Над Тронхеймом третий день кряду бушевал осенний шторм. У причала терлись боками и недовольно скрипели пришвартованные корабли. С макушки старой сосны у входа в чертоги ярла градом осыпались шишки.
Третий день отважная дружина пировала в Длинном зале, от безделья потихоньку зверея, куролеся и подъедая хозяйские запасы. Сначала опустошили амфоры с кислым греческим вином, привезенным из последнего похода, заедая жареной лосятиной. Потом перешли на медовуху под вяленый окорок. Когда медовуха закончилась, Хрольф Косорукий отправился помочь служанкам с новой бочкой, да так и не вернулся. Видно, перетрудился да в погреб упал. Выпили за Хрольфа. Заодно помянули дедушку Хрольфа, великого берсерка Бьёрна Драные Уши. Потом на столе появился котел селедки с овсянкой под пиво прошлогодней возгонки. Сигги, жена ярла, начала что-то уж слишком настойчиво шипеть супругу в ухо и пихать острым локтем под ребра.
Ярл Харальдсон вяло отругивался. Ярлу хотелось пинками разогнать орущих дружинников по домам, выбросить Сигги за порог и завалиться спать. От греческого вина разыгралось проклятое колотье в боку, а от беспрестанного жениного нытья разболелась голова. Но положение обязывало, и Харальдсон восседал во главе стола, мутным взором созерцая молодецкие забавы. Младший Лодброк затеял метать на спор ножи в огромные лосиные рога, прибитые над входом. Азартные выкрики пробудили мирно дремавшего у очага Орма Робкого, странствующего скальда преклонных годов, туговатого на ухо, но по-прежнему громкого голосом. Вскинувшийся Орм решил, что в собрании крикливых юнцов недостает толики древней мудрости, и раненым медведем взревел:
Ветер вздымает
до неба валы,
на сушу бросает их,
небо темнеет;
мчится буран,
и бесятся вихри;
это предвестья
кончины богов!..
«Заткнись, заткнись, заткнись!» — мысленно взвыл ярл. Законы вежества запрещали прерывать речи скальда. Орм же, если раззявил пасть, не умолкнет до самого утра. Или пока не выдохнется. Ходил слух, что в молодые годы Орм Робкий — любопытно, с какой радости его прозвали Робким, если даже сейчас не всякий воитель решится позвенеть с ним мечами? — выиграл состязание певцов, складывая висы три дня кряду, с утра до вечера и с вечера до утра.
Молодежь обреченно притихла. Ролло Лодброк с дружком предприняли коварный обходной маневр к дверям, но были изловлены, взяты в кулаки и безжалостно возвернуты на места. Мол, мучиться, так всем.
Братья начнут
биться друг с другом,
родичи близкие
в распрях погибнут;
тягостно в мире,
великий блуд,
век мечей и секир,
треснут щиты,
век бурь и волков
до гибели мира;
щадить человек
человека не станет, -
надрывался Орм.
— В курятнике моего отца есть старый кочет. Даже он орет куда приятнее, чем ты поешь, — в краткий миг, когда скальд набирал в грудь воздуха для новой висы, удрученную тишину чертогов прорезал звонкий и бесстрашный голосок.
Орм всхрапнул и поперхнулся. Взлохмаченные головы слаженно повернулись влево. Там, в конце стола, сидели двое гостей — парень с девицей. Они приплыли в гавань Тронхейма на кожаной лодке-карре перед самым началом бури и попросили приюта. Угрюмый беловолосый парень в безрукавке волчьего меха поверх сыромятного доспеха и с добрым мечом за поясом буркнул, мол, они пришли с Юсдаль-фьорда. Его прозывают Вигольфром, сыном Лодура, а это… это его сводная сестра. Младшая.
Девица-сестрица была чудо как хороша — круглолицая, с веснушками, задорно торчащими рыжими косами и глазами цвета спелых орехов. И на язык бойка: для всякого собеседника подыскала доброе слово. С молодежью перешучивалась да пересмеивалась, к старшим была уважительна… пока не сцепилась с Ормом.
— Ты еще кто такая? — возмутился старый скальд. — Почто глаголешь в собрании мужей, коли слова тебе не давали?
— Радню мое имя, — дерзко откликнулась рыжая. — Говорю ж оттого, что Норнам угодно было наградить меня даром складывать висы и рассказывать нескучные истории. Людям занимательно внимать мне, а не дряхлому скрипуну, что через слово запинается!
— Кто запинается? Я запинаюсь? — затряс сивой бородой Робкий. — Ах ты, жена безмужняя, дева безумная!
— Я бы попросила, — оскорбилась Радню. — С разумом моим все превосходно, а замуж всегда успеется. Дурное дело нехитрое.
Молодежь захихикала. Скальд возмущенно обратился к Харальдсону:
— Доколе, ярл, ядовитым на язык и непочтительным к старости девам будет позволительно глумиться над песнопевцем?
— Доколе сей песнопевец станет уподобляться комару, жужжащему над ухом, — не выдержал ярл. — Раз она бахвалится, что умеет сказывать истории, пусть явит свое умение. Поди сюда, девица!
Радню выбралась из-за стола и, шлепая разношенными кожаными поршнями, приблизилась.
— О чем угодно послушать доблестному ярлу и его воинам? — весело спросила она, подбоченясь. — О походах и богатых сокровищах? О славных ратных подвигах, былых и нынешних? О девах, прекрасных как утренняя заря и мудрых, как вещие вёльвы? Или о том, чему не сыщется ни свидетелей, ни очевидцев — о вражде асов и ванов, о великанах огненных и ледяных, о мудрости и хитрости?..
— О походе конунга Хальфдана на англов! — немедля потребовал Ролло Лодброк, заговорив прежде ярла. Харальдсон мрачно зыркнул на дерзкого юнца. Ролло сделал вид, будто ничего не заметил.
— Сказ о людях из Стылой пещеры! — сказал Кнут, сын Хельги, любитель страшных сказаний о восставших из могилы мертвецах и мстительных духах курганов.
— О том, как Скримир ездил сватать великаншу Герду за Фрейра!
— Прядь о прОклятом золоте цвергов Ястребиной долины!
— Расскажи про битвы Асмунда Убийцы Берсерков!
— О, — в наигранном изумлении подняла брови Радню, — сколько историй вам ведомо! Но всякую и каждую из этих прядей вы слыхали не раз, с детских лет и до зрелых. Как насчет истории, которую прежде не доводилось слышать никому из вас?
— Рассказывай, рассказывай! — загудели в чертоге. Очередной порыв ветра хлестнул по тесовой крыше, брызнул дождевыми каплями в бычьи пузыри, затягивающие оконные продухи.
— Поведаю нынче я о том, — нараспев затянула рыжая девица, — как причудлив ход божественной мысли… и как малый камешек может сдвинуть огромную лавину, что погребет под собой богатый город. Было утро, солнечное утро в Асгарде, златой обители богов, когда Всеотец Один рёк, обращаясь к жене и друзьям…