Рецепт горького счастья

Пролог.

Остановиться бы, ведь много не надо.
Воды напиться бы, мне это так надо…
Старая музыка, всё будет непросто,
Но ты теперь поняла — ты стала взрослой.

(Е. Ваенга)

«Во многих смыслах работа критика проста — мы ничем не рискуем, но ставим себя над теми, кто приносит себя и свой труд на наш суд. Сокрушительные разносы приятно писать и читать. Но мы, критики, должны бы признать, что в общей картине мироздания любая гадость, вероятно, важнее, чем вся наша критика в её адрес. Однако, порою рискует и критик. В тех случаях, когда открывает что-то новое и встаёт на его защиту. Мир часто несправедлив к новым талантам, новым произведениям. Новому нужна поддержка. Вчера вечером я испытал нечто новое — удивительное блюдо из совершенно неожиданного источника. Сказать, что и блюдо, и творец, изменили мои взгляды на высокую кухню — значит не сказать ничего. Они потрясли всё моё существо. Я не скрывал, что презираю знаменитый девиз повара Гюсто — «Готовить могут все!», однако, лишь теперь я до конца понял, что он имел в виду. Не всякий становится великим художником, но Великий художник может прийти ниоткуда. Гений, готовящий в ресторане «Гюсто», имеет самое низкое происхождение. Но, по моему мнению, это лучший шеф-повар Франции. Скоро я вернусь в «Гюсто» для новых открытий. 
(Антуан Эго)

Колетт в очередной раз перечитала статью. Она не могла в это поверить. Точнее, верила с большим трудом в то, что она не осталась в ресторане, когда отчаявшийся Лингвини умолял. Как выяснилось, нечего было бояться самого грозного кулинарного критика. Он оказался тряпкой. Колетт всё равно не смогла бы смириться с тем, что их, опытных поваров, смогли с лёгкостью заменить на каких-то грязных крыс. Девушка смяла газету и сердито отшвырнула её. Её душила злость. На всех вокруг. На столике лежала её новая форма — идеально белый фартук, выпендрежный почти что клоунский колпак, перчатки, бейджик. Её с руками взяли в ресторанчик быстрого питания. После разгромного закрытия «Гюсто» прошло чуть больше нескольких месяцев.

Каждый вечер двери забегаловки, где всегда пахло дешевыми сосисками и острым соусом, открывались, пропуская толпы орущих детишек, их родителей, бомжей, и простых работяг, которые пашут на заводах. Колетт, не привыкшая к такому контингенту, поначалу впадала в ступор от частоты заказов и частоты замечаний, и откровенного хамства. Позднее она привыкла к нагрузкам, хоть и не таким интенсивным, как на кухне пятизвездочного ресторана в центре Парижа, но всё же весьма выматывающим. Вкупе с охамевшими коллегами, вся окружающая обстановка не выглядела какой-то из ряда вон выходящей. Она почти привыкла. А ещё сюда каждый вечер наведывался Живодэр. Как специально — приходил, заказывал на десятерых, но не притрагивался к еде. А Колетт получала выговоры за то, что не подбирает объедки с тарелок, и шеф-повару (да, и в таких местах есть столь уважаемые должности) не наскрести на «завтрашнее меню».

Пару раз Колетт пыталась решить всё мирным путём, но как показывала практика, этого никогда не стоит делать, если ты уже знаешь, что человек — дерьмо. Без сомнений, Живодэр когда-то блиставший на кухне у Гюсто, смог бы понять Колетт — они оказались в одинаковом положении, — однако мужичок предпочел войну. Он катал жалобы на заведение с таким постоянном, что можно было подумать, будто он всегда питался такими отбросами, раз теперь так возненавидел фаст-фуд. В последний свой визит Живодэр не только устроил скандал в очереди, но и оскорбил Колетт. Такого она уже стерпеть не могла — залепила ему в рожу что пришлось. А пришлось кое-что смачное — кастрюля с помоями.

Колетт обмакнула тряпку в ведро с водой — ей предстояло в одиночку убрать всю закусочную за пару часов до открытия. То, что у неё убрали последнюю доплату, её мало волновало — больше всего она бесилась от осознания, что сегодня эта пародия на человека снова придёт. И будет сидеть, как король на троне, а она не сможет ничего сделать — ведь долбанные клиенты всегда, мать их, правы!

Уборка не была слишком сложным делом. Колетт никогда не гнушалась такой работы, конечно, лучше, когда её выполняли другие, но и у Гюсто не всегда было всё гладко. Колетт помнила, как её принижали повара в первый год работы. Как смеялись и пересаливали её блюда. Как она краснела, и как сам Огюст Гюсто хлопал её по плечу, говоря: «Не только сталь закаляется в огне!» Колетт и в самом деле чувствовала себя брошенной в печь. Порой разборки выходили за рамки служебных инструкций: она однажды так разозлила Ларусса, что он схватился за нож и метнул в… стену. В неё (Колетт) не попал, но на всю жизнь дал понять, что может разъярённый повар.

Часы пробили ровно шесть. Колетт выдохнула — она закончила вовремя. Повара стали прибывать один за другим, весело переговариваясь и тыча пальцами в вымокнувшую и уставшую Колетт. Вскоре пожаловали первые посетители. И — какая радость — Живодэра в первых рядах сегодня не было. Колетт привычно возилась с гамбургерами, стараясь не пережарить десять раз замороженное-размороженное куриное филе, как вдруг менеджер взял её за локоть и отвел в сторону.

— Поздравляю тебя, дорогуша, — процедил он. — Твои выходки привлекли ненужное внимание. Вот теперь иди и расхлебывай.

Колетт недоуменно пожала плечами. Вытерла руки о фартук и направилась в зал. В спину ей донеслись слова, от которых внутри всё вскипело ещё пуще прежнего:

— Здесь Антуан Эго, — менеджер в мятом костюмчике только старался выглядеть спокойным. Колетт знала, что парнишку (а был он молоденьким и неопытным) вот-вот удар хватит. Как и Лингвини когда-то. — Один Дьявол знает, что у него на уме. Никаких резких заявлений. Слышишь? Иначе увольнение по статье тебе Раем покажется.