Разговор с призраком

Глава 1

В первые секунды жизни, когда воздух одновременно наполняет пронзительный детский визг и облегченный вздох матери, уставший доктор выдает — «У вас родилась девочка», что в большей мере напоминает не поздравление, а приговор. И мать плачет, выдавая свои слезы за радостные, но в глубине души жалеет, что невольно обрекла своего ребенка на ту же участь, которая невольно выпала ей самой. Ведь её жизнь началась с тех же слов, что вроде бы были сухой констатацией факта, в которой огорчения было намного больше, чем пустой беспристрастности. Тогда она не понимала истинного значения этих слов, вряд ли даже расслышала, как и теперь её безрадостно кричащая дочь, жизнь которой уже была расписана наперед.

Сперва ей предстоит принять на себя роль примерной дочери. За каждое непослушание её будут наказывать уколом оскорбительно изобличительного — «В конце концов, ты же девочка», что станет намного больнее слышать, если будет прикрепляться шлепком по заднице или пощипыванием за кожу, может быть, даже тасканием за волосы. Ей предстоит узнать, что поддержание дисциплины — это непрекословная обязанность, которую никто никогда не навяжет её брату. Кротость, послушание и скромность — святая троица, на которую ей стоит молиться и которой необходимо слепо следовать, преломляя собственную суть, каковой бы та не была. Не бегай, не прыгай, не вертись, не кричи, не хохочи! Не дерзи, не пререкайся, не кусайся, не бейся! Не делай всего, что свойственно мальчишке, у которого есть особая привилегия делать это, ведь он не родился девочкой.

Её обязательно сделают «своей», научат подавлять собственное «я» и заставят всякий раз надевать маску нарочитой скромной кокетливости, что затем она ни за что не сможет снять, отделить от своего лица, избавиться. Она будет ручной, покладистой и милой, ведь именно такой её хочет видеть мир. Другой он её не примет. Можно даже не пытаться. В отличие от милой малютки мир не сможет измениться. Перекроить её будет намного проще.

Гордость матери и утеха отца — она не может их разочаровать. Они не упустят возможности дать ей знать, что исключительно благодаря их воле и доброте у неё есть жизнь, которую она непременно должна ценить и посвящать им. Родители научат её всему, а если что и упустят, так это дадут ей учителя. Впрочем, много ей знать и не надо — играть на фортепиано простые мелодии, немного рисовать забавы ради, читать умилительные стишки. Ничего серьезного — познания в искусстве не будут для неё лишними. Напротив, они помогут девочке развить фантазию и вообразить мир таким, каким он не был и вряд ли когда-нибудь станет. Ей нарочно наденут на уши розовые очки и заставят смотреть сквозь них, чтобы она не замечала, кем была и что ей было уготовано на самом деле.

Родители поощряли бы её глупость. Чем меньше ума, тем для неё же лучше. Главное, чтобы лицо было красивым. А если ещё и волосы будут шелковистыми, а кожа — бархатной, так она вовсе будет счастливицей. Многого ей ведь не надо. Только бы выйти замуж за достойного человека, а всё остальное и неважно.

С первой кровью на белоснежной простыне она придет к неуверенному осознанию тому, что теперь ей выпадала другая роль, более сложная в своем исполнении — девушки. Теперь она привлекает внимание парней.

Ей не расскажут, кто такой мужчина, и каким он должен быть. Или даже в чем его отличие от женщины, коей была она. Девушке предстояло самой это понять, сравнивая всех с отцом, пример которого должна взять за основу. В отце нет недостатка, только в матери, что она тоже должна замечать, чтобы быть лучше неё. Безупречная жена и примерная мать — к этим ролям её готовили, о них предупреждали, хоть и упускали щекотливые подробности, в незнании которых муж однажды её обвинит.

Отовсюду она будет слышать, что ей необходимо выйти замуж. И в этот раз настаивать на этом будут не родители, а целое общество. Ведь если ей вздумается взбунтоваться против его воли, оно раздавит её, задушит, превратит в порошок. Поэтому она не думает о своей жизни, каковой та есть сейчас, а смотрит в будущее, что для неё уже давно уготовано. Ей предстоит оказаться там же, где была её мать, и круг замкнется.

И пока она не станет чьей-то, то будет принадлежать всем. Вместе с комплиментами будет слышать похабные шутки. Невесомые прикосновения порой будут грубыми. Подобно грязным животным, парни, которых ей было велено равнять идеалу отцу, захотят трогать её грудь, задницу и даже то самое место, которое ей было слишком постыдно называть вслух. И она не будет знать, должно ли так быть, нормально ли это и бывало ли со всеми. Ведь невзирая на отвращение, она будет чувствовать и что-то другое. Противоречия разума разом утонут в позыве тела, желающего того большего, о чем ни мать, ни отец, ни учителя ей не рассказывали.

И когда всё случиться, она вряд ли поймет, что это было. Всё, что ей было доселе известно, это лишь будто подобное не должно было произойти до свадьбы. И ей хотелось кричать во всё горло — что означает «это», но ведь ещё с детства вопросов задавать ей не было велено. Поэтому она почувствует огорчение. Ведь то, что было против приличий и взывало к искушению их нарушить, должно было подарить ей хотя бы толику свободы. Так почему, когда внутри неё оказался кто-то другой, она чувствовала себя такой пустой? Мысли об этом были слишком разрушительны, поэтому она все свои усилия направляла на то, чтобы избавиться от них.

Исполняя навязанную мечту стать однажды чьей-то женой, она ещё не знала, что теряла себя. Наверное, ещё в большей мере, чем была потеряна доселе. Родители дали ей жизнь, чтобы претендовать на властвование ею, когда теперь девушка оказывается вверена в руки человека, примечательным достоинством которого является лишь адамово яблоко и упругость в штанах, чем она против воли обделена. И с тех пор, как с кончика её языка срывается клятва, она посвящает себя тому, кто за спиной скрещивает пальцы, а, глядя ей в лицо, счастливо улыбается.