Романтик

Романтик

- Продать можно любое говно. - сказал мой агент, когда отложил рукопись всю в красных пометках. Жаль, что эта мысль посетила его, когда он читал мои литературные потуги, но я промолчал. - Не подумай, я не об этом говорю. - сказал он и, улыбнувшись, хлопнул по скрепленным мягким металлическим зажимом листам. Я тоже выдавил улыбку. Он продолжил. - Продать можно любое Г, но чтобы это сделать, надо верить, что это не Г. Понимаешь?

Я кивнул. Потом он повторил то, что повторяет почти каждый раз, когда я к нему прихожу: в нашем мире на пьедестале умещаются не только орлы, но и мелкие пташки вроде меня. «Славы всем хватит», - говорит он.

Ободряющие слова, особенно для того, кто за два года так ни одной своей рукописи не продал. Я успокаиваю себя тем, что агентом обзавёлся недавно и с ним дело пойдёт быстрее. О том, что идея книги-сенсации только блуждает в моем бесконечном подсознании и никак не может найти выход наружу, я предпочитал не думать.

Сейчас на бумагах, которые я таскал агенту и которые он разукрасил красными пометками, разворачивалась драма о докторе, борющемся с болезнью племянника - сына любимой сестры. Слезоточивая и сильная изначально история превращалась в скучную и банальную, и я никак не мог помешать этому. Но мой агент говорит, продать можно что угодно.

Познакомился я с ним на презентации книжной новинки «Дорис в деле» об учительнице, которая открыла у себя сверхспособности по отлову убийц, насильников и других уголовных элементов. Книга разошлась на ура, и я поплёлся на презентацию, чтобы лучик чужой славы хотя бы вскользь коснулся и меня.

- Дейв Монаган. - представился он тогда.

Мы пожали друг другу руки, обменялись визитками. На его было написано «Литературный друг». Агентом он себя не называет, говорит, что у него функционал гораздо шире, чем у обычных литературных агентов. Я тоже наклепал себе с полсотни визиток как раз для таких случаев. Не издающемуся автору за отсутствием литературных шедевров надо бы иметь хотя бы визитку, тогда он будет смотреться не бездельником, а почти солидным человеком. Долго не мог решить, какое слово напечатать на визитке: «автор» или «писатель», потом решил, что так как пока я автор ничего, то лучше назваться писателем. Я позвонил ему где-то через месяц после нашей встречи, и вот полгода мы с ним в одной упряжке.

В его фирме к таким как я относятся с уважением. Когда я говорю о таких как я, то имею в виду авторов, которые пока не продали ни одной книги, и так как процент с гонорара в нашем случае невозможен - пока этот процент брать не с чего - то мы платим фирме ежемесячную ставку, и с нами возятся: приглашают в свои красивые кабинеты, наливают хороший кофе и говорят о наших книгах. А что нам, странным членам общества, которые большую часть времени проводят с книгами, мечтают и фантазируют, ещё нужно?

У Стивена Кинга есть Табита, которая относится серьёзно к тому, что он пишет, да и вообще к нему. И у Толстого была жена, которая в него верила. У меня жены нет, а друзья и родители с моими книгами возиться не хотят. Может, у меня всё получится, когда я встречу свою Табиту?

В общем, за неимением жены или кого-то ещё, кто положил бы мне руку на плечо и сказал «пиши», я обзавёлся агентом, ну или литературным другом. Стало не так одиноко.

Дейв мне нравится, хоть мы и не похожи: он громкий, уверенный, в дорогом костюме и с кучей друзей и знакомых. Такие всем нравятся. Единственное, в чём я с ним не соглашаюсь, вслух я этого не говорю - разве нужно тыкать своим мнением в человека, если оно у него противоположное? Тыкнешь, и придётся отстаивать, а я этого не люблю, или не умею. Так вот. Я не согласен, когда он говорит, что при должной маркетинговой раскрутке продать можно, что угодно. «Читатель - олух», - любит он повторять, понизив голос, как будто какой-то самый главный Читатель может его услышать и рассказать всем остальным читающим, какого он и его фирма о них мнения. Мне кажется, рано или поздно до читателя дойдёт, что его обдурили и в следующий раз, завидев на полке в книжном магазине очередной роман такого писателя, он или поморщится или равнодушно пройдёт мимо к полке с классиками. Они точно не подведут.

- Билли, послушай. - говорит он и наклоняется низко к столу, что чуть не касается его подбородком. - Хватит держать в себе то, что хочет вырваться наружу. Перестань бояться. Ты же знаешь, что продать можно всё, что угодно, так и отпусти себя! Ты думаешь, если раскроешься, покажешь себя таким, какой ты есть, то над тобой будут смеяться. Это не так. Пора себя отпустить.

- Дейв…

- Постой. Я знаю, что ты скажешь, ты каждый раз говоришь «я себя не держу», «не боюсь я» и всё такое. - мой голос у него не получился, либо же я звучу как тихая гнусавая пластинка. - Ты как внедорожник, который застрял в самом начале пути. Но поверь, твои колёса могут месить тонны грязи. Так давай, заводись. Пиши так, будто кроме тебя никто этого не прочитает. - он помолчал и добавил. - Это мой лучший совет тебе.

По дороге на работу я размышлял над его словами. Может, я, правда, трушу, что о моей работе скажут и подумают плохо? Поэтому и взвешиваю каждое слово, фильтрую, делаю его стерильным, от чего тормозится весь писательский процесс. «Мой и так не бурный ручеёк писанины мельчает в пути до тех пор, пока совсем не засохнет», - произнёс я про себя почти торжественно. Расценил, что фраза «ничего», в том смысле, что звучит неплохо. Я покатал её в мозгу, произнёс вслух, остался недоволен и бросил её.

Я прошел по Пятой улице до перекрёстка и свернул в парк. На улице уже холодно, но солнце светит ярко и бодрит. Скройся оно за тучи, и всё покажется унылым, неприветливым, а тебе только и останется что ворчать на погоду. Солнце всё меняет. Чем оно ярче, тем радостнее на душе. В солнечные дни людям надо давать выходной, хотя бы тем, кто больше нуждается, а не гнать невидимой рукой урезаний зарплаты «за счёт неотработанных дней» в офисы. Я вздохнул, и холодный воздух тонкой струйкой просочился внутрь меня.