Ревельский швейцар. Рассказ

Ревельский швейцар. Рассказ

История, которая будет рассказана, стара как мир. И конечно, она про любовь. Все события произошли совершенно неожиданно, как, впрочем, происходят все важные вещи в жизни, в апреле 1775 года. В ту пору в Ревеле, в доме, стоявшем недалеко от главной площади, жила Анастасия Павловна Розова, девица девятнадцати лет. Вместе с ней жил ее опекун бывший гоф-медик, а ныне обычный доктор – Якоб Берг.

Анастасия Павловна рано осиротела, отец ее Павел Васильевич погиб в Цорндорфском сражении, победу в котором не могли поделить между собой король прусский Фридрих и российская императрица Елизавета Петровна, и приписали ее, каждый себе.

Мать Настеньки, как называли ее в близком кругу, умерла вскоре после мужа, выплакав все глаза, и не имея сил совладать со страданием вечной разлуки. Единственной родственницей девочки осталась бабка, мать матери – Капитолина Марковна, но и она вскоре сошла в могилу.

Опекуном пятилетней сиротки назначен был младший сводный брат Капитолины Марковны – Якоб Берг – из лифляндских дворян, в то время обучавшийся в Лейпцигском университете медицине. Девочкой он не интересовался, ему было тогда двадцать пять лет, и ребенок доставил ему одни ненужные и неприятные хлопоты. Очень скоро, впрочем, хлопоты из неприятных сделались, крайне приятными. Анастасия Павловна была наследницей сказочного, несметного состояния, доставшегося ей от отца, который происходил из княжеского рода. К богатому наследству присовокуплены были капиталы семьи Нечаевых по материнской линии.

Берг нанял в Петербурге роскошный особняк, окружил Настеньку сворой мамок и нянек, приставил к ней учителей и гувернанток, а управляющего бабьим царством выписал из Пруссии. Он полагал, что только люди этой нации способны поддерживать Ordnung (нем. «порядок») в отсутствии хозяина.

Деньги подопечной открыли перед Бергом перспективу безбедного существования на всю оставшуюся жизнь, чем тот не преминул воспользоваться. Он одевался в лучшее платье, из меблированных комнат переехал в особняк на Петерштрассе, из окон которого была видна крыша церкви Святого Петра, крытая красной черепицей, завел экипаж с парой вороных лоснящихся от сытости лошадей, а обедал только в лучших заведениях.

По окончании университета Берг приехал в Петербург и был зачислен на службу гоф-медиком. В ту пору на врачебную службу брали только немцев, справедливо считая, что лишь в Пруссии можно выучится лекарскому искусству. Поселился Берг, само собой разумеется, со своею воспитанницей.

Время шло, Берг зарабатывал авторитет на государственной службе, Настенька росла и хорошела и к девятнадцати годам сделалась красавицей невестой. Длинные почти черные волосы обрамляли смуглое лицо. Незнакомые иногда принимали ее за арапку. Под черными пушистыми бровями прятались карие смешливые глаза. Девушка прекрасно говорила по-французски, по-немецки и по-русски, играла на клавикордах, была остра на язык, за словом в карман не лезла, однако же, совершенно по-детски могла спеть песенку своим веселым мелодичным голоском и вышила шелком столько прекрасных гобеленов, что ими можно было бы устлать весь Невский проспект.

Если бы читатель увидел Анастасию Павловну, он тут же влюбился бы в нее без памяти. Что вскоре и произошло с нашим гоф-медиком.

Сорокапятилетний Берг попытался увлечь Настеньку своей любезностью, веселостью, образованностью и умом, и это у него не так что бы хорошо получилось. Никаких выдающихся качеств и талантов он не имел, ему нечем было блеснуть и обратить на себя внимание. Девушка воспринимала его не иначе как своего опекуна, называла mon oncle (фр. «мой дядя»), целовала в щеку, а страстные, пышущие любовью взгляды, которые Берг бросал на нее, словно бы не замечала. Да и то сказать, наружность гоф-медика была уж очень некрасива: большой крючковатый нос, рано наметившаяся лысина с боков, неровные лошадиные зубы, – влюбиться в такого было решительно невозможно.

Берг довольно скоро потерял всякую надежду на взаимность. Нафантазировав в мыслях неизвестно что, он сам себе все напортил и разозлился, но, поразмыслив на досуге, вскоре успокоился, решив, что Настя во что бы то ни стало сделается его женой. Он запретил ей выезжать в свет и показываться в обществе, где бывают молодые люди, боясь как бы она ненароком не встретилась с каким-нибудь блестящим кавалером и не влюбилась в него.

Однако из его запрета ничего не вышло.

– Вы это не всерьез, дядя, – сказала Настенька на приказ остаться дома, когда она собралась ехать на вечер к Щербатовым, куда пригласила ее Надин, вторая ее лучшая подруга. Первой была Прасковья Лопухина, почти одного с Анастасией Павловной возраста.

– Конечно, всерьез, ручаюсь вам, мадмуазель, сегодня по крайней мере вы останетесь дома. Хватить вам шляться куда ни попадя.

Девушка только рассмеялась, подбежала к нему, обдав волной тонкого парфюма и пудры, чмокнула в щеку, и упорхнула в распахнутые услужливым лакеем двери.

Да и то подумать! Запретить выезжать знатной молодой девице, которая танцевала на каждом балу и имела таких же титулованных, как и она подруг, графинюшек и княжон. Немыслимо, невыполнимо! Пошли бы слухи, вмешалось общественное мнение, возможно дошло бы до правительствующего Сената, а там в кандалы, в острог, в Сибирь!

Насчет Сибири, положим, он хватил лишнего. Но все ж таки!

Покуда Берг размышлял, как ему запереть Анастасию Павловну, к осуществлению намеченных им матримониальных планов встретилось еще одно серьезное препятствие. По церковным законам опекун не мог жениться на своей воспитаннице. Несмотря на то, что Настенька не была ему кровной родственницей, ни один священник не обвенчал бы их без согласия Святейшего Синода.