Санькина мама

-Санька пошел не в мою родню, - часто повторяла мать, шершавой от работы ладонью гладя его по белесой, как одуванчик, головенке. Это пока дотягивалась, после уже и волосы потемнели и она, хвалиться стала за глаза, ничуть, впрочем, не приукрашивая, соседи знали.

Сын ее был спокойный и сдержанный, ни разу от него не слышали ни вылетевшего на гипертрофированных подростковых эмоциях грязного словца, ни глупого вызывающего гогота. На лестничной площадке всегда поздоровается и сумки до этажа бабуле донесет. Он был, к тому же аккуратист, за своей одеждой и прической следил сам, класса уже с пятого ловко подбирая джемпер к джинсам, носки – в тон обуви. Мать всегда покупала ему в хорошем магазине хорошую обувь. Его же ножка детская, мягкая, растет. И ничего, что у той ножки сороковой размер уже… Это у нее, вон, от дурного рыночного кожзама и пальцы с молодости враскорячку и шишка упорно растет, в какой теперь мягкий текстиль ее только не облачай.

Санька был другим, и это шло изнутри. Даже казалось странным поначалу, но потом все попривыкли. Он рос точно под другим солнцем. И точно бледный подвальный росток, он длинно и трепетно тянулся к искусству. Откуда только что бралось? Его желание и интерес. Кружок рисования в младшей школе, затем скульптура и моделирование, после гимнастика и хореография. Он пробовал себя даже в театральной школьной постановке. Теперь вот музыка. Поздновато, конечно, поступил, уже ведь почти совсем взрослый парень. Но ничего. Ведь все серьезно, вполне. И он старается, бьется, не спит, мажет задубелую, в сухих трещинках, кожу на кончиках пальцев йодом.

Йод пах морем, на котором Саша ни разу еще не бывал. Но он был уверен – побывает. Нужно только стараться – сейчас. И каждый день. Эта боль в пальцах доставляла ему моральную радость и физическую. Он прикасался этими пальцами к великому и прекрасному миру музыки, который он полюбил искренне; драненький, купленный со вторых рук инструмент берегся им как самая большая ценность. У инструмента в доме сразу же появилось свое законное место. Вот за попытку поточить о футляр когти, кот получил выволочку и был до вечера заперт на балконе.
Тем же вечером Санька жаловался матери.
-Ну и на что он, твой Тимурчик! (И что за имя такое она ему дала? Человеческое же...) Большая от него польза! Лапочка, маленький… Вырос! Слон прожорливый тупоголовый!

Мама добро улыбалась и резво наклоняясь, хватала на ручки бесформенную коротколапую, клокастую и, чего уж скрывать, действительно туповатую тушку. Санька тут не преувеличивал, ибо кот мог часами сидеть на плоском лакированном подлокотнике их старого дивана, смотреть в одну точку и не шевелиться. Иногда еще он мерно бился головой о запертую межкомнатную дверь. Но, в отличие от состояния живой статуи, это состояние кота раздражало. Звуки бесили Саньку, делающего уроки, и тогда он гнал стервеца прочь, на мартовский холод, на балкон.
-Молодой же, резвый, - аргументировала мама нужность Тимурчика.

Санька не был с ней согласен. По поводу кота – особенно, и вообще, обычно, - никогда. Иногда он с обидой думал о том, что кот заменяет матери маленького ребенка, которым он сам был когда-то, но из которого давно уже вырос. Ведь ей не одиноко? Но затем он спохватывался понимая, что ревнует. К коту?

Санька рос, к тому же, разумным существом. Собственное мнение сформировалось в нем рано и было правильным, просвещенным, взвешенным. Он умел просчитывать последствия своих поступков. На мать потому он походил лишь внешне. Тонкокостный и стройный (мать выглядела скорее тощей, мосластой), с чуть удлинённым, изысканно-бледным в холодное время года, спокойным лицом. В этих двоих, затерявшихся на просторах русоволосого Черноземья, дремала северная, сдержанная, суховатая, светлая красота.

Мать здорово умела ее скрывать. Она практически всегда красилась. Три кило дешевой косметики, разбухшие, точно от хронической беременности, косметички. Грим хранился на старом комоде, высоком, обкоцанном за долгие годы Санькиными ходунками, каталками, трехколесным великом, на котором он катался зимою в коридоре их полупустой «двушки».

Над комодом висело квадратное зеркало. По утрам мать, перегибаясь животом через комод, точно ломаясь пополам, прилипала к зеркалу и страшно таращила в зеркало глаза, выпячивала губы, натягивая на лице сухую сорокалетнюю кожу. Размашисто, оттопырив сухой острый локоть, рисовала тени, стрелки, ресницы, отливающие нездоровым бордовым оттенком румяна, тщательно и жирно обводила карандашом губы.

Косметика, карандаши и помады, у нее быстро истирались, поэтому рядом лежали свеженькие, глянцевые каталоги известных сетевых фирм, источающие душок, масляные пробнички духов, огрызочки карандашей и любимых помад, которые нужно было дозаказать. В ее лице бесприютный городской сетевой маркетинг нашел наконец-то своего постоянного, благодарного клиента.

Санька с раздражением думал, что уже к полудню косметика у нее поплывет. Тушь посыплется, как сажа, попадет в глаза и те сильно покраснеют, помада выползет за дозволенные пределы и кровавыми ручейками потечет по мелким трещинкам кожи – за пределы губ, а пот ярко и блестяще проступит сквозь жирный слой тонального крема.

Он недовольно косился на ее утренние манипуляции по наведению сомнительной красоты. И молчал. Молча собирался в колледж, чистил туфли, кроссовки, полусапожки – в зависимости от времени года. И так же молча за своими занятиями отсиживался в комнате по вечерам. Вечерами мать обычно готовила что-то примитивное на завтра, гремела посудой, хлюпала водой, шаркала стертыми тапочками и громко, в голос смеялась над веселящими разнообразными ток-шоу.

Санька на дух не переваривал телевизор. И вообще не понимал даже, для кого делается весь этот информационный мусор, да еще за такие «бешеные» деньги. Со вздохом признавал – для таких, как его мама. Посредственных, скучных, бесталанных, простых, как пять копеек, людей…. Становилось тоскливо.

У Санька был новенький, довольно хороший ноутбук. Мать купила ему на шестнадцатилетние. Заработала, скопила. Он знал, что это было нелегко. Он был благодарен. Его мать - человек добрый. Даже слишком, и вообще хороший, только…. Он и сам на знал, что. Он старался не думать об этом. Вообще-то, какой бы то ни было другой родни у него не было.

Конец теплого апреля обозначился желтыми разводами на краях вкусного цвета, кофейно-коричневых, густых лужиц. Дорога у их старого трехэтажного дома, с пахнущими тремя поколениями жильцов, подъездами, была - песчаная неровная грунтовка. Наблюдательный Санька знал, что эти яркие желтые разводы – сосновая пыльца, принесенная в их двор ветром из близко расположенного лесного массива.

Санька упорно смотрел на дорогу. Он берег новые кроссовки и джинсы, думая о том, как бы не заляпаться и попасть в новый, до последнего закоулка выложенный тротуарной плиткой, район, чистым и красивым.
В этот широко раскинувшийся на месте бывшего куска леса, жилой массив недавно переехал Ромка, Санькин друг по школе искусств. Роман был на пару лет младше, но это им не мешало. Санька, видевший цель, но не замечавший препятствий, учился и у него. Роман был отнюдь не избалован, несмотря на обилие трепетной родни. По Санькиным меркам, Роман вообще был какой-то миллионер. У него был отличный отец и моложавая мама, пара дядь и теть, куча двоюродных сестер-братьев. И еще два комплекта бабушек и дедушек в нагрузку. Живых, мало того, активных и работящих.

Роман уродился одаренным мальчишкой. Трудолюбие ему уже привили. Порой, от усердия, он надувал свои и без того полные, большие губы. Впрочем, на его молодом, белом и чистом лице, это смотрелось гармонично. Волосы у него были русые, жесткие, стрижка чуть удлинённая и за лезущую, во время выступлений, в глаза челку, его ругали. Обычно он мало говорил и редко улыбался. Но это было неважно. Он был из тех, кто будет удачлив в жизни, успешен и востребован. Санька это чувствовал нутром.

Санька не навязывался к нему нарочно. Они сошлись легко и с обоюдным интересом, еще год назад, когда преподаватель смело поставил их играть дуэтом. Санька пыхтел, как паровоз, умирая от желания не отстать от уверенного исполнителя и ничего не испортить.

Санька получал от этого процесса острое, на грани боли, удовольствие. Репетиции, волнение перед выступлением, зрительный зал... Музыку, идущую из глубин деревянного прохладного лакированного инструмента он впитывал кровью, костным мозгом, лимфой. Он сотни раз прослушивал записанные на телефонный диктофон во время школьных концертов, Ромины исполнения. Он прочувствовал, пропел про себя каждую нотку, каждую паузу, каждый вздох. Восхищался и тонул в изысканной, динамичной и плавной, довольно современной музыке, исполняемой на древнем, тонком инструменте. На пиковых моментах у него прыгало сердце и шевелились волоски на теле. И ему казалось – что он сам так непременно сумеет, должен суметь…

Санька был хорош тем, что умел тихо и лихо сам себя брать на «слабо». И в кого только у него было это стремление к успеху? Уж точно он пошел не в мать, которая долгие годы не разгибая спины работала… впрочем, неважно. Санька еще не знал, что это его свойство станет локомотивом, вечно тянущим за собой перемены в жизни, как плохие, так и хорошие. И что оно и есть – главное в нем.

Он осмотрелся, неподвижно стоя на краю остановки. Подошла неповоротливая «9 ка». Он постоял, задумчиво глазея на то, как из автобуса выходят люди и как закрываются двери. Затем повернул налево, в сторону пешеходного перехода. До Роминого дома было близко – если идти пешком через старые сады. Он решил прогуляться, уж больно тепло и нежно грело весеннее солнце.

Узкие тропиночки под нависающими тяжелыми, сырыми ветвями. В садах гуляли с собаками и колясками. По ним носились бегуны. Но все мелькали где-то в стороне, мимо.
От этого было хорошо. Остро и мятно пахло мокрой травой и землею, громко щебетали неведомые счастливые птицы. Санька непроизвольно улыбался, поправляя на спине неудобный в носке, жесткий чехол. Ему было хорошо на природе. Он заработает и купит себе дачу. Хотя нет, лучше сразу загородный дом. Он уже явственно представлял его – узкий, красного кирпича, двухэтажный. Стоящий прямо на траве, между высоченных груш и яблонь. Так, чтобы близко и ветви лезут прямо в окно комнаты…
-О, Саша, проходи скорее!

Мама Ромки была милой и маленькой, бледной и темноволосой. Теплой, приятно пахнущей. С чуть загнутым к верхней губе кончиком маленького носа, точно у восточной танцовщицы. На лице – минимум макияжа, чистые и ясные глаза, без грубой тени усталости под ними.
-Ты что, тоже приволок с собой свою "невесту"? – возмутилась она, увидев на Санькиной спине черный футляр. -На улице стоит такая хорошая погода, а вы….
-Мам, ну вот почему всегда все не так?! –зычно крикнул из комнаты Рома. -Занимаешься – плохо! Надо больше гулять. Гуляешь долго – тоже не то!
Ромина мама молча всплеснула руками. Санька, разуваясь у порога, улыбнулся. Этот сдержанный, аккуратный жест – как добродушный финал вечного спора. Мило, мягко, так по-женски.
-Ну, и как оно? – спросил Санька, когда Роман наконец-то выполз ему навстречу.
Рома мелко и яростно закивал. Глаза его вспыхнули изумрудами, челка упала на лоб.
-Идем.
В комнате у Романа пахло новой мебелью. Санька все ждал – когда же этот запах новизны уйдет. Уже пол года, как их семья здесь живет, а пахнет у них все так же. Точно в мебельном магазине. Это было классно. В их квартире Санька и сам чувствовал себя новым.

-Покажи медиатор, - потребовал Санька.
Рома достал кошелек и вытащил из-за сеточки с разноцветными картами маленький белесый кусочек пластика. Санька с медиатором в руке, присел в кресло, Роман – на крутящийся компьютерный стул, рядом. Санька внимательно рассмотрел тонко нанесенный черным логотип известной зарубежной группы.
-И что, правда поймал? - он вскинул глаза.
-Да я в трех метрах от сцены стоял. Конечно.
-Хм…Ну а вообще – как?
Рома снова эмоционально кивнул. Потом улыбнулся и протянул руку.
-Давай. Нечего на него пялиться. Просто медиатор. Они их после каждой песни швыряют в толпу.
-Да уж точно…

Рома держал эмоции в себе и не желал выплескивать их. Санька это чувствовал и потому не приставал больше с расспросами. Накопленная атомная энергия жарко выливалась из Романа через его музыку. Он играл почти весь вечер, до чернильной густоты за окнами. И у Саньки топали по телу маршем толстоногие мурашки, доводя его до изнеможения. Вместе у них получалось – больше. Громче и адреналинистее. Оба вспотели до мокрых волос и пятен на одежде, и согнулись. И за сутулые спины им бы уже прилетело, знали оба, но не помнили сейчас.

Музыка взрывала им головы. И била, и щекотала подмышки. Каждое воспоминание и каждый момент реальности казались гораздо ярче и значительнее, эпичнее. Стоило лишь только кратко подумать о чем-то таком под этим льющимся наружу, разноцветным водопадом точных, острых, живых, издаваемых ими самими звуков.

Они смотрели глаза в глаза, близко и смело, и удивленно радовались– что вот оно! Оно самое, важное и нужное им обоим, одинаково ценное! Санька ошибался иногда, он сполз на самый край кресла, рискуя упасть, и захлебывался, сжимая струны до онемения пальцев, злился на себя и нервничал. Роман не торопил. Он тянулся к нему, азартно смотрел зелеными болотными глазами, сильно вытягивая тонкую шею, напрягая свои собственные жилы, точно струны. В эти моменты взаимопонимание их было полным. Они поддерживали друг друга и тянулись друг за другом, наслаждаясь творческим процессом и зная, что далеко не каждому дано познать это удовольствие.

Санька еще не знал, что жизнь будет долго играть с ними, как с любимыми игрушками. Сводить и разводить, точно две половинки одного моста. Что творчество накрепко свяжет, и их судьбы переплетутся. И что присутствующий в нем прочный стержень будет необходим податливому Роману, как хребет. На котором будет держаться весь Ромкин, примущий с годами грозовую, опасную форму, живой и жутковатый талант.

В девять вечера Ромина мама через запертую дверь аккуратно попросила их заканчивать.
-Соседи, ребенок. – Ромка скривился. -Отец обещал звукоизоляцию сделать.
-Это хорошо, - одобрил Санька.
На новенькой маленькой кухне они жадно всосали черный чай с лимоном и какие-то финтифлюшки из теста.
-Послушаем?
Санька кивнул, и они вернулись в комнату.
В клубной атмосфере было что-то….Санька не был к этому еще приучен. Моргал, таращась в экран компьютера. Изображение дергалось, свет мерцал в такт музыке, как безумный. Солист, выныривающий из тумана, выглядел очень хорошо и голос его был точно таким же как на студийных записях. Но казалось, он щадит себя, не дотягивая до конца ноты. Мелодия тоже тонула.
-Слишком шумно.
-Это ж ночной клуб.
-А кто снимал?
-Дядька
-Ты с дядькой ходил?
-Ну…, - Ромка усмехнулся и чуть развернулся. -В следующий раз поедем вместе. Хорошо? Тебе уже будет восемнадцать.
-Посмотрим….
Признать, что на поездку на концерт в Москву у него в этот раз не было денег… никогда. Не у матери же было ему просить. К следующему разу они у меня будут, - твердо решил про себя Санька.
Роман коротко глянул на лежащий медиатор.
-Повесь на шею, - усмехнулся Санька, заметив этот взгляд.
Рома отрицательно покачал головой.
-Знаешь, я вчера был в магазине одежды, - неизвестно к чему начал он. -Покупал свитер, и кое-что еще… И он выпал у меня из кошелька, я даже не заметил. Не Бог весть это какая штука…но ты же понимаешь, это как память.
-Это как связь с …., - Санька с улыбкой выговорил имя солиста до судорог любимой Ромкиной группы. Он сам теперь тоже ее полюбил, привык к тяжелой музыке и часто слушал, включая на весь дом, этого яростно орущего в творческом экстазе немца.
-Ну, не знаю. Я просто не заметил, что он выпал. Я расплачивался и спешил. Там народу в очереди за мной стояло много, стоковый же магазин. И тут ко мне подошла женщина с метлой и совком.

Санька мгновенно замер и окаменел, чувствуя, как наливается противным жаром его лицо, а горло сдавливает до невозможности вздохнуть.
-Она хотела подмести у меня под ногами. Тогда я и заметил медиатор, наклонился и поднял его. Она чуть не подмела его. И когда я взял его в руки, она спросила у меня, что это такое. Я показал ей. И потом, когда уже отошел от кассы, рассказал, какая это ценная вещь. Знаешь, она меня поняла. И выслушала весь этот бред про концерт. Да из меня просто лилось все это... А потом, она сказала мне, что знает эту группу и тоже ее дома слушает. Я не поверил.

Санька медленно прикрыл глаза, не заметив, что Роман смотрит на него. Роман смотрел внимательно и спокойно.
-Саш…
Рома очень осторожно ткнул его пальцем. Санька дернулся, как от тока, и вышел из своего транса. Глянул испуганно.
-Уже поздно. Ты устал? Спать хочешь?
-Ладно. -Санька поднялся. -Я пойду.
-С ней интересно разговаривать, - добавил Ромка, смотря на то, как друг, ссутулившись, упаковывает инструмент в чехол. -Такая женщина..., простая и открытая, непохожая ни на кого из других…. Она время улыбалась мне. И она слушает такую необычную музыку, можешь себе представить? И ей нравится! Моей маме, например, это все совсем неинтересно, и про концерт она даже слушать меня не стала, только «угу» и «ага»… Вот я и замолчал, а потом перехотелось вообще рассказывать, ведь когда людям неинтересно…
-Понимаю. -Санька улыбнулся, обернувшись, смотря на него сверху вниз.
-Тогда завтра в пять в ДШИ, как обычно? Порепетируем.
-Да, - Санька кивнул.
На улице, в прохладном сыром воздухе Саньку отпустило. Наискосок, мимо глянцевых стен, он быстро пересек элитный жилой массив и дошел до остановки. Теплый ветер пах мокрой травой.

Санька стоял, подсвеченный со спины ярким белым светом цветочного киоска, с широкой, низкой, в пол, витриной, открывающей все достоинства и красоты хрустящего, живого товара. Если посмотреть на него издалека, то было видно, как свет истончает его и без того худощавую фигуру, делая парня похожим на космического пришельца. Санька постоял еще немного. Затем развернулся и слился с этим светом.

В киоске он купил для своей матери три хрустящих, свежих тюльпана. Ну все-таки, весна на улице.