Саша

Саша

Девяносто четвертый – год, когда я перешел из десятого в выпускной класс, – я помню смутно. Пожалуй, даже если меня будут допрашивать, я не смогу доказать, что учился в то время именно в этой школе и в этом классе, потому что сейчас не могу вспомнить даже, с кем сидел за одной партой. Что уж говорить о лицах одноклассников и именах учителей? Весь этот год поглощен одним воспоминанием – моей первой любовью.

Она перешла в нашу школу, переехав с семьей из другого города. Четко помню, как на первом уроке физкультуры в тот учебный год физрук устроил перекличку. Когда он назвал фамилию Шевченко, мы встрепенулись. По спискам мы уже знали, что с нами будет учиться новенький, некто Шевченко А. Мы были уверены, что этот Шевченко – он, и стали искать новичка в нашем ряду, в который мы построились по росту и рассчитались на первый-второй.

Шевченко А. оказалась девочкой. Она вышла из строя и, смущенно улыбнувшись, откликнулась:

– Я!

– Головка от х… – пошутил кто-то из рано повзрослевших одноклассников.

Загыгыкали.

– Приятно познакомиться, – не растерялась новенькая. И тут в голос уже заржали все, включая физрука.

С этого момента все остальное для меня перестало существовать.

Помню, что пялился я на нее все время, не в силах отвести взгляд – Саша сидела в том же ряду партой левее. К концу сентября у меня начали проявляться признаки искривления шеи, а единственной моей мечтой было просто к ней прикоснуться. При мысли о том, что я бы мог ее обнять, разум сбоил и превращал меня в дебила с отвисшей челюстью, остекленевшими глазами и слюной на подбородке.

Мы тогда не отмечали Хэллоуин, чтобы у нас был повод повеселиться, как у нынешних старшеклассников, но очень кстати подвернулся чей-то день рождения. Не могу вспомнить, чей именно, но для меня это стало первой вечеринкой по-взрослому и без взрослых, с алкоголем, 2Unlimited и Ace of Base. Конечно, были «медляки», и – я почти поверил в Бога в тот вечер – была Саша.

Под предлогом покурить все пацаны вышли на балкон и стали бурно делить девчонок. За то, кому «мутить» с Сашей, вышел спор, чуть не перешедший в драку, но какой-то умный чувак (не помню, кто) предложил не делить новенькую, а дать ей возможность выбрать самой. План был простой: набухать девчонок, потом устроить марафон «медляков», во время которого каждый мог пригласить Сашу. И если она соглашалась с кем-то потанцевать еще, этот счастливчик и признавался победителем.

Не все дожили до этого марафона имени Криса де Бурга и «Роксет», потому что кого-то увлекли более доступные цели, а кто-то просто напился в хлам и ушел в астрал. Так что, когда я пригласил Сашу на первый танец под «Ветер перемен», чемпионат был завершен, а еще через несколько песен кассета закончилась. Ее надо было перевернуть, но, еле оторвавшись от Саши, я огляделся и понял – «диджеить» больше некому. Кто-то спал, кто-то заперся в туалете, кто-то – в ванной, а из спальни доносились интересные звуки.

Так что мы вышли на лестницу и просидели там почти до утра.

Алкоголь развязал мне язык, руки и поднял мое остроумие до небывалых высот. Я сам не заметил, как с легкостью перешагнул ту грань, которая всегда отличает хороших, воспитанных и немного стеснительных мальчиков от развязных, уверенных в себе парней. К счастью, мне хватило ума вовремя заткнуться и включить Сашу в разговор.

Она была очень милой, когда, рассказывая мне о себе, непроизвольно теребила мочку уха или вырисовывала носком левой ноги всякие фигуры на заплеванном грязном полу подъезда того панельного дома. Но, если честно, про заплеванный пол я придумал или додумал уже сейчас. В ту ночь я смотрел только ей в глаза.

Не буду рассказывать, как долго я продвигался от того, чтобы просто прикоснуться к ее руке, до наших первых, неумелых поцелуев, но ни один сапер в мире не вел себя осторожнее.

С понедельника весь класс знал, что мы – пара. Это был лучший год в моей жизни, если измерять жизнь в счастливых моментах…

Она не перешла с нами в одиннадцатый класс, потому что родители отправили ее в Швейцарию. В последние дни перед отъездом мы не общались. Я никогда не умел получать удовольствие от оттягивания неизбежного и предпочел порвать разом, как только услышал о ее отъезде.

Помню чувство абсолютного отчаяния. Я почти не ел, ничего не хотел, сидел, запершись, в своей комнате и полностью погрузился в себя, отсчитывая дни и часы до ее отъезда, порываясь позвонить, пойти к ней или хотя бы просто не перелистывать фотоальбом с фотографиями.

Когда она уехала, я разрывался от жалости к себе, ругал себя последними словами за то, что не использовал все то время, что у нас еще оставалось, чтобы быть вместе.

Сейчас я понимаю, что это было очень по-детски – не уметь принять то, что есть, требуя большего. Думаю, тогда я подсознательно надеялся, что резкий разрыв и мои страдания заставят ее одуматься или уговорить родителей отменить Швейцарию. Конечно, этого не случилось. Девяностые – разгул нищеты и бандитизма. Отключения света, задержки зарплаты по полгода и более, и «приятным» бонусом – перестрелки каждый вечер. Ничто не заставило бы ее родителей передумать, тем более душевные и гормональные терзания пубертатного подростка. «Долбоюноши», как говорил мой дядя.

И – нет, мы не переспали.

***

Прошло много лет. И вот уже я  физрук в той самой школе. Жизнь меня помотала, но к четвертому десятку я решил остепениться, вернуться к матери (отец ушел годом ранее) и скрасить ее старость. Ну и, конечно, мне просто больше некуда было идти.

После школы я отучился в Саратове, там же женился и остался. Брак не удался, да и сложно ему было удасться, учитывая, что нам было чуть за двадцать, а жили мы в двухкомнатной квартире ее родителей. Я совру, если скажу, что не помню ее имени, но – клянусь, чистая правда! – не помню ее лица, хоть мы и прожили почти три года.