Роковая красота

Роковая красота

РОКОВАЯ КРАСОТА

Живопись — занятие для слепцов. Художник рисует не то, что видит, а то, что чувствует.

Пабло Пикассо

Дар красоты всегда был для Манон медалью о двух сторонах. Это была не просто естественная красота, которой люди любуются и восхищаются. Безусловно, мужчинам нравились красавицы, что вызывало у прочих дам зависть и ревность, однако это не всегда мешало красивым женщинам прожить счастливую жизнь. Но для Манон красота была настоящим бедствием. Мужчины не просто влюблялись в неё, они сходили с ума, начинали грезить и бредить, не способные, увидев её, мыслить о ком-либо другом. Они кричали под её окнами и били стёкла, не давали прохода, ломились в двери, бросали семьи, вскрывали себе вены, стрелялись, топились, вешались, а то и угрожали покончить с ней, если она не ответит на их чувства взаимностью. А что до женщин — те дружно ненавидели и презирали её, считая ведьмой, разлучницей, распоследней шлюхой и подколодной змеёй.

Но «распоследняя шлюха» и «ведьма» была религиозна и девственна, и в том, что происходило вокруг, не было ни её вины, ни желания. Нездоровая реакция окружающих мужчин совершенно не радовала девицу, а из-за женщин, готовых заклевать её, подобно своре озлобленных куриц, она боялась выходить даже в церковь (не говоря о том, что молодой священник, впервые повидавший Манон, и тот с тех пор был вынужден бороться с настойчивыми мыслями и желаниями).

В детстве ей умилялись, до поры до времени видя в крошке Манон лишь маленького ангела, однако девочка выросла, став вызывать противоестественное влечение у отца и братьев, результатом чего стало её раннее бегство из дома. Скитаясь, будто прокажённая и проклятая, она пыталась скрывать свою внешность и выглядеть как можно более невзрачно, не в силах лишь изуродовать себя, совершив грех и предав красоту. При этом сама Манон не наблюдала в себе чего-либо особенного, не понимая, что в ней такого находят, и подозревала, что дело здесь не просто во внешности. Но, рано или поздно, самые рассудительные из мужчин начинали сходить по ней с ума, а женщины — впадать в ярость, готовые растерзать её без суда и следствия.

Живя за счёт случайных подработок, она не могла останавливаться нигде подолгу. Будь на её месте девушка с другими принципами — та могла бы крутить людьми, как марионетками, выжимая все соки на пути к комфорту, богатству и славе. Но она была собой, и никем иным.

Оказавшись в очередном городе, она, совершенно неожиданно для себя, сумела найти новую работу. Нельзя сказать, что несколько необычное предложение тотчас же привлекло и обрадовало её. Напротив, она сомневалась и, говоря откровенно, боялась. Но выбирать было не из чего. Вместе с тем, других желающих всё равно не наблюдалось, что увеличивало её шансы быть принятой на службу и вместе с тем заставляло лишний раз призадуматься в необходимости такого решения.

В этом месте обитал один загадочный человек, казавшийся большинству горожан опасным и жутким. Он не был нелюдимым затворником, как многие одинокие люди его возраста; напротив, его часто видели в парке кормящим голубей или прогуливающимся вдоль городского канала. И каждый раз мсье Десмонда сопровождал цепной поводырь — огромный, словно небольшая лошадь, пёс по прозвищу Баргест, напоминавший местным жителям адскую гончую. Говорили, что этот веющий холодом человек, проживающий в старинном мрачном особняке на окраине города и носящий одежду старомодного фасона, некогда был художником и, по словам старожилов, в молодости то и дело писал городские пейзажи. Однако в пору его молодости сами они (ныне дряхлые и полуобезумевшие старики, тихо доживающие свои дни в окружении внуков или за стенами лечебниц), по сути, были малыми детьми. Он же — и по сей день создавал у всех впечатление бодрого и здорового человека. Разумеется, было заметно, что дни его юности остались далеко позади, но определить точный возраст сего почтенного джентльмена не представлялось возможным.

Очки с затемнёнными стёклами скрывали неприятное зрелище от случайных прохожих, трость с набалдашником в виде латной перчатки выстукивала по мостовой, перстень-печатка на безымянном пальце содержал непонятный символ, кудрявые волосы и мушкетёрские усы смотрелись гармонично, но — несколько нетипично для здешних мест. Каким-то непостижимым образом этот необычный аристократ угадывал встречных горожан, здороваясь с ними по имени, даже если те молчали и не были с ним знакомы. После этого многие старались поскорее пройти дальше не оборачиваясь.

Граждане пытались переходить на другую сторону улицы или менять маршрут при его приближении, и даже самые просвещённые из них, отвергавшие всевозможные домыслы и суеверия, полагали, что этого странного господина надлежит сторониться. Тем не менее — он стремился к местам народных скоплений, посещал рестораны, лавки и театр, куда проводил и своего пса-поводыря, без которого, по его заявлениям, не мог обходиться. И хотя присутствие лохматого чудовища не радовало окружающих, возражать они не осмеливались.

В то же время наблюдая за тем, как Десмонд обслуживает себя за столом, никто не замечал, чтобы он испытывал какое-либо затруднение или неудобство. Сам же он активно интересовался происходящим в городе и в мире, то и дело приобретал новые книги, произведения искусства и иные предметы, на первый взгляд казавшиеся совершенно бесполезными для него: например, микроскоп или старинную лампу.

Исключение в этом плане составляли разве что пластинки, которые, по его словам, он слушал целые сутки напролёт лишь затем, чтобы в его опустевшем особняке звучала хоть чья-либо речь, скрашивая старческое одиночество.