Рассказ о трёх яблоках. Петербург

Рассказ о трёх яблоках. Петербург

Весна. По реке Неве, подтопившей берега, плыли три гребные лодки. Одна вырвалась вперёд и оставила другие позади. В ней сидели двое. Рулевой сидел, опустив голову, как будто дремал, но всё равно энергично работал вёслами. Пассажир напротив него теребил рукав, всматривался в волны, пытаясь разглядеть что-то на берегу. Тяжело выдохнув, он проговорил с укором:

— Эх, учудил ты в Стрельне, Гаврила.

— Раскаиваюсь, государь, — ответил поникший рулевой.

— Вот не удивил,— ответил царь.

Звали его Павел Алексеевич Шуйский. Больше всего не любил он три вещи: огульное пьянство, воров и предателей. С первым он пытался бороться по молодости, только получив трон, но вскоре понял: народ пристрастный к выпивке просто так не сдаётся.

— Змий зелёный, будь он неладен, — пытался оправдать себя Гаврила Лукич Квасников.

— Не виляй, — разозлился Шуйский, — Кто виноват, понятно. Ты ведь должность и доверие потерял. И имя моё опозорил. Честно скажу, думал тебе медаль отлить "За пьянство". Да на шею, и с ней вышвырнуть за борт. Но больно жалко металл тратить.

— Воля ваша, — обречённо выпалил провинившийся.

— Моя! Плаху поставят — глазом не моргнёшь, — царь пригрозил пальцем.

Гаврила впервые за долгое время пытался всмотреться в его лицо и ожидал, что на нём появится улыбка. А тогда и надежда на благоприятный исходит бы появилась. Государь отходчивым бывает.

Павел Алексеевич со всё таким же угрюмым лицом завопил:

— Левее бери, причалим.

Привлекли его взор мужики, что стояли толпой у берега Лесистого острова вокруг невода, обвившего что-то вроде камня. Они злились и спорили.

— Лапы-то убери, Сысоич!

— Во, как забухтел, Капитоныч. Мы права не имеем?

— На мой сундук рот-то не разевай! А вы чего пялитесь?

Не заметили спорящие лодки. Не заметили, и как к ним вплотную подошёл неприметный, усатый мужчина среднего роста в добротном, но очень простом камзоле. Из-за предпочтений Шуйского к аскетизму в одежде, его часто не узнавали даже мелкие чиновники, на рабочее место которых он любил наведываться. После нескольких недоразумений государь наказал распространить свои портреты везде, где только можно.

— О чём спор держите, люди честные? — появился возле рыбаков царь.

— Здрав будь, барин! — с небольшим подозрением ответил мужик с седеющей бородой.

— Сысоич, это ж, кажись, сам..., — занервничал кто-то из толпы. Мужики, оторопев, отвесили немой новгородский поклон.

— Ох, не гневайтесь, милостивый государь, не признали. Улов делим, — Евсей Сысоевич указал на сундук, — Тяжёлый, зараза. Вдруг ценности внутри. Не открывали ещё. Кто ж захочет уступить-то?

Шуйский дождался, пока его нагонит экипаж двух лодок, а потом наказал помощнику достать из сумы мошну с монетами.

— Вот что я предлагаю, — начал царь, — Каждому выдам по рублю. А добычу честно заберу себе.

Спорить никто не стал. Рыбаки, получив царскую милость, вскоре разошлись, не до конца веря произошедшему.

Павел Алексеевич поводил рукой по мокрому корпусу улова, постучал по древесине, а затем подманил помощника:

— Ну, открывай, Гаврила!

Лукич приподнял склизкий верх и заглянуть внутрь. Закрыв глаза рукой, он схватился за лоб и отошёл в сторону. Его одолела внезапная тошнота и вывернуло наизнанку.

Царь посмотрел на содержимое, но лишь поморщился: в Европе он насмотрелся на кабинеты лекарей с анатомическими банками и прочими мерзостями, и решил даже создать в Петербурге свою коллекцию диковинок.

В сундук было помещено тело молодой женщины, возрастом до тридцати. По кускам.

— Судя по всему, встретила смерть она не так давно, упокой господь её душу, — перекрестился Шуйский. — Эх, убивец жизнь отнимает, крадёт самое ценное!

Гаврила в тот момент пришёл в себя и медленно подошёл к сундуку.

— Знаешь что, забулдыга, — обратился к нему царь, — Повелеваю тебе найти мерзавца подколодного, что это сотворил, дабы тот от наказания не убёг. Справишься — сменю гнев на милость. Ежели нет, то повешу за дело.

— Слушаюсь, — смутился мужчина.

— Через три дня возвращайся ко мне. Только смотри, без глупостей. Из-под земли тебя вытащу, — пригрозил пальцем государь.

— Даже и не помышлял! — прогудел Гаврила. Но в голове у него крутилось только одно слово "бежать". Подальше, за море. — Получается, на четвёртый утром я должен закончить поиск?

— Верно, — почесал усы Павел Алексееич, — Держи, чуть не запамятовал...

В руках Лукича оказалась мошна, из которой совсем недавно брали немного мелочи.

— Странный он человек. Хотел бы извести, не давал бы денег, — размышлял помощник, смотря на уходящего к лодкам государя и дворцовых, несущих сундук с телом, — Но дела это не меняет. Всё равно, что иглу в скирде искать.

Через полчаса Гаврила сидел на пне у ближайшего поста и наблюдал за муравьями, свободно ползающими по его рукам.

Тревога одолевала мужчину:

— В питейную? Ага, выпью и остановиться не смогу. Мысли поплывут. А отрезвею на плахе!

Одно крупное и наглое насекомое даже попыталось прокусить его кожу, за что и отправилось в полёт.

— Что делать? Искать, конечно. Не дома же сидеть! — загорланил вслух сидящий на пне.

— Каждого в столице пытать бушь? — лютовал внутренний голос.

— Хренову тысячи человек в городе, да десяток деревень, — осознал масштабы катастрофы Гаврила.

— Эх, ловец человеков. Вставай уж!

Первым делом Квасников нанял извозчика, сел на бричку, и принялся в пути до деревни Усадицы у Голодуши-реки, ближайшей к посту, размышлять.

— Канцевская сторона далеко, на Заводской никто не живёт. До Купчина да Хотчины слишком много вёрст. Так, а что это я? Убиенная по платью крестьянка. Деревня должна быть недалеко от Невы. Кроме Усадицы, остаются Враловщина, Кандуя. А Коломяки?

— Что мешало убийце отвезти сундук подальше, да выбросить? — злорадствовал внутренний голос, — Не в Москву же вёз. Так, вёз. Правильное слово.