Санта-Крус

Санта-Крус

Они зашли в этот порт вчерашним утром. В солнечный и симпатичный Санта-Крус. И сегодня, он, отстояв вахту, надел выходные рубаху и брюки, не отутюженные, правда, до совершенства, и сошел на берег. Без волнения и придыхания. Блеск и экзотика испанской земли, способные кому угодно вскружить голову, не манили нынче, а судно, которое должно было опостылеть за долгие восемь месяцев, не отталкивало. Ибо и этот дивный город, расположившийся на крутых склонах вулканических гор, и побуревшая ржавчиной, намагниченная электротоками и человеческими нервами железная посудина были теперь в одном, не им выбранном мире, где все было одинаково ровно, одинаково безрадостно. В мире, в котором он должен был жить без Нее.

Восемь месяцев назад он смутно представлял такую возможность. Однако никуда не делся – прожил, в душе даже отболело чуть, но к счастью ли, или к несчастью его не забылось. И телефонный разговор в давний последний вечер продолжал жечь нестерпимым стыдом.

- Вы хотите что-то еще сказать? – ледяной холод бархатного голоса, веявший из трубки, пронизывал насквозь. Да, он хотел сказать еще и еще, как любит ее дочь, что жить без нее не может, что... Но мысли в пьяной голове неслись кавалерийски лихо, и отяжелевший язык напрасно тщился за ними поспеть. И он тупо молчал.

В трубке послышались короткие гудки...

- Нет, ну какой же ты осел! – пробормотал он, досадливо покачивая головой, чем вызвал добродушное удивление портовых рабочих, мимо которых в этот момент проходил. Но даже не обернулся – он привык, что его принимали теперь если не за ненормального, то уж, во всяком случае, за человека не от мира сего. И чего обижаться, если так оно и было.

Выйдя из порта, он зашагал по гладкому бетону дороги, вьющейся узкой полоской меж скалами и морем, и весь путь, не такой долгий, чтоб устать, но достаточный, всмотреться и оценить, он невольно любовался горными кручами. Местами они были коричневы до бордового – настоящая вулканическая порода, которой и обязаны эти острова своим созданием. В прихотливо разбросанном природой порядке рос здесь кактус и кустарник. Бережные руки испанцев приложились лишь  в местах скальных проломов, удивительно вписав в них каменные стены, словно устоявшие здесь со средневековья. Каменщики, выкладывавшие их, должны были быть еще и неплохими альпинистами.

И остро кольнуло внутри: а как бы восхитилась увиденным Она!

Незаметно он подошел к месту, где дорога отделяла золотой песок пляжа, мягко оттененный зелеными ветвями пальм, от уютно разместившихся здесь и там малоэтажных, с ослепительно белыми фасадами, домов. На чистых извилистых улочках предместья царили сейчас провинциальная тишина и покой испанской сиесты.

Дорога пошла вверх и вывела его к площади, которую венчала часовня. Он вошел внутрь, в прохладу и полутьму, освещаемую горевшими у алтаря свечами и печальными взорами святых, статуи которых виднелись в боковых нишах. Внезапно взгляд его упал на статую девы в темно-синем бархате платья и белой кружевной накидке, покрывавшей чело и плечи. Из груди ее торчала серебряная рукоять кинжала.

В своей жизни он видел смерть во всем ее ужасном обличьи, знал, что подлость и жестокость человеческие не имеют границ, и уже долгие месяцы, полные безысходного смятения, нечего не знал о маленькой мадонне, живущей там, где жизнь нынче не стоила ломаного гроша. В груди внезапно стало жарко. Страшась проводить безумные параллели, гоня бредовые ассоциации, он стремительно повернулся и зашагал к выходу.

Под высокими магнолиями квадратом располагались деревянные скамьи. Он присел на одну из них, разделив тишину площади с представительным доном в очках с позолоченной оправой, блаженно дремавшим напротив. Рядом, на расстоянии нескольких шагов, находилась телефонная будка, из которой одинаково возможно было позвонить и на соседнюю улицу, и в далекий, такой нереальный сейчас, родной город.

Пять тяжелых монет лежало в его нагрудном кармане. Однако, позвонить ей было нельзя. Строгие родители, считавшие слово «матрос» сродни ругательскому, с самого начала были не в восторге от его звонков. Он старался не замечать, тотчас забывал об этом, едва заслыша в трубке Ее звонкий радостный голос. Невинный их роман длился совсем недолго, мог ли он предположить, какой глубокий след оставят эти дни в его сердце! Хрупкая молоденькая девушка с неброской красотой, сама того не ведая, словно выдернула его из унылой колеи никчемной жизни и переполнила той душевной силой, которая и в бедности удержит от падения и бесчестья. И хоть они расстались скорее, чем он предполагал – очень уж разные они были, слишком разные их ждали пути,- образ Ее не то чтобы тускнел – день ото дня он все более освещался небесным нимбом. Она не являлась в томительных грезах и откровенных снах, неизбежно преследующих в заточении моря, но присутствовала незримо и неизменно в любом высоком порыве, в каждой светлой мечте. Она стала единственной святыней в неизбалованной счастьем, но еще не ожесточенной душе моряка. Если он и ревновал Ее, то только к этому огромному, бестолковому миру людей, в котором водоворот борьбы за место под солнцем выхолостит в Ней милого ребенка и мечтательного романтика.

И страшно, мучительно больно переживал безумную свою авантюру – последний нелепый звонок, пьяную мальчишескую выходку, продиктованную, в сущности, лишь полным отчаянием. Ведь все между ними было сказано несколькими днями ранее, решение Ее было твердым и окончательным. К несчастью, Ее в тот вечер не оказалось дома и пьяный бред его выслушала мама. Так был сожжен последний мост. Можно было себе представить (а это уж он умел!), что пришлось услышать краснея, проклиная его, день и час их встречи и весь белый свет в придачу, от родителей Ей в этот вечер, да и в последующие.