Родник

Родник

Тело кричало: «Беги!», но бежать было некуда.

Харта спрятался за огромным валуном и слушал, слушал. Она была рядом, то отдалялась, то сужала круги. Шаги ее были бесшумны, лишь изредка вспыхивал смех. И каждый раз в ответ лес взрывался страхом: истошно кричали птицы, крылья хлопали в вышине, ветви качались, роняя листья. Где-то заходились в отчаянных воплях обезьяны. И лишь родник звенел как и прежде, спокойно и тихо.

«Все равно обречен, – подумал Харта. – Зачем прятаться?» Встать в полный рост, глотнуть влажный воздух леса, дурманящий аромат цветов. Взглянуть в зеленый сумрак, обратиться к предкам, деревьям, бегущей воде, – и умереть. Несколько лун прятался от смерти, но вот она здесь, нашла.

– Странный, – сказала она.

Словно ужаленный ее голосом, Харта дернулся, поднял голову.

Она сидела на камне. С виду девушка – чужого, незнакомого рода. Вся в цветах, венки на шее, лепестки в волосах. Опиралась на валун, смотрела сверху вниз, в глазах была жалость. Но улыбка обдавала холодом, не давала обмануться, Харта знал – не спастись.

– Мне сказали, тебя никто не хватится, – продолжала она. Слова выговаривала непривычно, каждый звук был певучим, терпким. – Сказали ты убийца, род отверг тебя. Почему не убегал от меня, почему спрятался здесь, у ручья?

Сердце стучало оглушительно – так грохочет барабан перед тем, как разбиться.

– Лучше умирать у воды, – ответил Харта. Собрал силы, поднялся с земли, оказался вровень со смертью. Она улыбнулась шире, сверкнули клыки. Тигрица, обернувшаяся человеком. – Вода заберет душу, понесет дальше, не даст потеряться.

Она закрыла глаза, а потом вдруг выхватила алый цветок из волос, швырнула в ручей.

– Странный, – повторила она и исчезла.

Буря страха исчезла из леса вместе с ней. Ужас остался лишь в сердце Харты, а в ветвях воцарился покой, голоса птиц изменились, стали обычными; крики обезьян стихли. В бурлящем потоке вспыхнул цветок – пронесся меж камней и, вместе с течением, скрылся в лесном полумраке.

Если знаешь, что смерть близка, встречать ее надо в чистоте.

Харта не ел третий день и уже не чувствовал голода. Пил родниковую воду, она спазмами боли обжигала внутренности, но потом тело становилось легким, бесплотным. Чувства обострились: оглушительным казалось тение птиц, солнечный свет ослепительно вспыхивал в каплях росы. Харта сидел на камне – том самом, где сидела она – и ждал.

Лес больше не взрывался ужасом, был спокоен, словно готовился вместе с Хартой. Смерть бродила рядом, но ни звери, ни птицы не откликались на ее шаги. Харта вслушивался – и ветер доносил дальний смех, всматривался – и яркий край платья мелькал среди деревьев. Правда ли она была рядом, или лишь мерещилась?

Порой ясную безмятежность вспарывало страстное желание – жить, жить, бежать прочь.  Но утешающий шепот ручья охлаждал мысли, и Харта не двигался с места, ждал.

Она приходила во сне. Выступала с полотна театра теней, облекалась плотью. Под грохот праздничных барабанов, под голос певца – начинала танцевать. Кости хрустели под ее ногами, венки превращались в ожерелье из черепов. Пригорышнями она срывала звезды с неба, швыряла на север и юг. Но даже во сне слышался голос ручья, такой спокойный и близкий.

И точно также звенел он и сейчас, наяву. Вода плескалась по камням, словно повторяя мантру, неизвестную людям, и Харта слушал ее, вглядываясь во влажный сумрак. Вечер уже пробрался в чащу, клубился у корней, в густом подлеске. Дневные цветы закрывались, распускались ночные, запахи менялись, влекли темноту.

– Не передумал. – Ее голос разбил безмятежность, и Харта поспешно обернулся, спрыгнул с камня. – Держишь, хотела уплыть, из-за тебя не могу.

Мгновение – и оказалась совсем близко. Харта вдруг понял: ошибся, не могла эта девушка, тонкая, на полголовы его ниже, быть той, что плясала во сне. Она поднялась на цыпочки, подалась вперед, словно хотела поцеловать, и его настиг запах свежей крови, эхо убийства. И тут же удар – мир развернулся, боль вспыхнула, впилась в затылок, вода хлестнула по лицу, небо качнулось в разрывах ветвей.

Харта рванулся, пытаясь сделать вдох, но смерть вжимала его в дно ручья, была неодолимой, как горный обвал. Свет угасал, но сквозь пену и брызги Харта видел ее глаза, полные темноты и гнева. Но голос ее был голосом бегущей воды, утешающим, тихим.

– Не бойся, – сказала она. – Ты умрешь, но ручей сбережет твою душу.

Боль вспорола горло, окрасила воду алым, затмила мир. Жизнь угасла, остался лишь голос родника.

Этот голос не смолкал, заменил мысли. Звенел в сердце Харты, пока дикая богиня вела его сквозь ночь. Деревья кренились черными тенями, звезды вспыхивали и исчезали в шелесте листвы. Тысячи звуков пробирались под кожу, царапали, делали невыносимым каждый вдох. Иногда душа вздрагивала, просыпалась: «Почему я жив? Что со мной?», но гасла, убаюканная пением воды.