Родина

Родина

Горький чай в грязно-желтой железной чашке двигался, дрожал, стыл на бетонном осколке, отколовшемся от многоэтажки. Вечерело, но темнее не становилось: огни ракет, пронзающих багровые облака, мерцали, слепили и со свистом проносились над страной, полнившейся трупами и ненавистью; безудержно грохочущие взрывы напоминали о себе, становясь обыденностью тяжелого времени, давящего на головы мирных людей, как то делали правители, спасители нашей страны. 
 
Боль смешивалась с обидой, а оторванная рука безучастно лежала в стороне от солдата, облаченного в гражданскую одежду. Он истекал кровью, на лице выразительно отмечались грязные, переплетающиеся шрамы и рубцы от пережитого. Мы до сих пор молчали, теряли части тела и себя, но смотрели на родные дома, продолжая бездумно, иногда бунтуя, делать все так, как то надлежало по приказу спасителей страны. 
 
Враги двигались на нас со скоростью распыляющегося слезоточивого газа, который ежедневно толпы горожан вдыхали, глотали и выплевывали, продолжая подчиняться. Север, юг, запад, восток — весь мир ополчился на нас, но мы пытались выжить — боролись, жадно хватались за палку спасителей, топящих нас в болотине. 
 
Безымянный гражданин двигался по пересеченной танками улице, держа в руке пакет молока и булочку. Безымянная гражданка лежала возле осколка и остывшей кружки с горьким чаем, жалобно всматриваясь в чаинки, которые были подобно ей — жертве обстоятельств — взаперти. Так диктовала им жизнь, но не обстоятельства, как думала она. 
 
Гражданин в белой майке присел рядом с гражданкой в измазанной и красной, но та продолжала щурить глаза, вглядываясь в безучастные чаинки. Он дал ей молоко, разорвал нежную булочку на две одинаковых части, отложив одну себе, а вторую, конечно же, - ей. Они молча ужинали, не ожидали ничего, но лишь задумывались о чем-нибудь. 
 
Белая майка вдруг замаралась горьким чаем, и чаинки тут же увидели мир, окружавший их, а не только лишь грязное, полнившееся ракетами и взрывами небо, которое представлялось для них всем сущим до сего момента. 
 
Они прозрели, но не безымянный гражданин и безымянная гражданка, которые по-прежнему смотрели куда-то, думали о чём-то, но молча жевали и пили, причмокивая грязными от пепла и пыли губами и думая, что весь их мир - взрывы, страх и боль, которые останутся окружать их навсегда. 
 
Чаинки тут же подсохли, отдав влагу хлопковой майке, и отправились на потоках морозного ветра куда-то далеко, очнувшись лишь на следующий день. 
 
Сегодня они лежали на плече солдата, грозно кричавшего, но вдумчиво, с сосредоточенным видом что-то изображавшего на доске перед кучкой таких же людей. Он краснел, остывал, молчал, а следом снова кричал, пытаясь вызвать всеобщее внимание, но не пытаясь кого-то напугать. На его доске, в самом уголке, висела фотография солдата, который, видимо, потерял руку, но не потерял надежду, ведь остались еще те, кто готов был бороться не с врагами, но со спасителями. 
 
Двое в касках, казалось, военных лежали за мешками с песком, пытаясь выжить. По ним давно, очень давно продолжался непрерывный огонь, направленный на подавление, но с тем и на уничтожение. Он и она лежали рядом, совсем близко, чувствуя дрожащее дыхание друг друга. 
 
Она приподняла колено, сдвинулась в сторону, затем второе колено последовало за отлучившимся, и так она оказалась в объятиях солдата. Он улыбался на протяжении всего, кажется, дня, месяца, года - неизвестно, да и не столь важно, ведь его улыбка заставляла её забыть обо всем, но мыль о долге мучала ее 
 
Их лица выражали изумление, недоверие к жизни, схватившей обоих за горло и плотно прижавшей к полу. Безумный взгляд его и молящийся взгляд ее кружились в танце страсти, нагнетающем без того подводящую жизнь обоих к трагическому, но такому прекрасному финалу: их жизни сорвались, скинули бремя судьбы и ястребом падали на землю, путались в мраморно-ватных облаках, но в конце, чуть не добравшись до сухого, грязного песка, сокрушительно ударились об землю, превратившись в одно целое, лишившееся души и жизни, но не стремления к свободе. 
 
Тот мир был один, но для каждого — разный. Все пытались сделать что-то, но с тем множество, подавляющее, соответственно, меньшинство, молча прогибалось и ловило удары открытой, привыкшей щекой. Меньшинство же боролось, но борьба была ничтожна, невыносимо мучительна для всех, а с тем и бессмысленна, но они верили, что смогут изменить мир и стать новыми вождями, которые спасут страну. Странно, но прежние спасители говорили то же самое, а теперь мы боремся с ними. 
 
Мир цикличен, бесконечно одинаков и безмерно огромен, но с тем безумно мал. Их надежды росли, угасали, взрывались и рождали новые. 
 
Дуновение ветра. Чаинки летели высоко и медленно, паря над миром и рассматривая его. Где-то неподалеку лежали две разорванных, запачканных чаем и крошками от булочки майки; в другой стороне виднелись каски солдат — одна меньше, другая — больше, но обе соприкасались друг с другом в нежном поцелуе, длившемся вечность; наконец — чаинки вновь приземлились на конечной остановке, всматриваясь в доску с лозунгами, правилами и фотографиями, выцветшими и пожелтевшими. 
 
Задул морозный ветер. Деревья, проросшие на обломках цивилизации, дрожали и напевали ясную, приятную мелодию. Все они, жившие и боровшиеся, пропали, растворились, но война не кончалась.