Рассказы Чумы (переиздание)

Глава 4

Маленький оборвыш стоял на холодной, промозглой улице и смотрел на быстро надвигающуюся грозовую тучу. 
Осень выдалась особенно ледяной, и те немногие чахлые ростки зелени, которые смогли выжить на иссушающем солнце без полива, поникли за первую неделю сентября. Он уже искал в мерзлой, вставшей комьями земле, старые корнеплоды. Нашел только слегка подгнившую картофелину — обтер грязным рукавом, содрал тухлую кожицу и сейчас, жадно чавкая, вгрызался в белеющую сердцевину. 

Наконец мальчишка доел, притопнул несколько раз рваными башмаками, засунул холодные ладошки в рукава и нехотя двинулся к виднеющемуся издалека нагромождению бараков. Студеный ветер все усиливался. Туча закрыла собой бледное, стылое небо, обещая совсем скоро разрезать его серым потоком воды. Первые капли тяжело упали на дырявые лохмотья маленького человечка. Следовало поторопиться, чтобы не промокнуть, и он побежал. 

В зачумленной хибаре никого не было, и мальчонка, не раздеваясь, залез под дряхлое ватное одеяло, не стираное уже много месяцев. Холод пробирал до костей. Плохонькая печурка в углу не топилась дня четыре, а то и больше. Надо было сходить за хворостом, но за стенками убежища уже забарабанил ливень. 

Дверь приоткрылась, и в проеме появилась истощенная фигура, с которой дождь стекал ручьями. Прижимая к себе замызганное одеяльце, с завернутым в него худеньким тельцем, она скинула с ног обмотки и протащилась к сломанной деревянной кровати. Подняв с неопрятной постели комок ткани, в котором угадывалось полотенце, нищая принялась обтирать малышку. 

Покончив с этим, мать вынула из-за пазухи сверток и бережно развернула его. Внутри оказался ломоть зачерствелого хлеба. Исхудалыми руками аккуратно разломила его на две части. Подумав, от большего куска оторвала совсем крошечный, съела; остальное протянула сыну. Тот схватил и сразу принялся жевать; женщина в это время занималась тем, что ссыпала крошки себе на ладонь. 

— Мам, дай еще, — прогнусил оборвыш. 

Несчастная тяжело вздохнула. 

— Больше нет, сынок, — она осторожно отложила вторую половинку рядом, и посадила на колени девочку, поглаживая запутанные русые волосенки. 
— Мам, ну как нету, вон же еще осталось, — мальчишка указал на лежащую на кровати краюху. 
— Это сестренке твоей, — терпеливо объяснила мать. — Ей тоже надо что-то кушать. 
— Я больше, мне и есть хочется больше. — не уступал сын. 

Женщина ничего не ответила — она пыталась вложить хлеб в ослабевший рот ребенка. Девочка вяло посасывала еду. 

Потеряв терпение, малец подскочил и вырвал кусок из рук матери. От неожиданности та закричала: 

— Отдай сейчас же! Дай, дай сюда! 

Но сын уже, торопясь, давился едой. 

Мать медленно опустилась на пол, прижав к себе кроху, и закрыла глаза. По испачканным копотью щекам поползли две блеклые дорожки. Вынув обвисшую грудь, в которой давно уже не было молока, она вложила сосок в ротик малышки. Та нервно чмокнула несколько раз и затихла. 

Казалось, в лачуге остановилось время. Мальчишка, наевшись, завернулся в одеяло и отвернулся к стене. Измученная женщина сидела в той же позе, изредка покачиваясь из стороны в сторону. 
За окнами стремительно темнело, ливень нещадно хлестал по перекошенной крыше, словно стремясь пробить ее насквозь. В комнатенке воцарилась тишина. 

…Проснувшись, оборвыш первым делом прислушался: не слыхать ли стука дождя. Затем скинув одеяло, поднялся. Матери с сестрой дома не оказалось. 
Насобирав палок и веток в ближайшем лесу, он затопил печь. Уселся рядом, блаженно щурясь и греясь возле огня. В сонной хмари прошел весь день. 

Мать не вернулась ни вечером, ни на следующее утро.  
 

• • *

Спустя пять лет в истерзанную голодом деревню стали приходить. Старые бараки поднимали свои колченогие двери, принимая больных и убогих, похожих на ходячие скелеты, людей. А те все шли и шли, будто больше негде было места оставить навечно свои кости. И природа словно смилостивилась над сумасшедшими, и дала неслыханно богатый урожай за последние десять лет — несколько мешков овощей да с десяток кулей картошки. Это было весьма щедро для давно опустошенной земли. 

В один из теплых осенних вечеров щуплый парнишка шел через неухоженное кладбище к себе домой — в древнюю, грозящую рассыпаться хибару. Впрочем, в те времена кладбище было повсюду — оттого путь вышел бы непримечательным, если б не одно обстоятельство. 

Проходя мимо очередной могилы, мальчик зацепился за что-то драным башмаком. Нагнулся, разглядывая блеснувшую в свете вечерней луны находку, разгреб ворох опавших листьев, и вытащил небольшой, остро наточенный серп. 
Железо ничуть не заржавело, словно и не лежало вовсе под проливными осенними дождями — напротив, оно сияло, как новехонькое, будто его вчера вынесли из кузницы. 

Нищий провел пальцем по краю лезвия, и вздрогнул, порезавшись. С указательного пальца на землю медленно закапала кровь. Он стоял, завороженный найденным сокровищем, как вдруг сзади послышался голос: 

— Не твое. 

Оборвыш вздрогнул, обернувшись. Чуть выше по тропинке, между спутавшихся кустов почерневшего шиповника стоял юноша в белых одеждах. Льняные кудри мягкими волнами спускались на плечи. 

— Не твое, — повторил он мягко и мелодично. — Положи. 

Послушный воле этого странного чужака, мальчишка осторожно положил серп на землю. Тот вздрогнул, как живой, и скрылся под кучей листьев. 

В задумчивости незнакомец разглядывал ребенка, одетого в рванину. 

— Есть хочешь? 

Парнишка яростно закивал головой. 

— Пойдем, — решительно поманил юноша его за собой. — Я дам тебе еды. 

Малец ожидал, что его возьмут за руку, как когда-то это делала мать, но чужак даже не обернулся. Тогда мальчик заторопился, догоняя, и засеменил рядом. 

— А что мне нужно сделать? — спросил, несколько приободрившись. 

— Тебе? Ничего, — рассмеялся беловолосый. — Ты просто будешь должен мне одно обещание.  

— Одно обещание? — недоуменно спросил мальчуган. — А как это?  

— Одно обещание, — повторил незнакомец. — Ничего сложного.