Санаторий

Санаторий

Я должен как-то вытащить это из себя, прежде чем всё закончится. Поэтому и пишу… А вы, уж простите, читаете. Но это ваш выбор. У вас он есть, в отличие от меня. Вы в любой момент можете отложить это и забыть. У меня же такой привилегии, увы, нет. Я стал вечным заложником этих событий, или правильнее сказать – их причиной, поэтому и нахожусь в гораздо худшем положении, чем вы.

Сейчас мне почти пятьдесят, но до юбилея точно не доживу – рак добьёт быстрее. Десять лет эпичной борьбы с чужеродной гидрой, жрущей меня в сотню голодных челюстей, вылились в бесславное угасание со всеми вытекающими: кровавый понос в больничное судно по утрам, крики от боли ночами и круглосуточные галлюцинации вперемешку с вечной тошнотой…

Но я не жалуюсь. Даже наоборот! Всё это дерьмо – это именно то, что кто-то назовёт кармой, кто-то – карой господней, а кто-то – обычной справедливостью. И я соглашусь со всеми. Вообще не понимаю, почему эта дрянь не настигла меня ещё лет тридцать назад. Я её вполне заслужил. Хотя, это уже не моя промашка.

Зовут меня Александр, но речь пойдёт не обо мне, а о том восьмилетнем, полностью здоровом мальчике Саше, которым я был в том далёком восемьдесят пятом. Точнее, даже не о Саше будет рассказ, а о другом мальчике – Вите Букарине. В июне его привезли в детский тубсанаторий, в котором я на тот момент чалился уже пятый месяц, так что, когда я говорю, что был полностью здоровым, это я лукавлю.

Санаторий был унылым пригородным заведением, вроде пионерлагеря, только дети застревали тут гораздо дольше. Иногда даже годами жили, а вместо традиционных детских развлечений получали прогулки на свежем воздухе в любую погоду и лечение кислородными коктейлями. Лечили нас от палочки Коха, которую предварительно диагностировали с помощью известной всем реакции Манту – той самой «пуговки», которую нельзя было ни мочить, ни чесать. А уж поверьте, у нас, у туберкулёзных, она чесалась так, что кожу хотелось снять! Помню, какой красной, горячей и твёрдой становилась рука от этой ненавистной «пуговки». Жуть!

А потом тётка-врач сказала родителям, что меня надо отправлять в этот долбанный санаторий на полгода. Помню, с каким воодушевлением родители расписывали мне безграничные радости санаторной жизни, при этом настороженно переглядывались и нервно хихикали. Ещё тогда в меня закрались первые сомнения. Хотя родители, уверен, сами толком не понимали, куда отправляют любимое чадо.

Санаторий ютился в хвойном лесу и включал в себя два деревянных корпуса в два этажа ростом каждый, со спальными палатами, игровыми комнатами, столовыми и прочими хозблоками. Был даже актовый зал, пусть и крошечный, зато с пианино. Там мы каждый день разучивали песню про Щорса, который вёл отряд по берегу, вёл издалека…

Наша группа состояла из второклашек, поэтому даже на лечении приходилось вгрызаться зубами в гранит науки, но к тому моменту, как прибыл Букарин, начались летние каникулы, и мы с благостным удовольствием предавались ничегонеделанию.

Самому младшему было восемь, старшему – Максу Рыбе – десять. Всего – человек тридцать. Девочки и мальчики жили вместе и спали в двух палатах вперемешку. Скажу больше: нас даже купали всех скопом. Заводили в помывочную, раздевали до трусов и по очереди драили мочалкой в огромном оцинкованном корыте. Трусы снимались за ширмой, но, если кто-то хотел, то мог запросто подсмотреть за чьей-нибудь голой задницей, чтобы поржать.

В один из таких банных дней Букарина и привели. Мы, как раз, закончили обедать, и дежурные собирали посуду на разносы, чтобы унести на кухню. Воспиталка Кира Александровна (за глаза – просто Кира) ввела в столовую тощего задохлика с неестественно крупной башкой. Выглядел он комично и как-то нелепо. Видно было, что несмышлёный. Мне таких всегда хотелось гнобить.

- Внимание, вторая группа! Закрыли рты! – только Кира умела так изысканно скрежетать голосом, что хотелось кривиться. – Заткнулись все! Савченко, или ты сейчас заглохнешь, или я тебе горчичник на язык приклею! Заткнулись, я сказала!!!

Она грохнула ладонью по столу, и мы смолкли.

- У нас новенький. Зовут Витя Букарин.

Кто-то тут же решил сострить.

- Пукарин?

Столовая взорвалась смехом и различными вариантами фамилии, среди которых был даже, почему-то, Пердолин.

- Я домой хочу, - скривился Витя и расплакался. Лицо его побагровело.

Наш смех шёл на убыль, поэтому эти слова услышали все, а не только Кира. Стоит ли говорить, что они нас только сильнее раззадорили.

В порыве чувств Витя обнял Киру и уткнулся в бок сопливым носом. Та брезгливо поморщилась и демонстративно оторвала от себя истерящего мальчика. Букарин же совсем раскис и разрыдался окончательно. Он просто стоял, держал перед собой полусогнутые, тощие руки, которые были больше похожи на нелепые лапки тираннозавра, чем на человеческие конечности, и вопил.

Новеньких приводили нечасто, поэтому такое событие считалось громким. Мы с первого взгляда умели определять степень угрозы, исходящей от новичка, и, если этот показатель стремился к нулю, несчастный автоматически превращался в жертву.

От того, как жертва вела себя в первую ночь, зависело многое. Некоторые, вопреки ожиданиям, давали достойный отпор, чем обеспечивали себе определённую долю уважения и, как следствие, спокойствия. Я, например, с первого же удара расквасил Рыбе нос, когда тот попробовал меня унизить перед остальными. После этого он благоразумно решил, что с сильным соперником выгоднее дружить, чем воевать, и заключил со мной мировую. Так авторитетов в группе стало два. Но были и те, кого удавалось сломать сразу и навсегда. Эти становились вечными обиженками. Причём всем им доставалось одинаково, независимо от наличия косичек или писюна.