С шарфом по жизни

С шарфом по жизни

1. Из одной асфиксии

Первое, что я отчетливо помню, когда разлепляю непослушные веки, чьи ресницы сковались солёными корочками, — голубые глаза с серыми крапинками по ободу, которые явно принадлежали мужчине. Кто он? И почему он так взволнованно смотрел на меня? По какой причине я инстинктивно прижимаю ослабевшие руки к своей шее, нервно потирая её. Быть может я нуждалась в помощи?
— В очередной раз? — шутит подсознание, оглядывая меня со стороны. — Ты лежишь голая на повидавшем немало вырезаемых даже из самых низко бюджетных фильмов постельных сцен обшарпанном столе, обмазанная с ног до головы чужой спермой, что за бесконечные минуты превратилась в пленку, больше напоминающую мешок для трупов, на исхудавшем теле, чем на целебную маску из нашумевших советов женских форумов.
— И что такого в откровенной несдержанности, завязанной на чувствах? — обращаюсь к голосу в голове. — Неужели лучше скрываться всю жизнь, чем быть счастливой здесь и сейчас?

— Еще скажи, что, пребывая на границе между сознательным и бессознательным, ты нашла давно утерянное?

— Ну, я хотя бы отыскала эту границу. А что есть у тебя? Пустые мечты?

— Мечты о чем? — с раскатом смеха, в голове проносится очередной вопрос-упрек. — Вероятнее те, что ты рисуешь в голове сама. Например, секс с каждым встречным в попытке достучаться до дна?

— О возможности быть слабой в руках сильного мужчины? — напрягаю оставшиеся внутри черепной коробки извилины.

— Не льсти своему самолюбию, — продолжает издеваться голос внутри. — Ты никогда не думала, что шея это сигнал, а не цель?

— Тревожная кнопка что-ли? — теперь моя очередь улыбаться. Инстинктивное желание растечься звуками смеха по пространству быстро сменяется очередной попыткой глотнуть воздуха перенапряженными от хрипоты связками.

— Может и так, — заключает подсознание голосом моей нелюбимой класснухи из началки.

— Я мало переживаю, если ты об этом, — иногда мой разговор с подсознанием кажется мне надуманным. Но зерно сомнений, которое оно раз за разом подсаживает, не оставляет подозрений в рациональности действий. Иначе как я порой считываю в теле негласную солидарность? Или как сейчас спокойный мелодичный голос, отдаленно напоминающий мой, проносит меня сквозь все воспоминания в далёкое прошлое?

— Тебе пять. Ты сладостно спишь на маленьком диванчике напротив окна. За некогда голубой деревянной рамой, обрамляющей обшарпанное стекло, бушует непогода. Снежная метель играет с людьми, то и дело подгоняя их по своим делам. Вот и мама твоя не отстает, призывно вытаскивая тебя из постели.

Натянув на тебя колготки с начесом, которые то и дело соскальзывают с тела, а еще жутко сильно чешутся, что ты вынуждена засовывать руки под штанины болоневых штанов и с наслаждением потягивать их вверх, расчесывая ноги до глубоких красных отметин, мама застегивает на тебе дубленку и навешивает на шею мерзко серый шерстяной шарф. Просовывает его в дырку, будто в петлю на эшафоте, а затем затягивает конец. Ты кричишь, извиваешься, пытаешься его ослабить, пока вы выходите из подъезда, но мама раз за разом подтягивает удавку на шее и тянет тебя в сторону детского сада.

— Зачем ты меня окунаешь в это? — в горле изрядно пересохло, поэтому мой вопрос звучит как жалкая предсмертная попытка жертвы узнать правду от своего палача.

— Страх теряет силу, когда встречается с правдой.

— Но у меня нет страха.

— Что ты чувствуешь, когда Он делает это с тобой?

— Я…я… ощущаю беспомощность, поклонение чужой власти через…

— Победу над собой.

— Да…

— Тебе не страшно проиграть?

— Мне страшно допустить ошибку.

— А если его ошибка станет для тебя фатальной?

— Зачем ты говоришь мне это?

— Потому что тебе давно осточертела привычная симфония, ты хочешь выбраться, и я пришла помочь.

— И что ты мне предлагаешь?

— Подумай, зачем Ему это?

Голос затихает резко. Даже не так. Он уходит как и всегда не слышно, не закрывая за собой дверь. Через неё просачивается свежий воздух, вгоняя в запустевшее помещение немного жизни. Словно в вальсе частички пыли поднимаются над пошарпанными поверхностями и танцуют только под им слышную музыку. Шторы следуют за ними в такт. Раз-два-три. Раз-два-три. Отбивают настенные старинные часы, починенные некогда на последние деньги. Я храню их как якорь, связывающий меня с самым дорогим и ценным. С тем, кто пах яблоками и корицей. С тем, чья любовь отпечаталась на сердце слишком ярко, чтобы одномоментно погаснуть.

Тебя больше нет.

И ты больше не здесь.

Твой вкрадчивый ласковый голос больше не касается моего тела, не оберегает его от зловещих тягучих кошмаров.

Дурные сны, будь они не ладны, стали приходить гораздо чаще. Они залезают в голову без разрешения. Теперь им есть, чем поживиться. Конечно, есть. Ты же забрала с собой всё. До единой капли, мама. Продала свою жалкую душу за три копейки какому-то охлобысту с толстым хером, а потом от неудачи решила помахать родной дочери ручкой.

— Аривдерчи, Алиса.

— Пошла к черту!

Оставила чернильную темноту, в которой я застряла по горло, а сама… а сама сбежала поближе к солнцу.

Лучше бы ты сгорела!

Лучше бы тебя вообще не было в моей жизни.

Лучше бы я … лучше бы…

Лучше бы ты никуда не уходила.

Зачем ты оставила меня с ним?

Зачем позволила ему сделать это со мной?

Мне было очень больно и страшно.

Мама!

Я так сильно люблю тебя, мама!

Ты знаешь как тяжело жить в мире, где нет тебя.

Спаси меня, мамочка!

Спаси меня!

Ржавая дверь открывается, когда полыневые слезы полные грусти и тоски начинают стекать по разгоряченным воспоминаниями щекам.

— Давай в следующий раз обойдемся без этой жути, Лис? — толкая белым кроссовком металлический лист, парень по стеночке продвигается через щель освобожденного из тисков проема и двери пространства, и с лучезарной улыбкой продвигается ко мне. Он не похож на тех других. И здесь кажется чем-то чужеродным, но по какой-то причине он всё еще здесь. Протягивает мне с ласкающим взглядом большой стаканчик кофе.