Разнесённые по свету или Умение прощать

Рассказ 3-й «Внучка» или «Дела давно минувших дней».

Посвящается всем тем, кого любил и люблю.
  
Пусть ярость благородная  
Вскипает, как волна,
Идёт война народная,
Священная война...
Из легендарной песни.
 
1995 год, Хайдельберг.
Мишку отвёл в садик. С тех пор, как мы с Любой развелись, прошло уже 2 года.
Сходил в магазин за продуктами. Выгулял дедушку на инвалидной коляске. Потом накормил его обедом. Поменял ему памперс, в котором возникла необходимость после удаления грыжи.
Помыл посуду, спрятал продукты в холодильник.
Подошёл к дедуле, сидящему в кресле. Он внимательно разглядывал свою руку, сплошь испещрённую глубокими морщинами, затем приподнял её, повертел и выдал:
- Вот никогда не думал, что буду таким старым!
А я никогда не задумывался, что ты когда-то мог быть молодым...
Ситуация располагает, а потому начинаю приставать с расспросами.
- Дедуля, а расскажи-ка чего-нибудь из своего давнего прошлого.
Ему уже исполнилось девяносто, он много на своём веку повидал: может, поведает что-нибудь забавное.
- Когда я был совсем маленьким, - начал он, - только родился, мама спустила меня с окна 2-го этажа папе в простыне. Ждали погромов, и отец бежал со мной к родственникам загород.
Смеюсь.
- Деда! Это не могут быть твои личные воспоминания! Ты тогда ещё не мог что-либо помнить!
- Дорасти вначале до моих лет, хохмач, а потом вякай чего-нибудь!
Тогда спрашиваю его:
- Хорошо, а как же твоя мама? Бросили её саму на растерзание?
- Ну, а как же было иначе? - удивляется он, - Она же только родила меня: у неё просто сил бы не хватило куда-то бежать. С ней осталась акушерка, её подруга ...
- А погрома так и не было?
- Был, йолд наканатье! Но её не тронули, только подушки да простыни порезали, и шкаф опрокинули...
Излагает, как будто сам присутствовал при этом.
- Дедуль, а что ещё тебе запомнилось из тех лет?
Он задумывается, морщит лоб.
- Про дело Бейлиса слышал?
- Обвинение в ритуальном убийстве?
- Да, мне тогда лет 8 было.
- Твою маму, кажется, тоже Бейлис звали.
- Да. Судили её дальнего родственника. Так вот, когда его оправдали, все евреи Киева повысыпали на улицы, плакали и целовались. Мама тоже целовалась со всеми.
Снова смеюсь.
- Деда! Да это опять вряд ли может быть на твоей памяти. Это скорее воспоминание твоей мамы, а не твоё!
- Кишен тухес! Ну, ладно, невера. Давай расскажу тогда тебе что-нибудь из Великой Отечественной. Как мы все шли «За Родину! За Сталина!». Эх! Какой он был человек!
- Тиран? – подкалываю его.
- Идийота кусок! Кто ты такой, чтобы судить его? Такое время тогда было. Без него бы мы войну никогда бы не выиграли бы!
Недавно подсунул ему «Архипелаг Гулаг». Он прочитал его взахлёб. Но, похоже, любви к Сталину от этого у него не поубавилось.
- Ну, так о чём сказывать изволишь?
- Расскажу-ка тебе, как охранял цистерну со спиртом.
Хотелось бы услышать что-то новенькое. Эту историю уже слышал не один раз от него. Почему-то с войны именно она отпечаталась у него в памяти, а не бои на передовой. Но не перебиваю его.
- До меня двух охранников вагона-цистерны со спиртом нашли убитыми, и никто добровольно не хотел заступать на эту вахту. Поставили меня. Приказ есть приказ. Ночью было, конечно, страшнее всего. Наверно, неделю глаз не смыкал. Но самое главное, никому не отказывал. Подойдут солдаты, так если кружки не было, наливал в каску. И бабы из сёл приходили. Всем наливал понемножку ...
- Так ты был охранником или раздатчиком? – ухмыльнулся я.
- Охранником, поц! Но по-другому нельзя было, убили бы меня! Дурак ты ещё, йолд наканатье! Большой вырос, а ума ни на грош!
Оскорбления слушать не хочется, а потому перевожу разговор в другое русло.
- Деда, а про первую мировую войну хоть что-то помнишь?
- Как же не помнить! Помню! Отец погиб на войне в 1914-м году.
- Убили на фронте?
- Нет, от воспаления лёгких умер. Но всё равно Георгиевский крест второй степени ему дали, посмертно ...
- А чем ещё тебе запомнились годы войны, революции. Что ТЫ делал? Чем занимался?
- Ходил в гимназию, потом в колледж. Ну что ещё тебе рассказать, мишугенер?
Как-то не вяжется разговор. Пытаюсь зацепиться с другой стороны.
- Деда, а как ты с бабушкой познакомился?
- Как, да как. Раскакался, поц! Познакомили нас...
Он задумывается, молчит. А потом добавляет:
- Вот только мама моя бабушку не сильно жаловала.
Это было что-то, о чём раньше не слышал, или не обращал на это своё внимание. Запахло чем-то любопытным.
- А чем она ей не нравилась? - допытываюсь.
- Бабушка была из бедных евреев, комсомолка. А мама – аристократка, её родители были известными в своё время коммерсантами. Она считала, что я достоин пары из более высокого сословия, чем Муся ...
- Видишь, как бывает, твоя мама ставила себя выше, а ведь именно бабушка, несмотря на беременность, организовала отъезд в эвакуацию. А твоя мама не верила, что немцы – звери, и поплатилась за это.
Дед удивлённо смотрит на меня, потом спрашивает:
- А кто тебе такое сказал, дурепо? Это не совсем так.
 
Тут до меня доходит, что хоть историю эту слышал многократно, но лишь от одного человека. От моей тёти Раи, которая родилась уже в 1946-м. Сама бабушка со мной ею почему-то ни разу не поделилась.
Как же люди любят рассказывать о том, чего они никогда не видели!
Райка часто красочно описывала, как её мама на последнем месяце беременности нашла в себе силы пойти на свою швейную фабрику и получить места на поезд в Ижевск. Как мама деды отказалась ехать вместе, и её расстреляли в Бабьем Яру. А вместо неё поехала тетя Ева. Как тяжело было им ехать в товарном вагоне с моей трёхлетней мамой. И во время переезда в переполненном вагоне бабушка родила дядю Абрашу.
Как трудно было бабушке затем в Ижевске. Вместо того чтобы сидеть с детьми, она обязана была работать за копейки на военном заводе. А тетя Ева совсем ей не помогала. А что вытворяла моя мама?! Она отказывалась кушать, и бабушка боялась, что она умрёт с голоду.
 
- Деда, а ты откуда можешь знать, как было? Разве тебя не сразу призвали в армию?
- Некоторых призывали сразу. А меня призвали уже из Ижевска.
- Так ты ехал вместе с бабушкой?!
- Да. Но это именно моя мама настояла на том, чтобы Муся сходила, не дожидаясь родов, на свою фабрику. Там она получила только четыре места на всю семью.
- А почему твоя мама не поехала с вами?
- Она не могла оставить Давидку самого.
- Давид – твой младший брат?
- Да. Ох, как он умел похохмить! Какой он был шутник!
- А почему и он не поехал с вами?
- Започемукал уже, почемукин сын! У него был свой маленький магазинчик. Просто так не мог его оставить. Нужно было сдать и отчитаться за имеющийся в наличии товар.
- Его тоже расстреляли в Бабьем Яру?
- Нет. Его замучили в концлагере в Дарнице. Соседка позже писала, как он там страшно голодал. Она ему, чтобы никто не видел, бросала сухари через колючую проволоку...
 
Вижу, что деду стало грустно, и чтобы отвлечь его, достаю из книжного шкафа очередной толстый томик. На этот раз каких-то там приключений. Несмотря на свой девяностолетний возраст, он читает без очков (все врачи удивляются!) книжку за книжкой.
А мне пора идти Мишку забирать из садика.
 
Долго ждал Мишуньку, пока он нехотя собирал игрушки, с которыми игрался.
Потом мы погуляли с ним на детской площадке. Пришли домой.
Приготовил ужин: поджаренная картошка с котлетами и салат из помидоров.
Все вместе поели, попили чай. Дедуля вызвался помыть посуду, предварительно обозвав правнучка «жопой на колёсах» и «шлемазлом».
А мы с Мишкой поиграли немного в «поселенцев».
Стемнело. Пора идти спать.
Почитал ему на ночь вслух немного Кира Булычёва про девочку Алису.
И вот мой ребёнок уже сладко посапывает во сне.
У дедушки телевизор тоже замолчал.
Обычный день, но всё равно устал. Разделся. Лёг в кровать.
Только закрыл глаза, как тут же погрузился в глубокий крепкий сон.
 
Где я? Лежу посреди большой кровати в просторной комнате с высокими потолками.
Рядом стоит молодая симпатичная женщина.
Что со мной?!
Меня посадили на кол?!!
Господи помилуй, за Что?!!!
От жуткой боли начинаю орать:
- Помогите, люди добрые!
- Терпи, милая! И тужься, тужься!
Невыносимая боль внизу живота!
- Мама рОдная!!
- Молодец, Рыся! Кричи, не сдерживайся! И тужься, тужься!
- А-а-а-а-а!!!
- Тужься, Рысенька, тужься! Голову прижимай к груди и тужься вниз! Внизу-у!
- А-а-а-а-а!!!
- Молодец, Рысёнок! Молодец! Давай! Ещё немного!
Резкими вспышками молний начинает возвращаться память.
Рядом стоит моя подруга Мария.
Сегодня десятое марта 1905-го года. Я – Рысия Бейлис.
Это у меня уже третьи роды. Но к боли никак не могу привыкнуть.
Первым на свет появился Мендель. Год спустя – Ева.
Как Бинька радовался дочке!
А какие солидные женихи у меня были до женитьбы. Но я выбрала именно его – Бенциона Вайсбейна. Меня пленил его юмор, который был пронизан такой добротой, что его обладателю просто невозможно было в чём-то отказать. Отец же считал, что мой избранник, приехавший из-под Житомира в Киев учиться, слишком молод и беден, чтобы войти в нашу семью. Но потом папа дал своё согласие. Всё-таки Бенцион хоть и не киевлянин, но сын раввина,  интеллигентный, образованный и начитанный до невозможности. И маме Биня сильно понравился.
- Кажется, немного отпустило, - говорю я и пытаюсь улыбнуться.
Только улыбка получается какой-то кривой.
Маша нежно гладит меня по лбу.
- Дыши спокойно, Рыся. Расслабься. Сейчас схватки пойдут снова.
- Почему мы не курочки? - стараюсь пошутить, - Сидишь себе на яичках и горя не знаешь!
- А потом за тобой целый выводок бегает. Нет, лучше уж так, - рассудительно размышляет Мария.
- Ой-й-о-ой! – начинаю стонать снова.
- Давай! Давай, голубушка! Ещё немножко!
Полностью концентрирую всё своё внимание на низ живота, где будто бы разверзается бездна, приносящая неимоверные страдания.
- Вот и головка показалась! Ай да молодец, Рыся! Давай же, давай!
Мы с Биней уже договорились: если родится девочка, то назовём Двойрой, в память о моей любимой бабушке. А если мальчик, то – Нафтул, в честь Бининого деда.
- Ы-ыыыы-ыыЫЫ! – издаю какое-то нечленораздельное мычание.
Неожиданно боль прекратилась.
- А-а-а-а-а-а! – это уже не я кричу.
Сквозь туман вижу, как Маша умелыми ловкими профессиональными движениями перевязывает с двух сторон пуповину, перерезает её, и что-то крохотное кладёт мне на верх живота.
- Поздравляю! Мальчик! Ах, какой он, Рыся, хорошенький!
Правда, мне больше хотелось девочку. Тем не менее, любовь к этому беззащитному крохотному существу пронизывает уже до самой последней клеточки.
Подставляю малышу свою грудь, но он ещё не понимает, что нужно делать.
Ухожу в прострацию от безумной волны ликования и радости.
Безмерное счастье уносит меня куда-то вдаль на своих крыльях.
 
И вдруг свет погас, и во мне наступила чёрная-пречёрная ночь.
Всё плохо! Из рук вон плохо! Хуже даже быть не может! Как можно было забыть?!
В голове загремели раскаты грома: «Сегодня будут погромы, погромы, Погромы!!!».
Поэтому и Бини нет рядом. Он поехал отвезти детей загород к родственникам.
Неожиданно какой-то камешек или камень ударился в стекло окна.
Непреодолимый страх пронизал меня до мозга костей. Сердце ушло в пятки.
Крошечка сразу это почувствовала и захныкала.
Маша подошла к окну и тут же распахнула его настежь.
В комнату влетел букетик первых подснежников.
- Твой ненормальный вернулся! – известила моя подруга.
А с улицы донеслась любовная серенада на идише.
Забыл, Что в любую минуту может начаться?! Похоже, совсем свихнулся! Мишегенес копф!
Решение созрело в одночасье.
- Маша, открой, пожалуйста, шкаф. Там внизу слева простыни лежат. Давай их сюда.
Мы быстро перепеленали, тепло закутали и осторожно привязали новорождённого простынёй. Скрутили другую и привязали к первой.
- А теперь спускай моё фёгеле к Бине, - скомандовала я.
- Держи сына, папаша! – рявкнула из окна Маша.
- Нафтульчик, мой сладенький! – ловя своё сокровище, умилялся новоиспечённый отец.
- Беги, Биня! Беги! – что есть мочи закричала ему.
- Я тебя очень люблю, Рыся! – донеслось в ответ.
- Беги! Прошу тебя! Беги, Биня!
- Любимая! Ненаглядная моя, Рыся!
- Ради детей! Ради любви! Беги! – голосила я.
- Люблю тебя, Рыся, больше всего на свете!
- Умоляю, Би-иня! Беги-и-и-и!!
Больше не было никаких сил надрываться.
- Побежал, - слегка разочарованно сообщила Маша.
- Может и ты, Маришка, лучше пойдёшь?
- Нет, Рыся! Я тебя саму не оставлю, - твёрдо настояла она.
 
Через некоторое время с улицы донеслись улюлюканья и крики: «Бей жидов! Спасай Россию!». Затем раздались удары сапогами во входную дверь.
- Открой им, Машенька, пожалуйста. А то ведь всё равно дверь выбьют, - попросила я подругу.
Вскоре послышался внизу стук разбиваемой посуды. Видно рыскали повсюду.
А затем по лестнице загрохотали тяжёлые шаги, и в комнату ввалились четыре здоровенных подвыпивших бугая. За ними следом вошла Мария.
- Ну, где тут жидовское отродье? – заворчал долговязый и направился ко мне.
- Не трогайте её, она только после родов, - вступилась Маша.
- А ты кто такая, чтобы нам указывать? – подступил к ней краснощёкий.
- Я – повитуха.
- Хлопцы! А не развлечься ли нам немного с этой повитухой? – заржал он.
Сразу же подойдя к Марии поближе, одной рукой обнял, а другой ухватил её за высокую красивую грудь.
- Лапы свои убери, ублюдок! – глядя ему прямо в глаза спокойно сказала Маша.
В одно мгновенье он откуда-то выхватил нож и приставил ей к горлу.
- Сегодня уже одному жидку за такие разговоры глотку перерезал. Тоже хочешь, стерва?!
- Вы разве не видите? Она – русская! Можете убить меня. Но её - не троньте! – подала я свой слабый голос.
Краснощёкий выпустил Машу, подошёл к открытому шкафу и со всей злостью стал колоть ножом куда попало. Вспорол две подушки, и тут же и пух, и перья начали кружить по комнате.
- Может, пустим кровь жидовке? – вступил белобрысый. 
- Вам нужна её кровь? Берите! – с этими словами Маша толкнула ногой тазик, в котором в крови плавала моя плацента. Тазик колыхнулся, и часть крови перелилась на пол через бортик.
- Тьфу! Какая гадость! Здесь нам больше делать нечего. Уходим! – скомандовал долговязый и потопал по лестнице вниз. Белобрысый последовал за ним.
- А я остаюсь! – заявил краснощёкий, - Мне здеся нравицца!
- Идём! – потребовал четвёртый и стал тянуть за собой товарища.
Однако краснощёкий упирался, как мог. Ухватился даже двумя руками за шкаф.
Но и четвёртый оказался не слабак. Он стал тянуть приятеля вместе со шкафом.
В конце концов, шкаф рухнул, едва не придавив цеплявшегося, который успел-таки в последнюю секунду отскочить.
- Это - не я! Я не виноват! Это всё - он! – загоготал, наконец-то покидая комнату, краснощёкий.
 
Когда шум от нежеланных гостей затих, Мария подошла к кровати, легла рядышком и обняла меня.
Я тоже нежно обняла её.
И мы дали волю слёзам, содрогаясь в конвульсивных судорожных рыданиях.
Мы не знали, что ещё нас может ждать в этот страшный день ...
............................................................................................
 
28 октября 1913-го, семь вечера.
Биня с детьми дома, а я стою на Софийской площади напротив здания суда.
Сегодня начнутся самые кровавые погромы за всю историю. Чудес не бывает!
Как только моему троюродному брату Менделю Бейлису вынесут обвинительный приговор в убийстве двенадцатилетнего мальчика, черносотенцы сразу начнут действовать.
Уже известно, что они подготовились и только ждут сигнала.
Их немало и здесь в толпе.
Всё же большинство - такие же, как я желающие узнать горькую правду одними из первых.
С Менделем общалась не очень часто, но знаю его достаточно хорошо, чтобы даже и тени сомнения не зародилось, что он способен на убийство ребёнка, тем более таким зверским образом.
У него у самого пятеро детей, которых он безумно любит.
А обвинение, что убийство совершено в ритуальных целях – полнейший абсурд!
Как вообще можно предположить, что глубоко верующий человек пойдёт на такое кощунственное преступление?! Как можно бросить обвинение многовековой религии, призванной ограждать людей от плохих поступков?! Как можно обвинять целую нацию в несуществующих обрядах и грехах?!
Ведь никаких прямых улик не было, а все доказательства строились лишь на том, что Мендель – еврей, а у евреев – древний обычай пить кровь христианских непорочных отроков. Кроме надуманного обычая другой доказательной базы не было.
Но, похоже, тёмные тучи сгустились над Россией: этот процесс поддерживался с самой верхушки власти. Нет, чуда не будет!
А о погромах я знала не понаслышке.
Невинная кровь сегодня польётся бурной рекой!
 
Вдруг распахнулись двери здания суда. Какой-то человек, вероятнее всего, корреспондент, без шапки и пальто выскочил наружу и стал что-то кричать. Все притихли, и тут донеслось:
- Оправдан! Оправдан!
Вздох облегчения пробежал по толпе. Кто-то истерически засмеялся.
Рядом стояла женщина моих лет. В глазах у неё набухли слёзы.
Мы обнялись. Вспомнила, как мы с Марией лежали, прижавшись друг к другу, в тот жуткий день.
И слёзы полились ручьём. Я ревела навзрыд, как маленькая девочка.
Кто-то радостно смеялся, кто-то целовался. Я же обнималась то с одним, то с другим, и каждый раз была не в состоянии сдержать непроизвольные, идущие из самого сердца, рыдания...
............................................................................................
 
Декабрь 1914-го.
Пришло известие о смерти мужа.
Биня, ты же клялся вернуться. Как ты мог?!
Ненавижу тебя! Предатель! Как ты посмел нас оставить?!
Ненавижу посмертные награды!
Ненавижу бессмысленные войны!
Зачем нужна была России эта война?
Почему наш царь, вначале женившись на немецкой принцессе, согласился затем подло объявить войну Германии??
Разве главы великих держав роднятся, чтобы воевать???
Как мог ты, Биня, верить в этот бредовый патриотический угар и обещать быстрое возвращение с победой?!
Как сможем мы без тебя дальше жить?
Ты учил меня прощать, быть добрее.
Я тебя, Биня, никогда не прощу!!!
............................................................................................
 
1918-й.
Ничтожество порождает другие ничтожества!
Агрессия вызывает агрессию!
Ненависть влечёт за собою ненависть!
Злоба нагоняет злобу!
 
Красная большевистская чума поразила всю страну.
К власти пришли бандиты и безбожники.
На удивление в их рядах оказалось много евреев.
Мученики стали мучителями, жертвы – палачами.
Хотя какие это евреи?! Жиды порхатые!
Разве нормальный еврей будет отвергать капитал и частную собственность?
Какой еврей будет запрещать торговлю, а предпринимательство называть спекуляцией?
Будет грабить богатых?
Примется подавлять индивидуальность?
Истинный еврей никогда не скажет, что бога нет!
Никогда не начнёт рушить свои святыни и синагоги!
Не будет лишать жизни невинных без суда и следствия!
Из-за таких вот выродков снова будет расплачиваться и страдать вся нация!
............................................................................................
 
1934-й.
Тула решил жениться. Я была против.
Я не была против, когда Еве ещё и восемнадцати не исполнилось, и она выходила замуж за Абрама - друга Бини, который ей в отцы годился. Вскоре у них родились мои два первых внука: Юзеф, потом Нюма.
Я не была против, когда Мендель решил жениться на Басе – своей двоюродной сестре.
Кое-кто говорил, что это - кровосмесительный брак, и он не будет иметь никакого будущего.
Но мне моя племянница Бася очень нравилась. Такая в трудную минуту не бросит.
Была уверена, что у них всё получится.
Поддерживала их, чем только могла. Даже разменяла для них ту квартиру, в которую нас выселили после революции из дома.
И они живут душа в душу. Часто помогаю им в уходе за недавно родившейся моей внучкой Женечкой. А ещё они пообещали назвать будущего сына в честь Бини.
 
Но сейчас я была против. Категорически против.
- Сынок, ну что ты в ней нашёл?
Тула молчал.
- Что в ней хорошего кроме имени Мария?
Он не издавал ни звука.
- Всего восемь классов. Работает ткачихой. Комсомолка. Верит в этот коммунистический маразм. При ней за каждым своим словом надо будет следить! – увещевала я сына.
- Мама, я её люблю! – жалобно выдавил Тула.
- Она живёт в общежитии. Ей нужна лишь киевская прописка, а не ты, дурашлёп! – убеждала упрямца.
- Мама, я не собираюсь больше выслушивать от тебя гадости!
- Ну, хорошо, а куда ты собираешься её привести? В комнату, в которой вы спите с Давидкой? Может, и делить её будете поровну?! Мы давно уже не живём так, как жили раньше – в дореволюционное время, - попыталась зайти с другой стороны.
- Я думал, может Дава поживёт пока в комнате с тобой? – просительно посмотрел на меня Тула.
- Нет! Этого не будет никогда! – я аж задохнулась от возмущения его наглостью.
Нафтул помрачнел. Неожиданно ему на помощь пришёл Давид, видно подслушивавший нас из другой комнаты.
- Мама! А я как раз хотел сообщить, что собираюсь снять комнату, чтобы жить отдельно. Так что Тула может жениться на своей Мусе.
- Да она даже готовить, как следует, не умеет! – уцепилась я за последнюю соломинку.
- Ничего, научится! – засмеялся Дава, - А ты ей будешь помогать!
- Эх! Когда уже и ты, мой ненаглядный зоненшейн, найдёшь свою единственную? – пошла я на попятную.
- А я её уже нашёл! – он лукаво улыбался.
- Кто она? – я вся напряглась.
- Это ты, моя любимая мамочка! Никто даже близко не может сравниться с тобой! Никто не способен потеснить тебя в моём сердце! – Давидка прытко подскочил ко мне и звонко чмокнул в щёку.
............................................................................................
 
1936-й.
Сталин железной метлой продолжал наводить порядок в стране.
Государство окрепло. Грабёж и разрушение страны ушли в историю.
Население работало на благо Отечества в едином порыве, как слаженный часовой механизм.
Но в мире назревала новая война. И готовясь к этой войне, метла мела ещё интенсивнее, сметая всех подряд случайно оказавшихся на её пути.
 
Поздно вечером к Еве в дверь постучали. Муж пошёл открывать.
- Абрам Добринский?
- Да, а что?
- Собирайтесь! Мы пришли за вами.
Назад он так и не вернулся.
 
Мендель работал главным инженером на небольшом заводе и трусился каждый день, что ему может быть уготована схожая участь. Как и Тула, который работал главным бухгалтером в большом автопарке. Зарплата - никудышная, а ответственность – выше крыши.
Немного увереннее себя чувствовал Давид, у которого был свой маленький магазинчик.
И хотя всю выручку отдавал государству, и он боялся стать врагом народа, как вырождающийся отголосок буржуазного класса.
 
Только Муся ходила беззаботная и счастливая. Прямо вся сияла.
Она ждала первенца.
Но новорождённый родился мёртвым ...
............................................................................................
 
Одиннадцатое августа 1938-го.
У Муси с Тулой родилась дочка.
Муся до последней минуты не верила, что всё будет в порядке.
Горе утраты первого ребёнка было настолько сильным, что она уже сама не знала, хочет ли ещё иметь детей.
Я же была уверена, что ребёнок родится здоровеньким и в срок.
Он мне снился по ночам. Я даже разговаривала с ним во сне.
Именно я предложила назвать девочку Еленой, в честь безвременно почившей мамы Муси.
Никто не спорил.
Муся вскоре вернулась на свою фабрику.
А я как раз вышла на пенсию, уволилась с работы и всё своё свободное время проводила с моей любимой внучкой.
Пела ей песенки, стирала пелёнки. Гуляла с ней. Готовила кушать и кормила. Игралась подолгу. Укладывала Леночку спать.
............................................................................................
 
1941-й.
Юзика и Нюмку призвали в армию ещё до войны, и Ева осталась одна.
Менделя призвали в начале июля. В последний час он успел отправить Басю с детьми в Новосибирск.
Туле дали отсрочку в связи с беременностью жены, а Давид должен был сдать и отчитаться за имеющийся товар.
 
Немцы быстро продвигались вперёд.
Евреям пощады не будет! Смерть идёт!
Спасайся, кто может!
Услышала от знакомых, что на фабрике «Розы Люксембург» для эвакуации евреев выделяют часть товарного состава предназначенного для перевозки скота. И сразу бросилась к Мусе.
- Муся! Беги скорей на свою фабрику! Может, нам таки удастся выбраться из этого пекла!
- Рыся, у меня же со дня на день могут начаться роды!
- Речь идёт о жизни и смерти! Ни у Тулы на работе, ни у Евы, ни тем более у Давы никто не беспокоится о нашем спасении. Вся надежда на твою фабрику!
- Может, это лишь советская пропаганда, а немцы вовсе не такие изверги?
Ей очень не хотелось никуда идти, и она употребила моё любимое словечко - «пропаганда», которое сама обычно не использовала.
Я часто говорила, что ни нашему радио, ни газетам нельзя верить. А читать нужно уметь меж строк. Но сейчас был не тот случай.
- Нет, Муся, это - не пропаганда! Если у них чудовище пришло к власти, всё может быть! Нельзя медлить ни минуты!
- Сразу после родов пойду. Куда мне ехать в таком состоянии с 2-хлетней Леной? Возможно, они ещё не скоро до Киева дойдут! – не сдавалась она.
- Леночке уже почти 3. Ради неё, ради твоего будущего ребёнка, Муся, иди!
- Завтра пойду, Рыся, хорошо?
- Сегодня! Немедленно! Я тебя пинками под тухес сейчас вытолкаю!
- Ладно, ладно, иду!
Пока Муси не было, не находила себе места.
Ленушка видно почувствовала моё состояние и меня не трогала, игралась сама.
Прошла целая вечность прежде, чем я услышала скрип открывающейся двери и шаги моей невестки.
- Получила, Рыся, места на всех! – радостно объявила она с порога.
Я бросилась её целовать.
- Муся, скажу честно, я тебя не сильно любила. Но сейчас вижу, ты – сущий ангел во плоти!
- Рыся, я только следовала твоему совету! – скромничала Муся.
- Побегу скорей сообщить Даве и Еве, чтобы готовились.
- Постой, Рыся!
- Что такое? – в животе как-то странно забулькало.
- Я получила только четыре места.
В глазах потемнело, и я стала падать. В последнюю секунду Муся меня поддержала, и я ухватилась за стул.
- Как? Почему?
- Меня спросили, сколько человек, живущих с вами, будет ехать.
- И ты не могла сказать 6?!
- Но ведь нас же четверо! А если бы проверили?
- В этой неразберихе?! Священное слово «мишпуха» видно для тебя – пустой звук! – я стала повышать тон.
- Рыся, прости! Я испугалась! – Муся начала хныкать.
- Я не верю в твои крокодильи слёзы!
- Прости меня, Рыся, прости! – она заскулила громче.
- Вместо меня поедет Дава.
- Умоляю, прости! – завыла уже вовсю Муся.
- Я тебя, Сука, никогда не прощу!
...
 
Давид, однако, отказался занять моё место.
- Мамуля! Меня всё равно расстреляют! Не немцы, так свои. Я до сих пор не отчитался за товар и не сдал его. Такой бардак кругом. Меня, как мячик, бросают то к одному, то к другому.
- Да кто же будет контролировать, сынок, сдал ты товар или нет, если через неделю-другую здесь будут немцы?
- Мама, ты дороже мне всего на свете! Подумай о Ленуське: вы же друг без друга жить не можете! Я никогда не поеду вместо тебя! – отрезал он.
Спорить с ним было бесполезно.
 
Тогда я пошла к Еве.
Она попыталась было тоже перечить мне. Но я сказала, что не могу оставить Давида самого, и если она не поедет, то отрекусь от неё. В конце концов, дочка уступила.
............................................................................................
 
Мы на перроне. Уже попрощалась с Евой и Тулой, и они понесли вещи в вагон.
Поезд может тронуться в любую минуту, поэтому Муся нервничает, торопит.
Но Ленуля никак не хочет отпускать меня.
- Баба, я лублу тебя болсе, цем маму. Я хацю астацца с табой!
- Девонька моя, твою маму сейчас нельзя волновать.
- Сказы, баба, а ты меня лубис?
- Фишеле моё, я люблю тебя больше всего на свете!
- Пацему тагда не едес вместе?
- Так получилось, сокровище.
- Тебя убьют, плавда? – спросила вдруг она не по-детски серьёзно.
- Кто тебе это сказал?!
- Никто... Кагда я выласту, и у меня ладицца доцька, я назаву её тозе Лыся.
От умиления по щекам у меня потекли слёзы.
- А если родится мальчик, то назови его Давид. Хорошо?
- Халасо, бабуска.
Раздался громкий свист, состав тронулся.
Муся со своим огромным животом с трудом вскочила на подножку.
- Давай скорее сюда Лену, Рыся!
Но Леночка упиралась изо всех сил.
- Я хацю быть с табой! – вопила она.
- Я тоже хочу быть только с тобой! Но сейчас ты должна ехать с мамой!
С трудом мне удалось поднять изворачивающуюся, брыкающуюся и рыдающую внучку и поднести её к вагону. Муся крепко ухватила её одной рукой.
Между тем Лена не сдавалась. Она уцепилась обеими ручонками мёртвой хваткой за моё платье.
Поезд набирал ход. Я бежала с ним наравне. Меня охватил глубокий страх, что Муся может не удержать дочурку, или вывалиться вместе с ней, или родить прямо на ходу.
Я была уже на последнем издыхании, когда раздался треск разрываемого платья. Я едва удержалась на ногах. В руках у Лены остался кусок материи.
Её плачущий рёв перекрывал стук колёс:
- Ты меня не луби-И-С! БАБАААА-А-А-а-а-а...
Поезд стремительно уносился вдаль, увозя с собой моё сердце.
............................................................................................
 
Темно. Ночь. Я очнулась от звука медленных шаркающих шагов.
Где я? Что со мной?!
Медленно стала возвращаться память.
Дедуле не спится. Видно пошёл в туалет.
Хоть бы не грохнулся!
Прикрыл тяжёлые веки и тут же провалился снова куда-то.
............................................................................................
 
Ярко светит раскалённое солнце, стоя в зените. Лёгкий ветерок нежно ласкает кожу. Слышен лай собак. Издалека доносится рокот мотора пролетающего самолёта. Где-то громко играет музыка.
Я стою голая с такими же несчастными, как и я, у края обрыва.
Мне стыдно, больно и горько. Стою, наклонившись вперёд, и, как могу, прикрываю руками свои срамные места. Слышны всхлипывания и плач. Уже знаю, что произойдёт вскоре.
Раздаётся серия коротких очередей.
Пуля проходит мне через левый глаз и выходит из шеи сзади справа.
Остро-пронизывающая боль. Скатываюсь кувырком вниз.
Моё тело лежит, неестественно согнувшись: ноги кверху, голова внизу прижата к груди, руки разбросаны в стороны. Кругом другие тела в самых причудливых позах. Некоторые ещё живы.
Совершенно не могу пошевелиться. Лежу, как связанная, вверх тормашками.
Надоедливо жужжит непрошенная муха.
Также назойливо жужжит в продырявленной башке: «Почему??? За что???».
Неожиданно понимаю, что могу отделиться от тела.
Взмываю вверх. Страх и боль уходят, им на смену приходят радость и успокоение. Впереди - Свет. Знаю, что скоро увижу своих близких и любимых. Хочется лететь ввысь дальше и дальше, не останавливаясь и не оглядываясь...
 
Всё же обернулась назад.
Взору предстала жуткая картина.
Сколько мёртвых и несчастных умирающих!
А другие, как стада баранов, идут на плаху!
Мне захотелось остановить это сумасшедшее светопреставление.
Я закричала, зарычала, как зверь. Но никто не обращал на меня внимание.
Завыла, рассвирепела, заревела, заметалась от смертников к палачам.
Но всё, казалось, было напрасно.
Вдруг моё внимание привлёк один из полицаев.
У меня было такое впечатление, что он таки как-то почувствовал моё присутствие.
Я подплыла к нему поближе.
- Пошла §$%&* на §$%! - гаркнул вдруг он матом, глядя прямо в мою сторону.
- Что?! Что ты сказал?!! - я была вне себя.
- Что слышала, - последовал ответ.
Тогда пододвинулась к нему настолько близко, что коснулась своими губами его губ и с удовлетворением выдохнула:
- А знаешь, мне твои маты ласкают уши! Так ты можешь видеть меня?
- Да, - ответил он одними губами, будто всё в горле пересохло.
Я обняла его за талию и прижалась к нему ещё ближе, ощущая, как неистово колотится его сердце, готовое прямо выпрыгнуть из груди.
И со всей яростью, на которую была способна, зашептала:
- Ты тоже виновен в моей смерти и смерти всех этих людей! Во всём этом Кошмаре и Безумии!
Будь ты проклят, Нелюдь! Умри, Ничтожество!! Сдохни, Тварь Паршивая!!!
В тот же миг почувствовала, как ему передаются все мною пережитые унижения, отчаяние, стыд и ужас. Я понимала, что зашла чересчур далеко, и должна оставить его в покое. Но переполнявшие меня ненависть и возмущение не отпускали.
Внезапно передо мной поплыли картины его жизни: счастливое детство, отец – наполовину немец, наполовину русский, мать – украинка. Большая дружная семья. Рос смышлёным хорошим мальчиком. Женился по любви. Трое детей.
Увидела, что он сам собирался совершить в следующую минуту то, что я от него потребовала.
И поняла, почему он может видеть меня.
Открылось будущее: его жену ждёт судьба, схожая с моей. Непосильная лямка ответственности за семью без кормильца, за будущее детей.
Может и Биня вот также не смог бороться дальше за свою жизнь?
Всё-таки насколько легче быть в этом мире мужиком!
Мне стало сразу ясно, что я - неправа и совершаю непростительную ошибку.
Он сам к этому стремится, и я не должна давать ему дополнительный повод.
- Эй! Погоди! Стой! Остановись! – заорала, что было мочи.
Но было уже поздно, он меня больше не слышал или не хотел слушать.
Он засунул дуло автомата в свой рот, и его палец потянулся к спусковому крючку.
Пыталась отдёрнуть его руку, схватить или укусить за палец, царапать, пинать.
Но всё было бесполезно.
Я была лишь бесплотным неосязаемым духом.
Наконец, заглянула в его глаза.
Откуда-то я его знала.
Но вспомнить никак не могла.
Может быть, мы были близки в другой жизни или в другом измерении?
 
Сквозь сон спохватился, где мог видеть эти глаза.
Маричка??! 
Тут раздался выстрел, и я окончательно проснулся.
 
Уже светало. Поднялся. Подошёл и поцеловал нежно Мишку в лобик.
Он тихо скрежетал зубами во сне.
Да уж! Чего только не приснится после дедушкиных рассказиков!
Потрогал то место на шее, где во сне вышла пуля.
На этом месте у меня красовалась родинка.
 
Неожиданно вспомнил, как в раннем детстве, услышал от одного мальчишки из неблагополучной семьи новое незнакомое мне слово. Мне тогда показалось, оно соответствует тому, какие чувства испытываю к бабушке. Затем, когда на следующий день она не пустила меня на кухню, откуда вкусно пахло, прошипел, глядя ей прямо в глаза:
- Сука!
Бабушка долгим пристальным взглядом изучающе вглядывалась в меня, пытаясь проникнуть в самые глубокие закоулки моей души. В её глазах стояло смятение, задумчивость и нескрываемое изумление ...
 
Уже после смерти деда как-то спросил у мамы, помнит ли она свою бабушку.
- Нет, я её совершенно не помню.
- Деда говорил, она тебя сильно любила...
- Нет, я её совсем не помню, - повторила мама.