Русь

Глава 4

Городок окружен полями, словно шах подушками. Невысокий забор отрезает золотистое покрывало пшеницы от темных домиков. Неровное пятно города, словно разжиревшее тело, неправильной кляксой расплывается меж полей. Темное месиво построек расчерчено желтыми полосами по которым туда сюда снуют прохожие. С такой высоты кажутся черными точками. Пригородные поля усыпаны ими, словно тухлые помидоры мухами. Посреди городка чуть высится терем, непохожий на остальные дома. Чуть выше остальных и гораздо светлее, словно вымытый дождем хрусталь посреди грязной лужи. Утреннее солнце лениво вылезает из-за горизонта. Умытое и опрятное быстро разгоняет промозглую тьму. Острые лучи отточенными клинками рассекают тень. Веселые зайцы целыми толпами носятся тут и там. Легкий ветерок быстро развевает сырость, а теплые лучики тут же высушивают воздух. Высокое чистое небо радует глаз небывалой голубизной, плавно темнеющей на темной, пока что, стороне огромного мира.

Мстислав небрежно швыряет пыльный дорожный мешок. Могучая фигура русича чуть осунулась. Плечи поникли, а глаза заполняет усталость. Витязь уже не выглядит строгой статуей, небрежно вытесанной из прочнейшего металла. Пока еще не падает от усталости, но две ночи на чеку дают о себе знать. Мстислав долго смотрит на мягкую кровать. Тело давно уже забыло радости приличного ложа. Спина привыкла к острым камням, а сердце исправно качает кровь, разгоняя ночной холод. Витязь глядит на заправленную лежанку и так и эдак, что-то прикидывает. Даже двигает руками, помогая воображению. Наконец лицо чуть меняется. Складки на лбу разглаживаются и сам русич, словно бы светлеет. Мышцы окончательно расслабляются, оставляя плечи свисать округлыми громадами, а спина теряет последние следы прямости. Мстислав долго с подвыванием зевает, блаженно щурится, бросая взгляд на окно. Круглое солнышко точь-в-точь напротив неровного квадрата. Зайцы носятся по усталому лицу витязя в беспрестанной чехарде. Перепрыгивают с носа на губы, лезут в глаза, ерзают, толкаются и топчутся. Мстислав небрежно смахивает настырных, бухается в кровать обломком скалы. Прочные доски недовольно вскрипывают под огромным весом. С трудом выгибаются. Витязь едва успевает нормально улечься, как комнату наполняет могучий храп.

Улицы встречают товарищей шумным многолюдьем, несмотря на рабочий час. Алим с интересом осматривает городок. В предыдущий раз просидели в корчме. Степан посматривает на друга. Объясняет и показывает. Широкие улицы ограничивают высокие стены теремов. Пусть и одноэтажных, но у каждого терема – подпол, что выпирает на пол человеческого роста, а только под ним – подвал. Деревянный терем, словно наседка на жердочке, высится на каменном основании. В комнатах неизменно высокие потолки. Алим так и не смог понять зачем русичам такие. Даже среди этих великанов не часто встречаются такие, кто достанет до потолка, хотя бы в прыжке. А над комнатами – неизменный чердак. В таком можно стоять в полный рост, ежели прямо посредине. Терем старосты и вовсе громада в два этажа. Широкий, словно озерцо. Второй этаж служит еще и постоялым двором. Туда ведет отдельная лестница. Терем, словно вареное яичко, очищенное от скорлупы. Ровная бревенчатая стена разделена полосками травы вперемешку с глиной и еще какой-то ерундой. Как, объяснил Степан – чтобы ветер в щели не задувал. Второй этаж, куда благополучно вселились путники разделен на маленькие комнаты, как раз для одного. Толстые стены, что разделяют комнатушки, способны потягаться с любым частоколом. Мебель в каждой комнате неизменно дубовая. Такую, даже на большое желание не сломаешь. Двери в каждой комнате, что уменьшенные крепостные ворота. Алиму приходится изрядно напрягать наросшие мышцы, чтоб сдвинуть этакую громаду. Зато никто не вломится среди ночи, даже если придут с тараном. В каждой комнате – окно и небольшая печка. А на двери с внутренней стороны – внушительный засов. Такой с легкостью выдержит посягательства захмелевших дебоширов. Пусть даже русичей.

Народ почти не обращает внимания на странного южанина. Алим так и не сменил одежду, а цвет кожи и волос, словно затмение средь ясного дня. Русичи поголовно белокожи, а волосы или светлы или рыжи. Черной расцветки, обычной для юга, вор не видел ни разу.

Степан, не долго думая, ведет друга в одежную лавку. Алим с интересом оглядывает прохожих, примериваясь к стилю и расцветке. Взгляд его не встречает ни широких шаровар, ни коротких узорчатых безрукавок. Даже халатов и тех нет. Головы русичи и вовсе оставляют непокрытыми. Одежда сплошь плотная и, словно бы прижимающаяся к фигуре. Оружия, как ни странно, ни у кого нет. Только однажды вор углядел троих дюжих мужиков, облаченных в кольчуги, с топорами за поясами. Степан, видя недоуменный взгляд спутника, лишь усмехается. У вора очень быстро складывается мнение о большом из мелочей. Для воина это, конечно, хорошо, но только для воина. От Алима волхв не ожидал такой поспешности. Но вор не был бы вором, если б не умел быстро ориентироваться. А этого у южанина не отнимешь.

-Оружие в городах положено носить только стражам, - говорит Степан. – Или таким вот как мы, привлекая внимание стражников. Разве у вас иначе?

Алим даже задумывается на секунду.

-Нет. Ты прав Степан, последние дни приучили меня к оружию во вражеских руках, - отвечает вор. – Но здесь город. Похоже у меня слишком глубоко засело мнение о русичах, как о невежественных варварах, у которых все ни как у людей.

Волхв лишь хмыкает, сворачивая с главной улицы. Алим послушно идет следом, разглядывает все кругом. Аккуратные бревенчатые стены сменяются широкими открытыми прилавками. Всевозможные вещи разбросаны, словно шишки в лесу. Обилие товаров скрывает не только стол, но и стены, а кое-где и потолок. Продавцы – довольные жизнью мужики – зазывают покупателей. Со всех сторон доносится многоголосый шум, будто гудение прибрежных волн. То накатывается с тяжелым гулом, то опадает, но лишь для того, чтобы вновь накатится. Алим удивленно глядит на диковинку. На родине никогда не встречал ничего подобного: привык уже к шумным тесным базарным площадям, когда торговцы ставят шатры, навесы, притаскивают товары. Каждый старается занять места побольше, потому проходы между палатками узкие – едва разойдутся три человека. На базаре всегда крики, брань, а голоса зазывал, словно шум ветра или дождя, постепенно перестает восприниматься и кажется фоном безобразной палитре базарных звуков. Здесь все иначе. Торговые терема на жмутся друг к другу. Как и во всем городе по улице с легкостью проедут три всадника, даже с раскинутыми в стороны руками. Да еще место для прохожих останется. Гомон, вечный спутник подобных мест, конечно никуда не девался. Все так же кричат зазывалы, все так же торгуются покупатели и продавцы, спорят, бранятся. Но звуки какие-то приглушенные, словно из-за угла, а то и с другого конца улицы. Никто не теряет достоинства, не опускается до крика. Торгуются спокойно, примериваются. Словно бы и не торг вовсе, а игра, тренировка перед походом на настоящий базар. Вор даже пару раз слышал, как покупатель сам поднял цену и честно заплатил. Видя недоумевающее лицо южанина, волхв хмыкнул и произнес: