Религия теней

Пролог. Помни, что смертен

Смерть – неугомонный зритель, толкающий людей на безумные поступки. Она не должна быть важнее жизни. Болезнь неуловимым призраком снует в толпе зевак и подкрадывается сзади совсем неслышно, впиваясь острыми когтями в горло. Жертва обернётся, ощутив холодное дыхание ветра, и вздрогнет, запахнув длинный плащ. Шаги застучат по булыжной мостовой, и чёрная тень юркнет на плечи. Смерть видит человека, а он её – никогда. Камелия Говард не знала, что однажды окажется между двумя краями пропасти и смерть станет для неё верной слугой.

Тот год, когда всё изменилось, выдался урожайным на яблоки. Поздней осенью в семье среднего класса родились недоношенные близнецы. Девочка с голубыми, словно незатуманенное облаками небо, глазами и мальчик с родимым пятном на плече. Смерть дышала им в затылки, и мать, опасаясь, что мальчишка не протянет и недели, крестила ребёнка сама. Она окропила бледное личико святой водой и подожгла ветвь полыни, чтобы горький запах окутал залу. Сына нарекли именем Вернон. Малыш прожил пять дней и половину шестого. Вечером, ближе к полуночи, когда густой смог погрузил Лондон во тьму, сердце Вернона остановилось. Утром фотограф запечатлел мёртвого сына на руках матери. Мутный взгляд ребёнка смотрел в никуда, и, казалось, он видит, что скрыто от глаз живых.

– Memento mori, – проронил мужчина, когда вручал Берте фотографию. – Нельзя забывать о смерти, миссис Говард.

В день погребения Берта распахнула окна и занавесила зеркала, чтобы неспокойная душа сына не забрала с собой и Камелию. Девочка родилась слабой физически, но сильной духом: она цеплялась за жизнь маленькими ручонками, а прозрачные голубые глаза выражали смесь любопытства и пытливости.

Сквозняк блуждал по комнатам, туша рыжие огоньки свеч, и шевелил тяжёлые шторы. В залу вместе с ветром ворвалась сорока и закружила под потолком. Тихий стрекот зазвенел в доме, и Берта укрыла Камелию шёлковой тканью, боясь, что вестник смерти нашёл её дочку и теперь собирается унести хрупкую жизнь на сизых крыльях.

Земля на террасе пахла дождём. Рабочие везли на носилках чёрный гробик на кладбище Кенсал-Грин, и липкий туман оседал пылью на коже. Берта и Джереми отдали пять фунтов и шесть шиллингов за карету, запряжённую шестёркой лошадей, кучера, носильщиков и гроб, купленный в лавке на соседней улице. Джереми носил сан священника, но, по распоряжению церкви, отпевать тело сына доверил другу семьи – Джиму. Монотонный голос, мягкий и плавный, словно весенний ветер, разносился над полем. Тусклые глаза священника были устремлены на бледное лицо Вернона, похожее на глиняную маску. Бордовая бархатная обивка переливалась на солнце, и при быстром взгляде на тканевую узорчатую оборку, сшитую матерью, казалось, что мальчик лежал в луже тёмной крови.

Мужчины в высоких цилиндрах со скорбью провожали маленький гроб, опускающийся в сырую землю, и шарфы, развевающиеся на ветру, обтягивали покрасневшие от холода шеи. Женщины, затянутые в чёрные плащи, как в футляры, плакали с фальшивой грустью в глазах, но тень скорби не коснулась их душ. Они шептались и прикрывали напомаженные рты руками в тугих бархатных перчатках. «Берта – прислужница дьявола. Родила близнецов, да ещё и в урожайный год. Это знак. Ничего удивительного, что черти стали забирать её детей», – срывалось с их языков, а слёзы по-прежнему увлажняли ресницы. Запах парижских духов смешался со зловонным запахом гнили.

Вернона похоронили на южной стороне от церкви, где лучи солнца каждый день озаряли рассыпанные по полю кресты и согревали тела усопших. На северной стороне, где господствовала тень, отброшенная часовней, покойникам было зябко. Звон колоколов отгонял злых духов, которые, изголодавшись, уже тянули скрюченные руки к крохотному тельцу. Жизнь воспламенилась в нём слабым огоньком и быстро угасла, оставив тлеющие угли в прожжённых душах родителей. Слёзы туманили тени перед глазами.

Поминки сопровождались богатым столом: порубленная и поджаренная говядина, свинина, горох и зелень. Дымящийся маковый чай в фарфоровых чашках и грог, разлитый по прозрачным гранёным стаканам. Гости подъезжали на дилижансах. Стук колёс эхом разносился по Ламбету, а газовые фонари подсвечивали навьюченных лошадей и золотили гривы. Топот копыт оповещал об очередном умершем ребёнке. Жители Лондона давно привыкли к гуляющей по переулкам смерти. Ритуалы погребения совершались каждый день, кроме воскресения, когда люди возносили молитвы к Богу. На кладбищах бедняков поднимался смрадный запах от человеческих костей, сваленных в груду, и от гниющих гробов. Серый купол тумана сковал Лондон.

Джереми рассаживал пришедших, чтобы помянуть сына, а Берта качала Камелию на руках. Звон стаканов пугал девочку. Берта ослабела и не выходила к гостям. Она догадывалась, что волновало людей: мучительные роды близнецов в урожайный год. Каждый думал о происках дьявола, окрестив мать ведьмой, но никто не решался заговорить о суевериях.

Когда густые сумерки затянули Лондон туманной дымкой и лунные блики просочились сквозь шторы, падая на ковёр узкой полоской, гости поспешили покинуть охваченный скорбью особняк. Высокие деревья отбрасывали на террасу чёрные тени и скрывали сгустившуюся печаль, которую дымоход выбрасывал в небо вместе с дымом.

Шли годы, и скорбь покидала дом Говард. Единственная дочь Берты и Джереми росла смышлёной и любопытной. Учителя в воскресной школе хвалили девочку, и родители не могли нарадоваться счастью. Прошедшие годы показались мигом. Когда Камелии исполнилось семнадцать лет, она расцвела, как бутон красной розы. Её не интересовали забавы, модные среди девушек, и она часто бывала дома, когда другие стаптывали каблуки о брусчатку в пеших прогулках.

Камелия любила наблюдать, как служанка по утрам выметала золу из камина и начищала железную решётку графитом. Грубые руки миссис Крофтон собирали тлеющие угли, и Камелия садилась рядом, накидывая на плечи шаль. Её губы шептали таившиеся в сердце желания так тихо, чтобы служанка, стряхивающая с фартука золу, ничего не услышала. Ворсинки ковра щекотали босые ноги, а искры подсвечивали худое лицо рыжими отблесками. В глазах отражались мерцающие всполохи. Камелия чувствовала, будто сливалась с огнём. Она смотрела на чёрные угли сквозь прутья решётки, пока глаза не начинало щипать от жара пламени. Матушка говорила, что огню можно доверить самое сокровенное, и он, может быть, даже воплотит мечты в жизнь. Камелия желала, чтобы маменька чаще бывала дома.