Рассказ о поездах

Рассказ о поездах

Однажды мой друг-писатель с глазами, горящими огнем, протянул мне кипу исписанных листов.
-Что это? - спросил я, поднимая брови. Каждые новые листки всегда вызывают у меня это чувство, ничего не могу поделать. Наверное, все дело в его реакции, в том, с каким лицом он это делает — самодовольным, самовлюбленным и, конечно, вконец отчаявшимся. - Новый рассказ?
-Ни слова, - выдохнул он. Его возбуждение странно контрастировало с его внешним видом; он держался с прямой спиной, руки не дрожали, легкая улыбка. Глаза правда выдавали острое его чувство, боль какую-то. - Просто прочти, хорошо? Не сейчас. Я не тороплю, скажешь как прочтешь.
Я удивленно на него посмотрел.
-Ладно, ладно! - сдался он одними глазами и голосом. - Сегодня...прочитай его сегодня и скажи мне...хорошо?
-Дел много. - с сожалением говорю я, листки в руке дрожат. - С Людмилой собирались в...
-Ни слова больше, - вновь он выдохнул. - но ты очень, очень поможешь...Я почти на коленях.
-О чем рассказ-то? - сворачивая и убирая листки в карман, спрашиваю. Ну вот — я снова поддался его мольбам, его продуктивности, рассказ в неделю. - Как обычно?
-Нет. - нетерпеливо говорит он. - О поездах. Ах, ни слова больше...

Устроившись поудобнее, я начал чтение, рассказ был назван до банальности просто: «Скорый пассажирский». Я попытался максимально расслабится, навёл чаю. Попросил Людмилу не беспокоить меня и ответил, мол, да, новый рассказ, ну он попросил, не отказывать же. Сходим чуть позже, рассказ маленький и времени не займет так много. Прическу будешь? Хорошо. Погладь заодно мои брюки. Итак, усевшись, отхлебнув чая с чабрецом и подперев голову, я начал чтение:

«Поезд-красавец набирал ходу, хотя, конечно, сам поезд — понятие относительное, сложное и невнятное. Куда как удобнее назвать его, используя терминологию — привязку к локомотиву; итак, электровоз-красавец тянул за собой двенадцать старых немецких вагонов, а стук колесных пар отчаянно мешал уснуть пассажирам, особенно тем, кто ехал этим самым направлением впервые. Проводник четвертого, плацкартного, задумчиво курил в тамбуре, пока пассажиры чуть не теряли сознание от жары. Проводник не слышал стук колесных пар — в пути он находился пятые сутки, а по земле ходил вприпрыжку, что и говорить, таков его удел. На часах было двадцать два с небольшим. Перегон был длинным — больше двух часов, поэтому проводник и сбежал от своих пассажиров туда, где курят и думают. Поэтому ли? Ну, и поэтому тоже...
Проводник был молод и поначалу даже любил «железку». Он работал всего ничего — пятый месяц, да и лет ему было не сказать чтобы много, чуть больше двадцати, но на лице уже начинал проявляться какой-то профессиональный отпечаток. Проводника звали Олегом. У Олега где-то далеко осталась ждущая его приезда семья...
Почему, заглядывает в тамбур одна из пассажирок, почему там так жарко? Потому что лето, устало говорит Олег, а конструкция этих немецких вагонов не предусматривала наличие кондиционеров, восемьдесят восьмой год, вентиляция только, да и та, сама понимаете, забивается со временем. Но пассажирка ничего не понимает; электровоз-красавец все тянет за собой двенадцать вагонов, проводник все курит, пассажирка обещает жаловаться и закрывает дверь. Стук колесной пары почему-то успокаивает. Олег договорился со своей сменщицей, что сменится в двадцать два, но она спала, когда он заглядывал, что же, что же, пусть поспит подольше, Олегу, к слову, не жалко — моложе он и выносливей. Все равно домой скоро.
Казалось бы — автоматизм, все эти рейсы, из четырех месяцев работы в поездах Олег пробыл девяносто дней, казалось бы, однако проводник четвертого плацкартного все еще допускает маленькие оплошности и ошибки с билетами. Иногда забывает, что цены в поездах свои, чтобы выйти в плюс, сделать план и в итоге не пришлось платить из своего кармана; забывает и так и продает чай по двадцать два рубля вместо привычных проводникам тридцати пяти; вот забава — за сорок семь можно купить целую пачку чая, а за тридцать пять проводники продают пакетик. Олег поначалу не принимал этого, но сдался. Много чего он не принимал. Денег за разрешение пассажирам курить, промысел алкоголем, сдачу мест в вагоне, продажу этих мест, зайцев, или когда ты находишь свободное купе и запускаешь туда двух влюбленных на час, потом вытаскиваешь смятую купюру из кармана и, красный, убираешь после них. Одно одеяло так и не отстирали на складе — с пятнами-напоминаниями теперь этим одеялом кто-то укрывается...
Олег устало глядит в ночь, чувствует, что где-то там, за стеклом, поле.»

Людмила кричит мне что-то, ну а слышу я лишь со второго раза.
-Что такое, - спрашиваю. - чего говоришь? Повтори, Люд.
-Долго еще? - она выглядывает из-за зеркала. В платье незастегнутом, серьги в ушах круглые, она несомненно красивая. Докрашивается. - Мне просто минут пять всего, а ты в трусах до сих пор.
Я всегда удивлялся ее способности одеваться молниеносно. Мычу что-то, потом вспоминаю:  
-А брюки? Погладила?
-Да я вчера гладила, а ты их не надевал. Не глупи, потом дочитаешь.
Я повышаю голос:
-Люда! Ну дай дочитать! Осталось немного. - и прибавляю после паузы. - не опоздаем, не волнуйся.
-Послал бог мужика. Чтец! - в сердцах выкрикивает она, но беззлобно, с улыбкой.
Я улыбаюсь тоже. Посылаю ей воздушный поцелуй и она его, кажется, ловит.

«...чувствует, что где-то там, за стеклом, поле. Откуда Олег это может знать? Глядя в окно, он видит лишь отражение — тамбур, лампа, человек вместе с дымом, игра света; поле мнимо, его существование лишь игра воображения. Стоит лишь переключить тумблер на щитке, и тогда узнаешь точно, но это — потом...
Русская душа! Проводник, что-то из пережитка прошлого... Олег не знает, как дела там, за океаном. Как там в европейской части материка. Не знает, есть ли еще хоть где-нибудь место,  сочетающее в себе все то, что сочетает когда-то любимая «железка». Он молча курит одну за другой. На его глазах слезы.
Проводник, шипит вновь та же самая пассажирка в желтом. Проводник, я уже звонила на горячую линию, вам влетит. Пусть, устало говорит проводник, пусть влетает, сделать-то все равно ничего нельзя. Ну приоткройте дверь. На ходу? На ходу. Опасно, техника безопасности. Может, аварийное стекло слегка выдавить? Нет, отвечает проводник четвертого, стоя к пассажирке спиной, я его хрен потом вставлю. Мне, говорит проводник, тоже жарко. Я такой же, как и вы, человек. Только раздеться в свою смену не имею права.
И правда, душно в плацкарте. Узенькие форточки почти везде, кроме третьего и шестого купе — аварийные выходы, а пассажирка как раз из третьего. Конечно, Олег обманывает пассажирку: прямо над его местом в служебке окно открывается хорошо, да и вентиляция работает лучше... Но ей знать незачем. Пусть себе дальше идет в это пекло. Не Олег заставлял ее ехать этим поездом — они же северные, плохенькие...давно всем известно должно быть; в конце концов, есть еще три проходящих. На Юг у нас составы пускают хорошие, даже биотуалеты есть...
Русская душа. Бескрайние поля, леса, маленькие заброшенные деревни. Огонёк в поле, коровы без пастухов. Уединение, связанное со стуком колесных пар. Двое, любящие друг друга на одном из перегонов, метрах в двадцати, прямо на земле — и мужчина свистит и машет рукой завистливым проводникам. Девяносто дней пути — восемнадцатилетняя девочка в рабочем купе, пока ее мать ищет ее по составу, и желание, возникающее особенно остро от осознания ждущей где-то вдалеке жены и маленького сына. Пьяный сосед-проводник, с которым учились вместе, кроющий матом пассажиров... Эта дорога, люди, билета, лица и события; вахтовики и украденные из лацканов пиджака семь тысяч рублей. Олег устал от всего этого — в пояснице маленькой точкой пульсирует боль, и это в двадцать с небольшим. Эта музыка, одна и та же, сводящая с ума, и еще, конечно, этот отголосок мифических сирен — зовущий к себе звук колесных пар...»