Рынька

Рынька

Рынька шла и глотала слезы, глотала слезы и шла. Как будто ситуация безвыходная, в которую попала, исправится вдруг, дойди она до задуманного места. С ее бедой впору сразу вешаться или топиться, а не идти куда-то. Помереть, и все беды закончатся!

На перекрестке у въезда в Марьяновку, Рынька замерла. Почти дошла. К какой тетке повернуть: к Глафире или Клавдии? И так ясно – к тете Глаше. Но постояла, чтобы время потянуть и решимости набраться.

И вспомнилось ей сперва времечко славное, когда еще и батька живой был. Мать веселая и ласковая, и батька такой же, не ругливый, как другие, еще и всякого забавного по дороге с шахты найдет и принесет. То сирень с пятью лепестками сорвет, то камушек смешной прихватит, то прутик, из которого лук дочке сделает, соседские мальцы от зависти сдохнут. Мама, царство ей небесное, смеялась. А потом он не вернулся, засыпало в шахте. Мать повыла и пошла на работы наниматься, брали ее охотно. Все ей советовали и Рыньку к делу пристроить, чего это девка дома сидит как барыня, могла бы уже и в няньки податься. А мать ее жалела, отмахивалась, что успеется, пусть по дому помогает. Но как кто куда уезжал, Рынька ходила посидеть с детьми, почему б не посидеть, копеечка лишней не бывает, особенно в их положении. Хотя это она чужие слова повторяла, для солидности, не задумываясь. Раз взрослые говорят – значит, верно. Потом мать заболела, и как свечечку задули, так она погасла. Осталась Рынька одна. И не верилось ей сперва, казалось, что сейчас и мама вернется, и даже батька с работы придет. Не может же быть такой несправедливости на свете! Однако приехали только тетки двоюродные по матери, другой родни не нашлось. Посовещались они: Глаша все петушком на палочке угощала и по головке гладила, как маленькую, и голос был добрый, а Клавдия грубым своим голосищем про отца и мать нехорошо сказала, мол, не накопили сбережений, на похороны людям скидываться пришлось, хорошо хоть отца шахта за свой счет похоронила. А мать - некому! Одна радость – детей не наплодили, только Катерина.

То есть она, Рынька.

Клавдия руки в боки и зырк сердито на Рыньку:

– Что ж нам с тобой делать? Собирайся, ко мне поедешь или к Глашке!

Тетя Глаша промямлила, что в общем у нее тесновато и рот лишний. Но раз некуда деваться...

– Ну можно к нам! Смотри, дармоедок не потерплю, не маленькая, четырнадцать минуло, - гремела Клавдия.

Рыньку обидой захлестнуло, что никому не нужна, ну и самостоятельной жизни попробовать захотелось. Взрослая она уже! Сама справится!

– Пятнадцать, – поправила Рынька и нашлась, как от теток отделаться: - Не поеду к вам. Я деток тут пойду нянчить!

– По чужим людям скитаться? – с издевкой хмыкнула Клавдия, чем подлила масла в огонь.

Уж так Рыньке не захотелось к теткам, даже к тете Глаше, но особенно к Клавдии с ее попреками, что верные слова сами собой нашлись. Слышала их от кого-то на кладбище, звучали они печально и со значением. Так Рынька и повторила их, нараспев:

– И к могилкам поближе буду.

Хотя не вязались у нее с «могилками» ни мать, ни отец. Не там они находились, не в земле, а где-то еще.

Клавдия притихла, а тетя Глаша слезу смахнула.

– Ничего, пускай, – поддержала. – Сироту никто обидеть не посмеет.

– А не справишься – тут же приезжай, – напутствовала Рыньку громовым голосом тетя Клава.

– Если что – сразу к нам, не чужие, – вторила тетя Глаша ласково.

«Если что» и случилось, только ехать было не на что. До Марьяновки Рынька пешком дотелепала, придерживая рукой потяжелевший живот.

Самостоятельная жизнь боком повернулась, не такой оказалась, как Рынька воображала. Наняли ее быстро, молодая пара – ребятенка смотреть и по дому помогать. Жена второго ждала и трудно носила, все время охала. И придиралась без конца. От тягот что ли стала злая или по жизни такая уродилась? Ну, вот все ей не так! И то сделай, и это, и в двух местах будь одновременно.

Еще со знакомства началось:

– Как-как тебя зовут? Что это за имя собачье? Крестили-то кем?

Но сама путалась, то Катериной называла Рыньку, то Ириной. И не угадаешь, когда хозяйка спокойно скажет, а когда на ор или визг перейдет. Точь-в-точь тетя Клавдия, решила Рынька, только та не визжит, а матом запросто укроет и обзовет обидно.

Хозяин же в первый день Рыньке шепнул:

– Имечко у тебя - как у кошечки.

Не успела она объяснить, что сама себя так в детстве прозвала, а родители подхватили, как он уже отошел.

Так-то он вечно сонный ходил, как ей казалось, и ни во что не вмешивался. Высокий, сутулый, с брюшком. И пробивающуюся на макушке плешь вечно поглаживал. Рынька про себя еще посмеялась, что проверяет он, не сбежала ли драгоценная плешка.

Сонный-то сонный, а когда хозяйка не видела, вдруг просыпался и таким взглядом смотрел, что Рыньке спрятаться хотелось. Вот бы кому подошло кошачье имечко. Глаза зеленые вспыхивают и жмурятся, а сам разве что не мурлыкает.

С первых дней повадился хозяин Рыньке на жену втихаря жаловаться. И такой уж он несчастный, и этакий. И жизни-то у него нет, и пожалеть его, бедного, некому. И никто его не любит, даже мать только младшим занималась, а не им. Одна только Рынька его понимает, одна она у него родная душа. Рынька, пока дела делала, слушала, вздыхала в ответ. Ну да, и на него хозяйка покрикивает, не так как на Рыньку, конечно, но тоже нет-нет, да зашпыняет. Вроде, ему как с гуся вода, если совсем достает жена, он ее обнимет, она и замолкнет. А вот поди ж ты – и он расстраивается

Сначала Рынька сторонилась этих разговоров, но наслушалась причитаний и оттаяла. Он, выходит, не меньше ее страдает, хотя и взрослый, просто в себе носит, только с нею делится. Начал даже хозяин родным казаться, никто же с ней толком не разговаривает, кроме него. Ему одному она нужная и важная. Без нее точно пропадет, бедолажный. Сам так говорит – значит, верно?

Раз ночью, только дите ихнее уложила и сама уже дремала, хозяин на нее залез. Она ни спихнуть такого тяжелого не могла и пикнуть не посмела. Он ей «шшшшшш» говорил, «побудишь всех», вперемешку с ласковыми словами. Она и побоялась разбудить хозяйку, чтоб та не разоралась. А он потом уже проходу не давал, раз случилось. И деваться некуда. А он все жалится и нашептывает, что она единственная его отрада. Рыньке и жалко его, и противно, и стыдно. И назад не воротишь. И хозяйке в глаза не посмотришь. И прекращать он не соглашается, лезет и лезет. Ну вот зачем он это все делает, лучше б только жаловался. У Рыньки вдруг глаз сипаться начал. Противно так – дерг, дерг.