С Раннего Детства

Семилетние

Каждое лето мы с отцом уезжали в Майами, где он работал одним из руководителей многолетнего проекта, который объединил в себе сотрудничество нескольких городов. Каждый летний сезон туда съезжались крупные представители бизнеса из Сиэтла, Нью-Йорка, Лос-Анжелеса, Сан-Франциско, Нью-Джерси, Бруклина и Чикаго. И каждый из них тащил за собой багаж в виде жены и детей. Особо бесстрашные привозили любовниц, а кто-то просто бросал все к чертовой матери, и весь сезон наслаждался своим одиночеством и покоем.

Все коллеги отца, как назло, ссылали сюда своих детей вместе со мной, не понимая, что ни один из нас не рад этому ни на йоту.

Мы жили в шикарном доме, недалеко от набережной. Особняк из белого камня, обрамленный густой пышной зеленью и цветным разнотравьем. Три этажа, которые предоставляли нам огромное поле для игр, несколько винтовых лестниц, с которых падал уже чуть ли не каждый, и потрясающим видом из окна.

Но положительные эмоции, как правило, на этом и заканчивались. Потому что вся эта красота меркла, в сравнении с тем, что представляли собой бесконечные дни в окружении сумасшедших детей, которые не ладили между собой.

Взрослые пугливо отдали нам целый этаж, понимая, что не смогут выносить наши крики и бег через дверь коридора. А зря, потому что не будь мы предоставлены сами себе, им не пришлось бы седеть из-за каждой нашей выходки и громогласной разборки.

Первым мальчиком, с которым я познакомилась по приезду, оказался вполне спокойный и мирный брюнет. Смуглая кожа, скулы и теплые карие глаза, вызывавшие доверие не только у взрослых. Но уже спустя день, я поняла, что этот парень будет участвовать во всех шалостях, потому что его характер был слишком веселым, и я уже тогда поняла, что его озорной нрав принесет нам проблемы. Так и случилось, потому что он на следующий день после приезда что-то взорвал в своем туалете. Его звали Тони.

Девочка, которая приехала из Нью-Йорка заняла комнату рядом с моей. Огненные кудрявые волосы, смешные веснушки, россыпью расположившиеся на ее лице, и большими глазами насыщенного зеленого цвета. Как зелень в нашем саду. Ее звали Сэм, и она была самой младшей из нас. Она всегда приезжала с мольбертом, сотней кисточек и карандашей, которые валялись по всему дому, отчего вторая девочка, с которой я познакомилась, бесилась, и норовила проткнуть  беднягу ее же «богатством». О, вторая девочка была той еще фурией!

Она приехала из Чикаго. И в тот момент, я подумала, что лучше бы она там и осталась. Чертовка метнула в меня жвачкой из рогатки сразу, как переступила порог этого дома, потому что я осмелилась заступиться за Тони, который, не заметив ее, пронёсся мимо и, как следствие, свалил ее на пол. Парень извинился, и хотел было помочь ей, но эта семилетняя бестия просто вывернула ему руку.

За ужином мы с Тони хмуро смотрели на эту самодовольную громогласную девчонку, с копной каштановых волос чуть ниже плеча и такими же карими глазами, как у Тони. Только, если у парня озорной блеск в них не пугал меня, а лишь заставлял нахмуриться, то дикий огонь дерзости и своенравного характера в глазах этой девчонки, откровенно пугал. Ее звали Шарлота, и ей было плевать на то, что нам, семилеткам, выговаривать ее имя было не просто. Но стоило нам сократить его или просто обратиться к ней по ее короткой легко запоминающейся фамилии, травму получал каждый. Я тайно ненавидела ее отца за то, что он додумался отдать свою дочь в секцию борьбы в таком раннем возрасте, потому что страдали от этого мы, а не он.

Следующим был темнокожий парень из Сиэтла с ужасно сложной тогда для нас фамилией Кэмпбелл. Благо его имя оказалось простым, и порой официальное «Чарльз», мы заменяли на более уместное «Чарли». Я благодарила небеса за то, что они послали нам этого мальчишку, потому что он был единственным, кто помогал мне прикрывать шалости остальных и помогал воззвать их к разуму, когда неприятности обретали плачевный масштаб. Чарли был спокойным ребенком и был еще больше замкнут, чем девочка из Бруклина.

Теа была самой красивой девочкой среди нас. Еще будучи ребенком, она была такой очаровательной, что от нее невозможно было отвести взгляд. И у нее были чистые голубые глаза, походившие на теплое летнее небо в безоблачный день. Мне импонировало, что она была скромной и правильно воспитанной. Не была избалованной и всегда всем уступала. Мне она разрешала заплетать ее темные шелковые пряди волос в низкие косы и только меня не боялась, когда дом наполнялся детскими криками и шумом разбитых вещей.

Еще к нам сослали темноволосого хитрого Дэвида, которого я со временем стала тайно обожать из-за его бесстрашия по отношению к Шарлотте и его тонкого черного юмора. Мне нравилось его иное восприятие мира и, как ни странно, мы с ним довольно быстро нашли общий язык, будучи детьми, несмотря на то, что он раздражал даже Чарли. Дэвид был мелким, капризным и вредным, а когда его мама пыталась расчесать ему его темные волосы, за которыми он прятал свои жгучие глаза, парень разве что не верещал. Дэвид с семи лет всем доказал, что его внешний вид – не обсуждается, и всякий, кто осмелится влезть к нему с советом, обожжётся о твердый взгляд черных глаз, прожигающих тебя холодной иронией до самых костей.

Еще с нами была девочка из Лос-Анжелеса. Избалованный и самовлюблённый ребенок с вредным характером. Но девчонка умела вести себя на людях, поэтому ни один взрослый не хотел верить, что эта «принцесса» носитель многих разногласий и неприятностей. Ее звали Эшли, и она слишком любила внимание к своей персоне, даже будучи сопливой семилеткой.  Она хорошо танцевала, занималась вокалом, любила красивые вещи, и никто не сомневался в том, что это будущая звезда Голливуда. Но, несмотря на то, что я ее на дух не переносила в то время, даже мне приходилось защищать ее от нападок беспощадной Шарлотты, которая не упускала возможности пошалить. Однажды я успокаивала Эшли в туалете, когда той остригали ее красивые волосы из-за застрявшей в них жвачки Шарли, которая в свою очередь истерила из-за того, что промахнулась и не попала девчонке на макушку. Она-то хотела, чтобы Эшли подстригли налысо, а не состригли ее волосы до линии плеч! Да, Шарлотта уже тогда не знала золотой середины, и ее всегда метало из крайности в крайность.