Рождество для Лоретт

глава II

Она летит в жуткую темную бездну, а вокруг нее кружатся сотни безобразных, искаженных жуткими гримасами молочно-белых призрачных лиц, испускающих леденящие душу и кровь стоны. Они вопят, гримасничают, шепчут какие-то проклятия, протягивая к ней омерзительные конечности. Хочется исчезнуть, скрыться, лишь бы не видеть этого кошмара, но тело не слушается, будто парализованное страхом.

Нет! Пожалуйста! Не-е-ет!

***

Девочка вздрогнула и, распахнув глаза, уставилась в темнеющий над кроватью потолок, отчаянно пытаясь восстановить сбившееся дыхание. В ушах у нее все еще звенел собственный пронзительный крик, сердце колотилось, как пойманная в силки птица, а ночная рубашка насквозь промокла от пота и прилипла к спине. Дрожащей рукой она попыталась дотянуться до стоящего на прикроватном столике графина с водой, потому что во рту было сухо, словно в пустыне, горло саднило, а голову по-прежнему терзала ноющая боль. Но, к сожалению, графин с живительной влагой упал от неосторожного прикосновения, и вода с журчанием потекла на каменный пол. 

Лоретт со стоном откинулась на подушки, представляя, что скажет мадам Жислен, увидев это "вопиющее безобразие" в виде лужи и осколков графина на полу. Но в данный момент, ей не было дела до нравоучений старой занудливой гувернантки. Она была способна лишь кутаться в одеяло и мечтать забыться тревожным сном, надеясь больше не увидеть жуткие лица призраков. Однако cон больше так и не пришел, вынуждая ее метаться по постели, то и дело впадая в какое-то полузабытье до тех пор, пока в коридоре не послышались шаркающие шаги воспитательницы. 

Увидев усыпанный осколками и залитый водой пол, Жислен нахмурила седые кустистые брови и хотела было устроить маленькой негоднице разнос, но заметив на ее щеках горячечный румянец, не на шутку перепугалась: угораздило же девчонку простудиться в самый канун Рождества, когда доктора по всей округе днем с огнем не сыщешь. 

- Одно слово – городская, чуть, что так в горячке мечется, – проворчала старуха, трогая пылающий лоб воспитанницы. 

Распорядившись, чтобы служанки мсье Этьена не приближались к девочке до ее возвращения, гувернантка направилась в спальню хозяйки, намереваясь сообщить ей пренеприятные известия. 

Услышав о внезапной болезни дочери, Вивьен не выказала ни малейшего беспокойства, ее еще молодое лицо, почти не тронутое морщинами, даже не дрогнуло, застыв холодной маской. Мать лишь безразличным тоном произнесла, не поднимая глаз от Библии в потертом кожаном переплете: 

- Полагаю, вы и без меня знаете, как справляться с подобными неприятностями, и прошу вас более не докучать мне по таким пустякам.

Проснувшись, девочка обнаружила, что чувствует себя немного лучше, чем ночью и, приподняв голову, огляделась по сторонам. Она была одета в толстый халат, выуженный мадам Жислен из недр какого-то гардероба, укрыта еще одним одеялом, вокруг ее шеи был повязан толстый кусачий шарф дядюшки Этьена, а в комнате было значительно теплее из-за ярко горящего камина. 

Сквозь раздернутые гардины проникало неяркое зимнее солнце, подсвечивая причудливые ледяные узоры на стеклах, напоминающие диковинные цветы. Девочка с мечтательным видом уставилась на них и погрузившись в собственные мысли, даже не заметила прихода мадам Жислен, вошедшей в комнату с тарелкой, источающей аппетитный запах и жестяной кружкой с каким-то пахнущим травами снадобьем.

- Ешьте, мадемуазель, - велела гувернантка, присаживаясь на край постели и подавая воспитаннице тарелку. 

Наевшись куриного супа и запив его кружкой кисловато-мятного травяного настоя, Лоретт опустилась на подушки и вновь уставилась в окно. Мадам Жислен собиралась уже было выйти из комнаты, но услышав тихий голос подопечной, замерла на пороге.

- Мадам, я знаю, что маменька строго-настрого запретила давать мне книги, но не могли бы вы принести хоть одну? Уж больно скучно целый день лежать, да смотреть в окошко, - произнесла Лоретт, глядя на гувернантку почти с мольбой.

Услышав ее просьбу, мадам нахмурилась и покачала головой.

- И не просите, голубушка, ваша мать и с меня и с вас шкуру спустит, коли прознает, что запрет нарушили. Да и негоже с таким жаром читать, не приведи господь ослепнете, в ваши то годы, кто вас такую замуж тогда возьмет?

Услышав последние слова гувернантки, Лоретт с трудом удержалась от того, чтобы не высказать наставнице все, что вертелось у нее на языке, но вместо этого лишь вздохнула и отвернулась к окну, вновь погрузившись в рассматривание морозных узоров. Мадам Жислен, ожидавшая от непокорной воспитанницы извинений, но так их и не дождавшаяся, рассерженно фыркнула и вышла за дверь. Дождавшись, пока шаги гувернантки стихнут в глубине коридора, Лоретт яростно ударила кулаком по подушке и уткнулась в нее лицом, смаргивая выступившие злые слезы. Слова гувернантки звучали у нее в ушах издевательским эхом. «Кто замуж возьмет…». При воспоминании об этом, сердце девочки сжималось от обиды и бессильного гнева. 

«Я для них обуза, всегда была обузой, они только и ждут, как бы выдать меня замуж за какого-нибудь богатенького напыщенного болвана, вроде Жозефа Дюбуа и забыть о моем существовании навеки» – крутились в ее голове тяжелые мысли. 

Вдоволь наплакавшись от жалости к себе, девочка задремала.

Проснулась она от ощущения, что на нее направлен чей-то изучающий пристальный взгляд. Открыв глаза, она рефлекторно подалась назад, готовясь увидеть вечно недовольную мадам Жислен, ищущую, к чему бы придраться. Но, к ее изумлению, в изножье кровати с книгой в руках сидел Гаэтан де Гранже.

- С пробуждением, мадемуазель, – приветливо улыбнулся он, но увидев, что девочка смотрит на него огромными испуганными глазами, перестал улыбаться. – Вы так бледны и испуганы, неужели это я вас так перепугал? 

- Нет-нет, что вы, мсье Гаэтан, все в порядке и вы здесь совсем не при чем, бледна я оттого, что мне нездоровится, я вчера подхватила простуду, а напугана от того, что мне спросонок показалось, будто это снова пришла мадам Жислен, - ответила девочка, облегченно выдыхая и расплываясь в ответной улыбке, глядя в лучащееся дружелюбием лицо юноши. 

- Мадам Жислен? О, наверное, это та дородная седовласая дама в чепце и переднике, которая вечно суетится на кухне, вместе с мадемуазель Мари, – осенило его. – Вы не ладите? 

- Не ладим, - это еще мягко сказано, - пробормотала себе под нос Лоретт, пунцовея от внезапно нахлынувшего стыда и с трудом подавляя непонятно откуда взявшееся желание уткнуться лицом в одеяло. Она ждала шквала вопросов или привычной тирады о собственной неблагодарности, но Гаэтан хранил молчание. Справившись с нахлынувшим смущением, девочка подняла глаза и с изумлением увидела, что серые глаза молодого человека полны искреннего сочувствия и понимания. 

Заметив, что она на него смотрит, юноша ободряюще улыбнулся девочке и произнес:

- Скучно вам, наверное, лежать тут весь день совсем одной без всякого дела?

- О да, по правде говоря, ужасно скучно, - призналась Лоретт, махнув рукой на наставления матери и гувернантки о том, что признаваться молодым людям в том, что тебе скучно, означает неимоверно унижать себя в их глазах. Но Гаэтан ни капли не походил на тех, с кем ее вынуждала общаться мать, водя на всевозможные религиозные собрания или на ее однокашников из лицея имени святой Амели. Напротив, она, почему-то чувствовала к нему зарождающуюся симпатию. И судя по тому, с какой теплотой смотрел на нее юноша, это чувство было взаимным. 

Заметив, что девочка с интересом поглядывает на книгу в его руках, он пояснил:

- Это «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго, одна из моих любимых книг.

- О, я слышала об этой книге! Она, наверное, очень занимательна. Как бы я хотела прочесть ее, но к сожалению маменька и мадам Жислен считают, что я слишком юна и дурно воспитана, чтобы позволить мне читать книги, – погрустнела девочка. 

- Слишком дурно воспитаны, чтобы читать книги? – изумился Гаэтан. - Но ведь всем известно, что книги, напротив, развивают в душе самые прекрасные качества, какие только есть в мире! – пылко воскликнул он. 

- К сожалению, маменька думает иначе, - печально произнесла Лоретт, комкая в пальцах краешек одеяла. – Она хочет, чтобы я думала или о том, как посвятить себя служению богу, уйдя в монахини, как только мне минет пятнадцать весен. Или же о том, как выйти замуж за юношу из подобающей семьи, и считает, что чтение, которое нравится мне, не развивает и не питает душу, а напротив, развращает и убивает ее.

Юноша хотел было задать ей еще какой-нибудь вопрос, но тут в коридоре послышался визгливый голос мадам Жислен, на все лады распекавшей кого-то из особенно нерадивых по ее мнению служанок. Услышав его, Лоретт побледнела, как полотно. 

- Что же делать, если она вас увидит, нам обоим несдобровать, - зашептала она, лихорадочно оглядывая комнату, словно решение могло вдруг появиться из ниоткуда. Однако, Гаэтан, к ее удивлению, сохранил полнейшее хладнокровие. 

- Не переживайте, мадемуазель, меня никто не заметит, отвернитесь к окну и притворитесь, будто только что проснулись. Все пройдет как по маслу, обещаю вам, никто меня не заметит.

Послушавшись его совета, Лоретт отвернулась к окну, а когда вновь повернула голову, о том, что ей это все не привиделось свидетельствовало только чуть примятое одеяло в изножье кровати, да книга в черном кожаном переплете, лежащая возле ее лица. Спешно спрятав свое сокровище под матрац, девочка отвернулась и закуталась в одеяло с головой. Вошедшая гувернантка, буркнув себе под нос что-то неразборчивое, подошла и резко сдернула одеяло, вперив в воспитанницу бледно-голубые злые глаза. 

- Вы что же это, задохнуться вздумали, милочка? Мало вашей матушке досталось горя из-за вашего папеньки, земля ему пухом, так и вы туда же? – зашипела она.

- Нет-нет, что вы, я просто пыталась заснуть, а солнце светило прямо в глаза, – пробормотала девочка себе под нос.

Недоверчиво хмыкнув, Жислен потрогала лоб воспитанницы и переведя взгляд на кровать со сбившимися комом постельными принадлежностями, недовольно поджала губы. 

- Как вы беспокойно спите мадемуазель, не кровать, а ни дать ни взять поле после сражения при Ватерлоо, – проворчала она, помогая Лоретт пересесть в кресло возле камина. 

Молясь, чтобы ей не пришло в голову переворачивать матрац, девочка сложила руки на коленях, провожая взглядом каждое движение гувернантки.

К счастью, мадам Жислен ограничилась лишь перестиланием постели, заставив Лоретт облегченно выдохнуть. Увидев, что женщина закончила возиться с бельем, она хотела было улечься обратно, но к ее изумлению, мадам этому воспротивилась. 

- Хватит вам залеживаться, мадемуазель, эдак болезнь проклятую не прогонишь, до весны пластом лежать будете, а завтра уже Сочельник, гости прибудут важные, нехорошо будет. Если вы не спуститесь, разгневаете матушку, - приговаривала пожилая женщина, принеся в комнату медный таз, до краев наполненный горячей водой, а так же мешочек горчичных зерен, баночку желтоватой мази с резким запахом и кружку травяного отвара. 

Все время, пока Лоретт сидела на краешке кресла, опустив ноги практически в кипяток, источающий сильный запах горчицы, гувернантка расчесывала ее густые темные волосы, безжалостно раздирая особенно сильно запутавшиеся пряди деревянным гребнем. От резкой боли на глаза наворачивались слезы, но девочка упрямо сжала губы и не издала ни звука. Наконец, волосы были расчесаны и заплетены в тугую аккуратную косу и, велев воспитаннице надеть грубые носки из овечьей шерсти, женщина приказала ей ложиться. Когда позади остались растирания пахучим барсучьим салом и кружка горячего хинно-горького настоя, а шаги мадам Жислен затихли вдали, Лоретт выудила из-под матраца оставленную загадочным мсье Гаэтаном книгу и взахлеб начала читать о злоключениях цыганки Эсмеральды до тех пор, пока горевшая на тумбочке свеча не превратилась в оплывший огарок. 

Наутро, напоминанием о простуде служил только небольшой насморк и сухой болезненный кашель, временами скручивающий Лоретт в приступе удушья. Однако мадам Жислен сочла воспитанницу вполне здоровой и, ограничившись еще одной чашкой травяного отвара, приступила к подготовке к вечернему приему. Выряженная в самое ненавистное коричневое с розовыми оборками платье, Лоретт расхаживала по комнате, высоко поднимая колени и напоминая самой себе неуклюжего аиста. 

- Спину прямее, голову выше! – командовала мадам Жислен, шагая за ней по пятам с длинной деревянной линейкой в руках. Ее гибкий конец то и дело со свистом рассекал воздух за спиной девочки, инстинктивно заставляя ее поднимать голову и прогибаться в спине еще больше. От подобных садистских упражнений у Лоретт через полчаса заломило шею и плечи, но гувернантка была неумолима и прекратила мучительные занятия, только услышав с улицы стук колес экипажа. 

- Гости прибывают, поторопитесь, мадемуазель и не вздумайте горбиться! – прикрикнула женщина, следуя за девочкой по пятам. Спустившись вниз, Лоретт увидела, что в холле действительно яблоку негде упасть, там толпились все соседи ее дядюшки, включая мсье и мадам Мезьер вместе с их отвратительным отпрыском Жаном, толстым рыжим верзилой четырнадцати лет от роду, которого мать прочила ей в мужья.

Увидев девочку, он тотчас подошел к ней и запечатлел на ее руке влажный поцелуй, заставив содрогнуться от отвращения. Однако она заставила себя улыбнуться и сделала перед ним книксен. Вытерпев удавьи объятия его матери, дородной женщины с шапкой жестких рыжих кудрей, выбивавшихся из-под праздничного чепца, она двинулась было к двери ведущей в гостиную, подгоняемая гувернанткой. Но когда она уже взялась за ручку ведущей в гостиную двери, из толпы гостей вынырнула какая-то высокая женщина в длинном платье и, всхлипнув, стиснула ее в объятиях. От незнакомки пахло какими-то свежими, чуть горьковатыми духами, а платье было непривычно мягким и приятным на ощупь. Вскоре, женщина отстранилась, и девочка смогла разглядеть блестящие медные волосы, уложенные на затылке в строгий пучок под искусно украшенной жемчужинами сеткой и прекрасное темно-зеленое прямое платье, лишенное всевозможных воланов, оборочек и кружев, которыми щеголяли другие приглашенные дамы. С восхищением глядя на стоящую перед ней даму, Лоретт хотела было спросить, как ее зовут, но подоспевшая мадам Жислен схватила ее за руку и буквально потащила в гостиную, рассерженной гюрзой шипя что-то об изводящейся от волнения матери. 

Войдя в гостиную, Лоретт увидела матушку, безучастно читающую Библию на диванчике возле камина. Заметив подбежавшую к ней дочь, спешно поправлявшую растрепанные косы, она холодно произнесла:

- Вы опоздали, моя дорогая, поэтому после окончания праздника вы прочтете мне три главы Писания вслух.

При этих ее словах, Лоретт захотелось оглушительно завизжать, топая ногами и швыряя в стены все,что попадется под руку, но она заставила себя покорно склонить голову и смиренно произнести: 

- Да, матушка, я сделаю, как вы велели, и простите за опоздание.

Услышав от дочери желаемое, Вивьен кивнула головой, давая понять, что разговор окончен, но стоило девочке двинуться по направлению к стоявшей в центре комнаты ели, как вслед ей донеслось суровое материнское напутствие.

- Никаких сластей и подарков вы сегодня не получите за то, что посмели ослушаться мадам Жислен, - спокойно и твердо произнесла женщина, подняв голову от книги. - Посидите и хорошенько подумайте о тяжком грехе ослушания.

Опустившись в кресло стоявшее возле елки, Лоретт спряталась за ее пушистыми зелеными ветвями, украшенными разноцветным серпантином, бумажными снежинками и разнообразными сластями в блестящих обертках, и принялась наблюдать за постепенно наполнявшими зал гостями.

"Какие они счастливые", - с завистью думала она,глядя на стайку девушек, состоящую из трех сестер Жонье, девиц 14-16 лет, которые впорхнули в зал, подобно сказочным феям, шурша разноцветными пышными платьями, звонко смеясь и переговариваясь друг с другом.

Пускай они глупы как пробки и прочли в своей жизни дай бог десяток книг каждая, зато скоро они выйдут замуж за кого-то из этих знатных мсье, которых дядюшка тоже пригласил на праздник. И уж их-то маменьки не принудят их обручаться с этим глупым и чванливым Жаном Мезьером или же отправляться в монастырь для пожизненного служения богу, вера в которого с каждым годом все больше слабела в маленьком сердце Лоретт, несмотря на исправные посещения церкви, воскресной школы и ежевечерние чтения Евангелия с матерью и молитвослова с мадам Жислен, которая была истовой католичкой.