиралов не устоял, попробовал скосить глаза, так ему после учений все тридцать девять сослуживцев устроили «тёмную». Избили так, что тот попросил отставки. На удивление, командующий её принял, и это было и осталось единственным таким случаем. Других смельчаков били с расчётом не оставить калекой, потому как наказанного так второго смельчака носили на закорках по очереди — бедняга остался хромым на обе ноги, и отставки не получил.

Все сорок адмиралов бежали один за другим, с интервалом расстояния и времени позволяющим дверям купе успеть открыться и закрыться. Бежали, пригнувшись под низким толлюдам потолком. Впереди адмиралы Флота, за ними вице-адмиралы, следом контр-адмиралы. Замыкал гусёк гигантского роста и могучего телосложения контр-адмирал Шмидт. Сгибался в три погибели, ноги переставлял в полуприсяде, да ещё ему одному приходилось нести на закорках «любопытную Варвару» — у великана только хватало сил.

В тамбуре отдыхали. Помещение бОльших размеров, чем в вагоне настоящем, но не настолько, чтобы в нем могли не стеснённо покурить сорок толлюдов. В туалет не заходили, если кому и приспичит, терпели до геймпарка: там оправиться можно без особых проблем и опасений.

Адмиралы Флота выкуривали по целой, вице-адмиралы «дёргали» раза по три-четыре, контр-адмиралам дозволялось только достать и понюхать сигарету. Выручал калека, который закуривал ещё на закорках во время бега. Давал затянуться раз-другой Шмидту в проходе и по разу четверым-пятерым в тамбуре. Те рты открывали к протянутому бычку с чувством сочувствия: «Сидит на мусорном ящике, улыбается, весело ему — не слез бы совсем с катушек».