Русалочье солнце

Глава 4. Змеиные тропы

- Данилка, просыпайся, чегой-то ты тут разлёгся? Аль ночь провёл весело?

Данила еле-еле разлепил веки, свет резал, как нож. Видно, уморился вчера после прогулки по ночному лесу, слёг да заснул мёртвым сном от усталости. Вопреки вчерашним опасениям и пасмурному безлунному небу, утро было ясное и солнечное, жёлтые лучи стелились по полу. От того болела головушка, свет резал, как нож. Будто не в лес к Лешему вчерась Данила ходил, а в кабак какой.

Любаша стояла над ним с ведром, личико было бледным и испуганным.

- Аль заболел чем? Давай-ка травок тебе заварю, расхвораешься ещё, упаси Господи.

- Не бойся, Любанька, всё со мной в порядке. Сморило вчера вечером, поздно вернулся. Только матери не говори, начнёт сейчас причитать, без того голова огнём горит.

Данила потянулся и потрогал лоб. Его тут же будто огнём опалило, волосы облепили лицо, будто всю ночь парень прометался в лихорадке. Кости болели, небось у старого деда так-то косточки не ломит, как у молодого Данилки!

Негоже по ночам шастать, да только времени мало, так мало осталось. Уж и к Лешему на поклон сходил, и у русалок допытывался, где их сестрица, а всё одно – ни ответа, ни привета.

Всплыл в уме образ русалки Дарьюшки, глаза её зелёные, с поволокой, личико тонкое, мертвенное, бровки вразлёт, да тут же померкли черты, смазались, покрылись рыбью, будто гладь воды в ветреный день. Вместо влажных, зеленоватых кос мелькнула перед лицом рыжая, как лисий мех, коса, глаза подёрнулись желтизной, какая у цветов болотных бывает. Вот уж и не Дарья перед ним, Лукерья появилась, манит пальцем, зовёт в горячие объятия. Тряхнул Данила головой, глядь – сестрица всё с ведром над ним склонившись стоит, глядит вопросительно.

- В такую-то ночь и поздно? С ума сошёл что ли? Али не слыхал, что бабушка Матрёна сказывала о Русальной ночи? Да за порог ступить страшно! А если б тебя русалки утащили к излучине, а если бы сгинул? Как бы я без тебя жила, да даже подумать страшно!

- Глупости то всё, Любашка, бабьи домыслы, - сказал Данила, а сам подумал, то-то бы Любаня удивилась, узнай, что он вчера с самим Лешим разговаривал в лесу.  – А ты потише-то болтай, чтоб мать не услышала. А то расскажет о ваших тайных разговорах с бабкой отцу Власу, обрядит он тебя во власяницу да вериги навесит. И мне заодно достанется, а я этого попа с самого начал невзлюбил.

Любаша села рядом, личико напуганное сморщила, будто вот-вот заплачет.

- И так пойду сегодня на исповедь к нему, матушка настаивает, чтоб рассказала отцу Власу всё о грехах. Да откуда ж я знаю, что есть грех, а что нет? Его как послушать, так мы только и делаем, что грешим, так что мне, о каждом миге своей жизни каяться, что ли? Да мне и дня не хватит, чтоб о каждой мысли своей покаяться да о каждом слове, что сказала. Вот другие творят зло и ничего им за это не бывает. Не бьёт их молния, не испепеляет на месте, так и ходят по миру, разносят грехи свои, да ещё и умножают их. А мне и дурно подумать о ком-то нельзя, взглянуть косо: сразу в грешницы великие записывают, муки адские пророчат.

Покатилась слезинка по щеке, смахнула её Любаша. Погладил Данила сестрицу по головке, ленточку поправил.

- Ну, да глупости это, Любанька. Да ты посмотри только на себя, какие у тебя вообще грехи могут быть? Ты у нас чисто ангелица, разве что без крыльев.

Улыбнулась Любаша, зажглось солнышко в глазах. Голубые у сестрицы глазоньки, ясные, будто небо весеннее. За что же мать на Любашу так нападает, бранит почём зря, стращает адским пламенем? Знать бы точно, не отец ли Влас её науськивает на дочь, не он ли, ворон чёрный, вражду разжигает да лукавствует?

- Потерпи чуток, выдадим замуж тебя, так муж станет тебе законом. Коль выберешь любящего да мудрого, так ни мать до тебя не доберётся, ни поп.

Набежала лёгкая тучка на сестрино чело, побледнела она. Поднялась споро с лавки, схватила ведро, потащила на крыльцо. Знать бы, что так её расстроило, аль замуж не хочет? Да ведь знает Данила, что невестится та, спит и видит, что уж сосватана. Не зря ведь травы по лесу собирала, знать, дождаться не может, когда сваты на пороге появится. Да хоть на миг повеселела, хоть улыбнулась, и то радость. Мало  у сестрицы забав в жизни, одни попрёки.

Да только не знал Данила, что у Любаши на уме. Считала сестра себя великой грешницей: любила украшательства телесные, коль с Зинкой у колодца встретится, так всё лишь о нарядах да об украшениях разговор шёл, вышивкой хвастались да о бисере могли часами балакать. Частенько отец Любаше то серьги новые справит, то ткань дорогую на юбку али рубаху привезёт, рада она тогда, насмотреться на подарки не может, всё гладит рукой нежной. А нужно о душе бессмертной думать, а не о красоте телесной. То не только отец Влас говорил, но и отец Серафим даже, а его ослушаться Любаша не могла. Любила девица и гадания, и всё, что с древними таинственными знаниями связано, было ей интересно. Грех ведь? Грех, то и матушка так считает, и отец Влас. Да и, что самое ужасное, хотела девушка к Лукерье наведаться, чтоб судьбу свою будущую узнать, жениха чтоб ей Лукерья описала. Зинке вон всё рассказала: будет у неё муж рыжий да высокий, коней любить станет да её саму. С деньгами будет, неместный, приедет как снег на голову, увидит Зинку да влюбится. А Зинке только того и надобно. Она как услышала, что хотела, так стала на Лукерью с подобострастием смотреть, всем девкам советовать с ней пойти на гадание. Как ни пройдёт Любаша мимо ведьминого дома, так замирает сердечко, хочется в ворота постучаться, на гадание напроситься, да страшно. И коль кто из матушкиных товарок про то прознает, так, считай, и матушка уже ведает.

И ещё был за Любашей тяжкий грех. Нравился ей Савелий, купеческий сын, видный, зеленоглазый. Да только старшой он сын богатого купца, такой на простую девку и не глянет, мимо проносится вершником, так он забора не отличает. Закрадывалась Любаше мыслишка частенько, а не приворожить ли его. А что, пришёл бы к Любашиному отцу, посватал, жили бы как лебедь с лебедицею, надышаться не могли бы друг на друга. То ли не счастье, то ли не радость? Да только каждый раз крестилась Любаша, как только мысль та подумается. Грех то тяжкий, душу чужую неволить. Любовь-то заслужить надо, заработать душой своею. Нельзя любовь сварить в котле да влить в человека, не разольётся любовь по жилам. Любовь она в сердце зарождается аки дитя в чреве материнском, растекается по телу, как река в половодье, всего-всего человека собой заполняет. Такая любовь, она от Бога, святая она, а вот навязанная любовь, она чёрная, страшная. Ничего из навязанного греха доброго не выйдет, рано или поздно разведёт Бог всех по своим путям, а тому, кто приворожил, ещё и ответ за то страшное дело держать.