Русалка

Русалка

Моя матушка ненавидела море и говорила об этом постоянно, но каждое утро брала меня на руки и шла на берег. Там она садилась под тис, росший на скале, вдававшейся в море, до вечера глядела вдаль и шептала, что это проклятое место. При этом она отказывалась переезжать в Ренн, к мужу.

Говорили, что отец взял мою мать в жены, чтобы породниться с влиятельным семейством. В ту пору он был простым графом. Звали его Жоффруа. И хотя первенцу принято давать имя в честь отца, мать назвала меня Эвансом.[1] 

Я был единственным сыном, и все в нашем замке угождали мне. К тому же, красотой я пошел ни в отца, и тем более не в бедную матушку. Став постарше, я беззастенчиво этим пользовался. Мне достаточно было посмотреть на человека и улыбнуться, чтобы получить все, чего не пожелается: горы пирожных и конфет от поварих, а от рыбаков – причудливые раковины. Но больше пирожных и игрушек мне нравились сказки о таинственных жителях моря.

Все в наших краях верили в русалок, а многие видели их, качавшихся в шторм на волнах и певших чудесными, неземными голосами. О русалках рассказывали при свечах, плотно затворив двери, чтобы не услышала матушка. Она ненавидела подобные сказки почти так же, как ненавидела море, и строго-настрого запрещала мне их слушать. Но я все равно слушал и мечтал увидеть своими глазами прекрасных женщин, прикрытых только распущенными косами, услышать их пение и побывать на далеком Стеклянном острове, где жители вечно молоды, где нет ни боли, ни страданий. 

Когда мне исполнилось семь лет, приехал отец и сказал, что пора наследнику оторваться от материнской юбки. Я обрадовался, потому что он подарил мне настоящего боевого жеребца и восточный кинжал, на лезвии которого был узор в виде волн.

Матушка заплакала и спросила, позволено ли будет ей последовать в Ренн вместе со мной. Отец равнодушно пожал плечами и разрешил.

 В Ренне мне жилось едва не вольготнее, чем в замке на побережье. Все любили меня, особенно дамы и девицы. Они стекались ко мне, словно рыбки к приманке. Уже в пятнадцать лет я прославился в Бретани,[2] как соблазнитель и похититель сердец. Мне были приятны страсть и одержимость женщин, а их слезы и упреки казались забавой. По всему Ренну бегали мои незаконнорожденные дети, но они значили для меня не больше, чем воробьи, шнырявшие по улицам. Матушка не раз заводила разговоры о бездушных красавцах, которых обязательно настигает Божья кара, но я лишь смеялся.

Война мало привлекала меня, и по моему совету отец стал избавляться от врагов не мечом, а вином в тисовом кубке. Мы расширили наши родовые владения, и отец получил титул герцога Бретани.

Перед моим совершеннолетием решили собрать на пир всех соседей. Был приглашен и Юдикаэль, граф Нантский, который с большой неохотой признал себя вассалом отца. Шпионы доносили, что Юдикаэль готовит бунт.

Вместе с графом Нантским приехала его дочь Юдит. Ей исполнилось тринадцать, она была невинна и очень хороша. Я выехал к ним навстречу, чтобы засвидетельствовать особое расположение. Юдит посмотрела на меня из кареты и спряталась за занавеску.

Я предложил ей руку, чтобы проводить в замок. Она покраснела, как тисовая ягода и забыла сказать приветственные слова.

За столом наши места были рядом. Я подливал Юдит вина, угощал сладостями и развлекал разговором. Все знали, что Юдикаэль уже договорился о свадьбе дочери с графом де Корнуаем. Отец опасался этого союза, но не подавал вида, что ему  что-то не по нраву.

Специально для гостей устроили большую охоту. Я настиг Юдит в чаще и поцеловал. Сначала она прикрывалась рукавом и лепетала о девичьей стыдливости и чести, а потом обняла и призналась, что полюбила с первого взгляда, и сетовала, что ее отец никогда не согласится на наш брак, потому что ненавидит дом Реннов.

 - Я знаю, как переубедить его, - ответил я, покрывая ее поцелуями. – Есть чудесное снадобье – кровь святого Жоржа. Добавь его тайком в вино отцу, и он полюбит меня, как родного сына.

Она поклялась сделать все по моему слову, и приняла бутылочку с настойкой на коре тиса.

К охотникам мы присоединились много позже, и щеки Юдит алели, а глаза все время искали меня в толпе. Вечером мы снова сидели рядом, я пел ей и играл на арфе, а она счастливо улыбалась.

Утром следующего дня Юдикаэль не вышел из комнаты, ему пригласили лекаря. Служанка тайком передала мне, что Юдит просит придти, потому что ей неможется. Она и в самом деле лежала в постели бледная, с искусанными губами, но села в подушках, едва я вошел.

- Я сделала все, как ты сказал, милый, - зашептала она, - и дала выпить отцу три бокала. Теперь-то он разорвет мою помолвку с де Корнуаем? И еще… чтобы быть тебе хорошей женой, - добавила она смущенно, - я тоже выпила снадобья. Нет, не то, чтобы я не любила тебя!.. Но я хочу любить тебя намного, намного, намного больше!.. Но почему-то сейчас чувствую слабость и тошноту. Это пройдет?..

- Несомненно, - заверил я, незаметно вытирая руку – ладонь Юдит была мокрой от пота.

К вечеру граф отошел в мир иной, а Юдит оказалась живучей, хотя говорили, что и ей осталось недолго. Мы отправили ее домой под предлогом, что у нас не столь хорошие лекари, как в Нанте. Потом я получил от нее несколько слезных писем, но не ответил.

Отец был доволен, а матушка долго не разговаривала со мной. Она становилась печальнее день ото дня и словно что-то обдумывала.