Рыжие сны

Рыжие сны

<i>И там, у кромки прилива
Я нашел бы заячью кость,
Дырочку просверлил бы
И посмотрел насквозь…
У. Б. Йейтс</i>

Представляя свою смерть, Гарри думал, что мужественно закроет собой тело друга от пуль, под свистом картечи поведет в атаку кавалерию или, на худой конец, погибнет на дуэли, защищая честь дамы своего сердца. Отправляясь на фронт, он не думал, что его убьет ядовитый воздух, что день за днем он будет выкашливать свои легкие в мутную окопную воду, скопившуюся после дождя. Он не думал, что будет стучать зубами, обнимая приклад, пока кто-то зовет маму, и цинично думать о том, что если неведомый крикун умрет, то можно будет забрать его паек.
Здесь больше не осталось людей — одни лишь мертвецы, несшие свой дозор в окопах могил. Он не помнил, когда средь них объявился Ирландец — этот юркий коренастый паренек, который, казалось, мог достать и у черта рога, если бы начальство приказало. Рыжий чуб он или сбривал или мазал грязью, а то уж больно приметный ориентир был для Гансов, но прозвище Ирландец прилипло к нему столь крепко, что никто уже не помнил его настоящего имени. Поначалу Гарри отнесся к нему с пренебрежением — война и не таких пообтесывала, выбивая всю дурь. Но время шло, а Ирландец все не унывал. В этой безбожно затянувшейся войне он частенько рассказывал всякие глупости о доме вроде того, как пьяный фермер перепутал жену со свиньей или как полисмен арестовал велосипед, и у него всегда находились слушатели. Не менее историй о доме он любил и анекдоты про англичан, а у Гарри на лбу было написано, что он англичанин, из тех, кто говорят, как в книжках, которые сам Ирландец никогда не читал.
Они сцепились как кошка с собакой, не упуская возможности поддеть друг друга или же оскорбить. Как ни странно, это помогало пережить окопную скуку, и, если бы в один прекрасный день Ирландец исчез, то его Гарри бы даже стало не хватать. Он не хотел его выгораживать, так уже получилось, подумаешь — подрался с каким-то французом из-за трофейного табака. Не попадись они на глаза начальству, то все бы закрыли на это глаза. Гарри не думал, что Ирландец это запомнит и, уж тем более, захочет вернуть долг.
В сумятице боя граната затерялась как иголка стоге сена, и заметить ее мог бы только цепкий глаз Ирландца. Сам Гарри увидел лишь, как что-то серое покатилось по рыхлой земле, а секунду спустя его сшиб с ног Ирландец. Взрыва он не услышал, лишь тягучая боль в барабанных перепонках оглушила его так, что потемнело в глазах. Когда он очнулся, откашливая рыхлую землю с примесью свинца, Ирландец лежал рядом. Казалось, он почти не дышал, а лицо превратилось в запекшуюся маску. Воистину, только ирландец может проклинать тебя последними словами, а после спасти тебе жизнь. Гарри попытался его поднять, чтобы дотащить до ближайшего госпиталя.
— Ей, я еще не сдох, холера, — пробормотал тот, закашлявшись.
— Никуда ты от меня не денешься, — ответил Гарри, закидывая его руку себе на плечо.
Всю дорогу до госпиталя Ирландец бормотал что-то бессвязное, и среди всей этой сумятицы отчетливо звучало лишь два слова: рыжие сны. Что за сны такие, Гарри было невдомек, лишь бы донести свою ношу и не свалиться в одну из воронок, и без того переполненную мертвецами. Когда вдали замаячили белые халаты санитаров, Гарри запнулся за сук и упал на землю. Новый приступ кашля едва не разорвал его легкие. Сгребая рукой траву, словно ища в ней опоры, он кашлял до тех пор, пока та не стала алой от его крови.

В госпитале Ирландцу отрезали ногу, а глаза он лишился еще во время взрыва. Несмотря на увечье, он тут же забросал медсестру комплиментами и выменял у одного из раненых новенькую трубку взамен своих часов. Дымя как десяток заводских труб, он развалился на койке и, стоило Гарри войти, тут же заявил.
— Ну, вот и стал я фомором, как мне и обещали.
Гарри сел на край кровати. Ирландец и раньше сыпал подобными словечками, но раньше он никогда не обращал на них внимание.
— Что за светофоры? — спросил он.
Ирландец закатил последний оставшийся глаз, который он оставил не иначе, как специально, чтобы выразить презрение ко всей породе любителей чая.
— У вас, англичан, паштет вместо мозгов? Фо-мо-ры. Ай, да ладно, сейчас расскажу.

<center>***</center>

Стоило ему закрыть глаза, и он снова видел рогатую тень, украдкой крадущуюся из дома. Он знал, что нужно было встать и идти следом, но пол был таким холодным, а голова еще тяжёлой от снов, что хотели быть увиденными. И все же получить трепку ему не хотелось, и потому он послушно откидывал одеяло, на босу ногу надевал ботинки и шел следом за тенью. Тень уже стояла внизу, чуть склонив голову вслушиваясь в тишину. Он замирал и стоял так, не смея дышать. Несмотря ни на что, ему очень не хотелось, чтобы тень поймали и оттаскали за ее рыжие косы, да и ему самому, глядишь, опять перепало бы как в тот раз, когда тень прожгла свое воскресное платье.
Быть старшим братом настоящая работа, на которую тебя берут, хочешь ты того или нет, и как бы ни провинились младшие, главный спрос всегда с тебя. И, видят боги, Молли никак не хотела ему эту работу облегчить.
Пока он думал, Молли приоткрыла дверцу и выскользнула из дома — ищи теперь ветра в поле. И все же он знал, куда направится этот неугомонный ветер. Больше мешкать было нельзя. Накинув куртку, он заглянул в кладовую, распихал по карманам хлеб и поспешил следом.
Вплетать волосы в терновник на манер рогов Молли научилась даже раньше, чем говорить. А уж сколько раз ей попадало за то, что она с детской непосредственностью поражала походке и ворчливому говору Фергуса, и подумать было страшно. Раньше бы сказали, что этого ребенка не иначе, как подменили фейри, но сейчас говорили, что у девчонки дурной характер, и не видать ей женихов как своих ушей. Впрочем, саму Молли женихи занимали ничуть не больше газет, которые отец читал по утрам, да и фейри ее сослали в мир смертных не иначе как в наказание этим самым смертным.
— Молли, стой, тебе одной гулять нельзя! — попытался он ее остановить.
— Так ты же со мной, — притворно удивилась девочка.
— В последний раз, — ответил он как можно более серьезно.
Молли показался брату язык и тут же схватила его за руку, словно боялась потерять. Кроме них на пустынное дороге лишь изредка попадались пастухи с отарой овец, да один крестьянин вел корову на рынок. Солнце измазало золотом гребешки волн и рунические камни, притаившиеся у изгиба хороши. Ежась от утреннего холода, он боязливо покосился на камни, представляя, как из них выскакивают древние короли, о которых рассказывал старый Фергус. У камней Молли затормозила и посмотрела на них сквозь заячью кость. Хмыкнул себе под нос, словно увидела что-то интересное, она спрятала заячью кость в карман и пошла себе дальше. Он знал, что эту заячью кость Молли выпросила у кухарки и теперь не расставалась с ней даже во сне, предусмотрительно пряча ее под подушку. И как только ей не надоедало делать вид, что она что-то через нее видит?
— А мне опять рыжие сны снились, — сказала она как бы между прочим. — в них лисы водили хороводы и заплетали мне волосы, а ещё там была матушка, и она просила передать, чтобы ты не забывал чистить зубы.
— Рыжих снов не бывает, — насупился брат.
— Бывают, еще как бывают, а ты мне не веришь потому что завидуешь.
— И ничего я не завидую, — ответил тот, так некстати швыркнув носом. 
По матери он и правда скучал.
Немного подумав, он достал хлеб и протянул один кусок ей. По дороге к Фергусу они набрели на старые яблони, и до отказа набили карманы, а те, что не влезли, сгрызли прямо на ходу.