роман "Хромосома Христа" Глава 3

роман "Хромосома Христа" Глава 3

Глава 3

Больше всего меня восхищали лекции Архипова. Многоярусный амфитеатр огромной аудитории, мы, будущие врачи и ученые, в белоснежных халатах. Я выбирал себе место в третьем ряду, открывал конспект… К сожалению, у меня не было с собой магнитофона, чтобы ни одного слова, ни одной интонации не упускать. Я был влюблен в лектора. Первое время меня просто охватило ошеломление: откуда ему знать, как закручена спираль ДНК и какими такими связями поддерживается эта спиралевидная нить? Меня возмущал и тот факт, что если размотать все нити, вытащенные из каждой клеточки моего тела, то ними можно несколько раз обмотать экватор. Как такое представить?! Меня это поражало и занимало всецело. Архипов, то и дело покашливая, прохаживаясь туда-сюда вдоль длинной светло-зеленой доски, все рассказывал и рисовал фантастические сюжеты из жизни клеток и тканей и целых систем, убеждая примерами из повседневности, что все это прекрасно соподчинено и успешно трудится на благо целого организма.

— Представьте себе огромную фабрику по производству…

Я пытался представить и уже ничего не записывал, но то, о чем он говорил, мне запомнилось на всю жизнь.

Иногда он стучал мелком по доске, а когда рисовал схему синтеза белка, использовал все разноцветные мелки, какие только были в упаковке. И весь, с головы до пят, был перепачкан этими мелками. Тогда он был похож на клоуна. Но его ярко-синие — лучистые, с прищуром — глаза были полны ума и серьезности. “Клетка, — говорил он, — это очень умно и серьезно. Она — основа всей жизни, и твоей и твоей” — при этом он мелком тыкал в грудь каждого нерадивого и засыпающего студента и о его нерадивости говорил открыто:

— Иди-ка ты лучше в парикмахеры…

Или:

— Твое зеркальце, милая, не сделает тебя умней.

И всегда попадал в десятку.

Над его непосредственностью и очевидной простотой многие посмеивались, немногие же заглядывали ему в рот. Я заглядывал.

Потом, когда я стал ассистировать Архипову, все его лекции мною были записаны на магнитофонную ленту и даже изданы отдельной книгой. Мне был любопытен ход его мыслей, его яркие образы, стиль изложения сложных вещей простыми словами. Как может прийти в голову, что митоз — это любовник вечности? А мейоз — вечный двигатель рода человеческого?

Архипов не был яростным коммунистом и его коммунизм не был пропитан ни авторитаризмом, ни демократическим централизмом: его коммунизм был щедрым, широким, светлым, открытым… Его коммунизм был просто солнечным. Даря себя всем, Архипов лучился небесным светом. Не побоюсь сказать, что он являлся ярким представителем тех немногих, о которых на заре человечества кто-то умный сказал: «Светя другим, сгораю сам». Да, он горел, как свеча, сгорая… И его коммунизм был коммунизмом Иисуса.

— Экхе-экхе… Лесик, ну-ка расскажи ты им всем о своем «Тироците», а?..

Он все время покашливал.

— Жора, займись-ка ты лучше, экхе, меланоцитами, а, а?! Если тебе удастся сделать чернокожего белым… А?! А?! Они тебя, экхе, озолотят!..

Рассказ об Архипове и том коллективе, куда я попал после студенческой скамьи, заслуживает отдельной книги.

Не без восхищения скажу, что тот варварский мир, на который мы с такой прытью набросились в попытке усовершенствовать его, дал-таки трещину. И те лучшие годы, которые мы отдали поиску путей нестарения, этой ахиллесовой пяте человечества, не пропали даром. А все началось с небольшой перепалки, спора ни о чем — мы любили тогда поспорить. Впрочем, спором это и не назовешь…

Помню совсем ранний весенний вечер. Был уже май, только что отгремела гроза... Мы собрались, чтобы обсудить завтрашний плановый эксперимент. Естественно, нам уже не хотелось сидеть в холодном и сыром подвале, где размещалась лаборатория — полумрак опостылел за зиму, хотелось тепла и света. Листья еще не распустились, лужицы воды на асфальте золотились вечерним солнцем. Мы вышли на улицу, прошли в сквер и устроились на двух скамейках. У меня, по правде говоря, не было никакого желания устраивать диспуты. Так получилось само собой.

— Верно ли я понял, — спросил я тогда Юру, — что тебе удалось вызвать свечение, но ты просто не успел его заснять?

Юра снял очки и невидящими глазами стал рассматривать свои холеные музыкальные пальцы.

— Рест, мы это уже обсуждали. Ошибки здесь быть не может.

Своими ответами Юра нередко ставил меня в тупик. Но отступать было некуда, время поджимало, поэтому я и прилип к нему с расспросами.

— Ты пойми, ты же держишь всех нас…

Этот клеточный феномен, и в самом деле, интересовал нас больше всего на свете.

— Зачем ты меня обвиняешь?

Невольно мы наблюдали за стайкой воробьев, которые, громко чирикая, куражились на мокром асфальте. Юра встал, и тотчас шумно вспорхнули воробьи. Это вызвало всеобщее недовольство. Присутствующие посмотрели на него, затем на меня.

— Знаешь, я думал, — сказал Юра, — что...

— Что нашел?

— Да. Я хотел...

— Убедиться?

— Да. Я не верил своим глазам. Весь фокус в том...

Подошел Шура Баринов и бесцеремонно вторгся в нашу беседу:

— Мы идем?

Он считал все эти разборки пустой тратой времени.

— Да-да, бросьте, — кисло сморщившись всем лицом и, казалось, всем телом, поддакнул Шурику Валерочка Ергинец, — идемте в спортзал.

О Валерочке можно рассказывать бесконечно! Большей частью своей жизни немой и недовольный всем, что его окружало, он иногда приводил нас в восторг своей смелостью и решительностью:

— Зачем цепляться за какой-то эфемерный феномен, если трансцендентность и экзистенциальность его проявления не содержит в себе никаких нуменологических признаков?