Самое лучшее за день

Самое лучшее за день

Ночь. И почему я люблю ночь? Уж явно не потому, что ночь, как обожают гундеть из телевизора - самое мистическое, волшебное время когда какие-то там духи получают какие-то там возможности. Я вот никаких духов знать не знаю и видеть не видывал. Я ночь люблю потому, что ночью я свободен. Страшно признаться, что в сорок с лишним лет ты можешь быть свободен только стоя в трусах на стареньком двухметровом балконе, где большая его часть забита вещами.

Отрываясь от размышлений поворачиваю голову и придирчиво окидываю взглядом те самые вещи. Рухлядь. Старый Генкин велосипед едва виднеется из-под чемодана Тамаркиной матери. Местами облезлый, грязный и даже в ночной полутьме видно, что ничего путного из этого чемодана уже не выжать. Тамарка же упрямо бережет его на случай, если мы когда-то поедем на море.

Я усмехаюсь. Разговоры о море у моей жены это как дождь осенью - вещь противная, но естественная настолько, что не обращаешь внимания.

— Море, — бормочу я и тут же затягиваюсь. — Море. А я б тоже съездил бы на море, чтобы ну хоть увидеть, что там…

Сплевываю. Слишком уж горький вкус у этих несбыточных мечтаний. Слюна улетает вниз и я, краем сознания думаю о том, что под балконом может проходить человек. Воображение, получив свободу, разворачивается на всю. Перед глазами возникает сценка, где ничего не подозревающий чистюля в белой рубашечке идет себе домой, а тут, прямо в разгар его разговора по его дорогущему мобильнику, прямо в сдобренный гелем, модно стриженный затылок прилетает моя слюна. Горечь моя прилетает.

Пусть этот человек в белой рубашке и воображаемый, пусть он никогда, может быть, не пройдет под моим балконом, но представляя все это, у меня внутри становится невероятно тепло и приятно.

Так тебе, белоручка. Хлебни моей горечи. Сам-то небось по морям каждый месяц ездишь.

Горечь и грусть внезапно возвращаются, накатывают с новой силой и почему-то приобретают Тамаркин голос. Высокий такой, как у циркулярки визжащий и очень недовольный.

— Вон люди как живут, — визжит жена в моей голове. — В рубашках, с телефонами и морями, а ты? А ты что?

— А я что? — вздыхаю я, мысленно соглашаясь.

А я что? А?

Отвечать на этот вопрос не хочется. Обычно, если жена говорит все это в реальности, я могу рявкнуть в ответ что-то вроде :  “Пашу как вол, вот что! На себя посмотри!”. Тамарка сразу съеживается и бросает неуверенный взгляд на старенький сервант. Там, в коробке из-под котлет, кажется, лежит ее новое дело. Дело всей жизни. Тамарка - мастер ногтевого сервиса, по её же собственным словам. Дни её, как она пишет в своем этом инстаграмме, расписаны по минутам и чтобы попасть на сеанс, нужна большая удача.

На деле же, она пока толком ничего и не заработала. Ногти красила разве что соседкам, да и те, вроде как были не слишком-то довольны результатом. Но в телефоне Тамарка исправно пишет истории успеха и вставляет картинки чужих разрисованных ногтей. Втирает доверчивым, что мол счастливая жена и любящая мама. Что бизнес в декрете - это реально.

Незаметно для себя фыркаю и тут же захожусь кашлем.

В декрете. Тамаркин декрет длится уже лет десять, с самого того дня, как годился оболтус Генка, а следом за ним, недавно, еще и Света появилась.

Улыбаюсь.

Света. Мой маленький, добрый ангел. Иной раз я дико завидую Тамарке и тем, кто может проводить с детьми больше времени. Я с детьми время не провожу вообще. У меня работа с семи до шести, а после вторая, до десяти вечера.Один выходной, чтобы выспаться и хоть как-то прийти в себя.

А в будни, дома я появляюсь грязный, голодный и чаще всего злой. Я не хочу таким быть, но после тяжелого дня другим быть уже не получается. У меня просто физически нет сил улыбаться дочери и помогать сыну склеить макет космической станции из спичечных коробков. В таком состоянии достижением считается уже просто молча пройти в ванную и, сдерживая накопленную злобу, не сорваться на домашних за ужином. А сорваться-то хочется. Не человек я что-ли?

Вздыхаю.

Не человек. Машина. Робот с функцией разгрузи, подай, принеси - с семи утра до шести вечера. Мимо меня ежедневно ходят эти, в белых рубашках и с дорогими телефонами. Ходят, здороваются, улыбаются своей лицемерной улыбкой, словно не понимают, что всю их фальшь за версту видно. Все их превосходство над нами - разнорабочими. Стоят, курят свои дорогие сигареты и улыбаются, считая себя самыми умными и успешными, заставляя таких как я, чувствовать себя чуть ли не грязью под их ногами.

Случается, что учат жизни. Таких я особенно ненавижу.

“Труд, - говорят они,— сделал из обезьяны человека. Но труд должен быть не только физическим. Трудиться в голове надо, Федя. Здоровый мужик, потенциала в тебе, уйма, — говорят.”

Сколько раз я такое слышал и едва сдерживался, чтобы не вмазать. Не разбить эту глумливую рожу той самой пачкой бумаги, что разгружаю именно для его нахрен никому не сдавшихся отчетов. Умный он.

Каждый умный, кто родился где надо. А у меня отец всю жизнь двор мел, мать почту носила. После девяти классов, меня в техникум строительный еле устроила, потом армия и все, финита ля комедия. Из всех моих знакомых, после армии в институты и университеты только маменькины сынки и смогли поступить. Особо прыткие и вместо армии пристроились. А тем, кому родителей кормить надо было и на жизнь заработать - на заводы пошли, да на стройки. А потом и жена с детьми появилась. Их тоже корми. Им же тоже надо. Я ж мужик.