Рыцарь Храма Соломона

Глава I. Неисповедимы пути...

Яростное окситанское солнце только начало свой путь по небу, но уже иссушало землю, калило булыжники мостовых, облизывало желтоватые стены и крыши поселения у подножия Пиренеев. Но под защитой сводов часовни Сент-Коломб-де-ла-Коммандери было прохладно.

Бертран щурил красные после всенощной глаза, силясь выглядеть значительно и достойно, и старался не коситься на двух других парней, мающихся рядом. Подозревал, что выходило не очень. Живот подводило от волнения, но, странным образом, утешало взволнованное выражение и зеленоватый цвет лица одного из кандидатов — высокого юноши с тонко выписанными чертами лица. Интересно, какой из него мечник и копейщик? Недостойно хотелось думать, что плохой, но этот вряд ли: хотя юноша и выглядел воздушно и возвышенно, плечи и осанка явно выдавали близкое знакомство с оружием. Ну так благородный же, ему положено выглядеть, чтоб хоть сейчас в баллады. Второй — коренастый, по-крестьянски приземистый и мощный парень — на роль воина, по мнению Бертрана, подходил гораздо больше романтичного юноши. Он, кажется, не волновался вообще, наоборот — иногда переступал с ноги на ногу в явном нетерпении. Братья, — мысленно поправил сам себя Бертран. — Теперь надо говорить братья. Хм… Если кряжистого парня ещё можно было посчитать за брата — тот явно, как и Бертран, был из третьего сословия, то изящного юношу явно следовало бы называть господин.

Размышления отвлекли Бертрана от переживаний, и он вздрогнул, когда всë вокруг пришло в движение, — служба закончилась. Вот сейчас. Скоро. Сердце снова пустилось вскачь. А он сам-то подойдёт? А если его не примут? Сочтут недостойным? Как он домой вернётся? Ну кто он такой, чтобы вступать в ряды святого воинства? Вон они все какие… И снова успокоился: если уж примут в Орден побелевшую от волнения немочь справа, то и Бертран сойдёт. Внутренний голос торговца многоопытно шепнул, что романтичный юноша Ордену поди пожирнее кус жертвует, нежели простой лавочник, но пристыженный Бертран строго приказал сам себе не думать недостойных мыслей. Кто из знает, этих храмовников, вдруг Командор и мысли читать умеет?

Всю неделю, проведенную в Командорстве, ему только и рассказывали о трудностях пути, который он выбрал: тяжелой работе, беспрекословном подчинении, смирении, умерщвлении желаний плоти и постоянных опасностях. И Бертран регулярно спрашивал себя, на кой дьявол ему это надо, не к ночи будет помянут враг рода человеческого? Бертран и не помышлял никогда о подвигах во славу Христа! Ну какое дело сыну торговца до благородных рыцарей и их подвигов? Его дело ткани закупать добротные, деньги считать внимательно, да подати платить вовремя.

Одно дело послушать, разинув рот, какого-нибудь заезжего вояку в таверне, да заказать ему выпивки, дивясь расписываемым чудесам, и совсем другое — самому отправиться к Гробу Господню. Если бы не странная предсмертная блажь матери, и событий, последовавших за этим, то Бертран первым стал бы доказывать всем, что быть бедным рыцарем — это последнее, что ему нужно!

Храмовники расходились по своим делам, те из братьев, которым предстояло решать судьбу мающейся неизвестностью троицы, отправились в зал Совета. Один из них приблизился к кандидатам и пророкотал:

— Следуйте за мной, юноши. Пришло время решиться вашим судьбам.

Все трое гуськом вышли во двор и проследовали за провожатым. Около здания, в котором располагался зал Совета, тот остановился и коротко распорядился:

— Вы двое обождите тут, а Вы, барон, следуйте за мной.

Позеленевший ещё больше юноша ушёл, провожаемый слегка завистливыми взглядами — оставили их двоих аккурат на нещадно припекающем солнышке.

— Уф-ф-ф, жарко. — Вытер пот со лба крепыш. — Братья братьями, а дворянчика первым в тенёк повели. Эсташ я, а ты?

Бертран с трудом задавил смешливое фырканье и представился.

— Ну так смирение же и повиновение, не? Да и кто мы, а кто он? Ему на коне скакать в белых одеяниях, а нам сержантами за ним в чёрном бегать, да всю грязную работу делать. Я, например, и воинскому делу не обучен, думаю, что меня братом-трудником сделают. Да и ты… Вот как укажут тебе хлев при Командорстве чистить… Ты зачем в Орден-то пошёл?

Эсташ на секунду замялся и радостно ответил:

— Дык, это: смиренно приму любую порученную обязанность. Мечтаю вступить в ряды Священного воинства, и любым делом послужить во славу Господа Нашего Иисуса Христа, — шмыгнул носом и истово перекрестился.

Бертран кивнул, тоже осенил себя крестом и подумал, что в бытность свою торговцем, такого прохвоста, как Эсташ, он и на порог бы не пустил. На лбу написано — голодранец, жулик, проходимец. Ему бы в толпе кошели срезать да на дорогах путников с кистинем поджидать. Впрочем, не Бертрана это дело, а Командора. Бертран снова вздохнул, прижмурился на немилосердное солнце и снова подивился, что же он тут забыл.

Всë началось с события прискорбного, но обыденного: к уважаемому Пьеру Мерсье, держащему в Каркассоне одну из многочисленных лавок с тканями, привязалась хвороба. Хваткий и оборотистый Пьер стал слабеть и чахнуть, всё чаще он не мог вникать в торговые дела, всё чаще у него не было сил выйти из дома, и его единственный сын Бертран, тогда совсем ещё юный, постепенно взвалил управление лавкой на свои плечи: сам мотался в портовый Нарбонн за товаром, вёл расчёты с хитрыми заморскими торговцами, определял качество тканей (благо Пьер всему необходимому сына к тому времени уже научил), ругался с местными ткачами, пытающимися всунуть сопляку негодный товар, и льстил привередливым покупателям. К тому времени как Мерсье-старший покинул земную юдоль, Бертран уже вполне освоился и не робел ни перед сборщиками налогов, ни перед чванливыми покупателями. Но беда одна не приходит, и едва схоронив супруга, слегла почтенная Клэр — матушка Бертрана. Бертран с тяжёлым сердцем думал о том, что скоро останется круглой сиротой. Нехотя перебирал в уме подходящих невест. Какая ж в том радость, когда вместо ухаживаний за понравившейся девушкой, он просто должен был выбрать хозяйку дома, да поскорее? Да и весёлой свадьбы не будет, какое веселье после двух похорон? Матери становилось то хуже, то лучше, несколько раз её даже соборовали, но Господь всё никак не призывал её, и однажды Клэр позвала сына и, схватив за руку, зашептала: