Ромео моего сердца

Первый акт.

Едва ли я дышать посмею,

Когда на сцену входит он.

И руки в радости немеют,

Цветы кидая на поклон.

Я жду прекрасного мгновенья,

Воспев его в своих стихах.

В любви и тайном откровеньи

Один мой грех, один мой страх.

Прекрасней нет любого вида

Неописуемой мечты.

Лишь он, как статуя Давида

И дар небесной красоты.

От счастья сердце изнывает,

Тускнеет мир в моих глазах.

Лишь солнце бережно играет

Лучом в пленительных чертах.

Вы бесподобны, ангел словно

Не смертный — чистая любовь.

Танцор мой, речь твоя безмолвна

Но возвращает к жизни вновь!

Коридор наполнялся морозным воздухом с каждым новоприбывшим зрителем: последний спектакль в году, полный аншлаг. Удивительно, что и в наше время интерес к театру не стихает: всем хочется хоть на миг, хоть со стороны окунуться в настоящие чувства. Приближались новогодние праздники, но, вопреки всем традициям, этот год завершался не «Щелкунчиком», а знаменитым балетом Прокофьева с введённым в него новым артистом.

Пахло орехами и конфетами. Предновогодняя торжественность заставляла забыть о всём былом и насущном. Театр гудел, но не все казались причастными к великому таинству: кого-то отвлекали телефонные звонки, кого-то разговоры со спутниками, и это разочаровывало, как гипнотизёра перед его неподвластным пациентом. Партер замер в ожидании начала, и первая картина началась при нераскрытом занавесе живой музыкой: что-то в ней есть, чего нельзя услышать на записи, а ощутить можно только сердцем.

Последние недели были такими суетливыми, что я даже не ознакомилась с программой, и эта новость была для меня полной неожиданностью. Я была не просто рада, а восхищенно взволнованна, когда в завершении массовой сцены герои расступились, и на сцену, как невесомый мотылёк, выпорхнул он..

Классика на то и классика, что остаётся актуальной на века, и кто бы знал, в чём её загадка и почему вдохновенная Муза покинула нашу землю уже как пару веков оставляя нас без шедевров. Прошёл великолепный век искусства, а всё, дошедшее до вершины, идёт на спад. Едва ли лучше чувствовали те люди, что каждый день жили в ожидании смерти, окружённые грязью, низостью и необразованностью. Жизнь спокойная вместе с тем и бесчувственная: счастливый человек просто счастлив, и ничего его душу не терзает..

Чистый интерес к неразгаданной личности, когда ты ловишь каждое его движение, каждый выдох и шевеление волос с неподдельным вниманием, а вся его сущность заполняет твоё существование одним присутствием. А он буквально заставил приковать его к себе своей лёгкостью и поэтичностью выражений, движимых не разумом, а чистым велением гения. Человек — не владелец таланта, а проводник, но в нём, казалось, сосредоточенно его истинное начало, случайно оброненное Господом на Землю, ведь оно просто не смогло бы жить и выживать здесь, в этом мире страстей и низших пороков. Возможно, и здесь он оказался не случайно, сама воля богов его притянула туда, где создаётся хотя бы видимость настоящего и прекрасного. Великолепие чувств и безупречность человеческого тела сплелись воедино в эталон созидания.

Аполлон и тот не без греха, но он.. Был совершенен. Это была та самая красота, которую не хочется желать, которой не хочется владеть и к которой страшно прикоснуться, чтобы не разорвать магически прекрасную в своей естественности и вместе с тем недосягаемости пелену созерцания.

Время, как в раю, текло неизмеримо, и только исчезновение его за кулисами заставило её очнуться, как от сна. Настоящая любовь страшна тем, что полностью заполняет жизнь и не даёт пространства для вдоха; каждый миг её посвящён одному человеку.

Поднявшись вверх по мраморной лестнице, наслаждаясь причастностью к чему-то великому, долгая пауза заставила побрести вдоль стендов с фотографиями, обходя столпившихся восхищенных бабулек и школьников. Смотрят ли они на него? Кто-то смотрит и рассматривает. Ревность немного мучает, но тут же сменяется восхищением и гордостью. Её сменяет злость, что смотрят не все и не каждый может оценить его по достоинству.
Прекрасный ангел, снизошедший на Землю в золотых лучах рассвета. Да будет благословенно лоно, его породившее! Да будет славен Господь, одаривший нас его существованием! Да будет славен русский балет!

Его взгляд был горящим и животрепещущим, словно он глядел не из рамы, единственно новой на фоне повешенных годами раннее портретов, а из плена хрустального зеркала, заточенный в него колдуном, желавшим пленить его божественную красоту. Забрать себе то, что должно принадлежать всем и всех освещать и освящать своим неприступным светом, даря силы на жизнь, на любовь, на вдохи и выдохи, которые сейчас давались с огромным трудом.

Дыхание оборвалось, а сердце пропускало удары, болезненно переворачиваясь в груди незнакомыми ранее чувствами, нахлынувшими таким стремительным потоком, что казалось, оно не в силах их выдержать. Физический уровень сдался под духовным напором, и руки задрожали как в лихорадке, измученные тем, что не могут дотянуться даже до подражания ЕМУ; голову словно стянуло тугими канатами, и всю её пронзила боль, до того сильная и пульсирующая, что даже на него поднять глаза было тяжело. Они ничего не видели, только пелену впереди и его видение, выплывающее из него, как белый лебедь из утреннего тумана. Как будто принц Зигфрид выходит из обмана, а театральное фойе — не фойе, а трагический бал, на котором он совершил ту роковую ошибку, не признав свою благоверную так, как и он её сейчас не заметил.