Семь камней

Семь камней

Семь камней

1

В шалаше из кудлатых веток жила Шишика. Она промышляла гаданием, бралась за все – и что было пояснить, и что будет показать. Вот случилось, повели Шишику между высоченными деревьями, с которых плодов ждать не скоро, гадать вслепую.

Почувствовалось сразу, что это детеныш. Шишика сперва испугалась, что он пришелец, из тех, по ком бредит ее братец. Но когда поняла, что кровь у него обычная – зеленая, как у всех, то успокоилась. Детеныш мучался за перегородкой из глины, привязанный, ее и близко не пустили, и ничего не было очевидно. Ракушки с гнильцой, раскинутые на листе, указывали, что рожден он был весьма странным образом. Но того, кто ее привел, больше интересовало, что будет вскорости, через какое-то время. Прошлое его дыхнуло на Шишику темнотой, и тьма эта не рассеялась, несмотря на подожженное снадобье, добытое тайком. А будущее показывало серое, в меру лохматое неизвестное существо с длинными ушами и больной лапой, которое проделало долгий путь, дурную погоду, и что детеныш будет плакать, но больно ему не будет. Шишика приладилась копнуть поглубже, но была неприятно смущена тем, что не смогла отыскать свои гадальные кости в собственном заплечном мешке.

Чувствовала она себя неуютно – детеныша стерегли типы неприятные. И не удивилась, но испугалась, когда один из них прошипел ей в самое ухо – аж шерстинки внутри живота затряслись:

- Проболтайся только, попробуй, ну!

К своему шалашу Шишика возвращалась торопливо, оглядываясь и прижимая к груди гадальные принадлежности, поспешно завернутые в шершавую шаль.

- Болен Лютый Аахи, болен, раз рождается такое.

Чему удивляться? В последнее время Лютый Аахи, бывало, так вздыхал, что деревья качались, и плоды, незрелые, падали. Что может быть хуже? Или ворочался с боку на бок, и все тряслось, и остроносые камни валились сверху, а не мелочь, от которой легко спрятаться.

2

Костя Корочков проснулся - показалось, или правда в ухо попала вода? Он лежал, калачиком, на песке, прямо в новом костюме, и этого песка жуть сколько набилось уже к нему за шиворот – видать, во сне ворочался. Костя уселся, стянул носки и ботинки и потер лоб – голова не болела, а странно. Вода, пожалуй, потемнее обычной, да что там, мутная какая-то вода, вяло ковыряла берег, будто кто большой грыз гнилое яблоко. За спиной густо зеленело. Небо было склизким и сумеречным, а по низу клоками полз туман – снулый и темный, будто из лужи напился. Горизонт сочный, близкий и черный. Костя напрягся. Память с готовностью подсказала, что вчера ночью он выпил всего ничего, зато, кажется, поругался с барменом. Из-за коктейля. Костя полез за мобильником, но сигнала не было. Он скинул пиджак и ускорился по направлению к зелени. Чтобы накануне решили поехать купаться или на природу, этого он не помнил.

И вот еще что странно – прямо в песке росли яблони, плотно друг к другу. Переплетались, менялись корнями и ветками. Валялись яблоки. Костя поморщился, он яблок не ел – у него на яблоки аллергия. Деревья так частили, что пришлось идти вдоль берега, лезть напролом не хотелось. И десятка шагов он не сделал, как кто-то засадил в спину яблоко и захихикал – зашуршало и замелькало между стволами – ребенок убегал, виляя, совершенно голый.

Спустя какое-то время Костя, озадаченный, вернулся туда, откуда пришел – паники прибавилось. Он распсиховался и, царапая руки, полез в чащу. Будто в сердцевине яблока, на довольно загаженной поляне, сидели дети. С десяток. Самый старший, подросток, что-то рассказывал, самый младший ползал и ел песок. Дети были в лохмотьях или совсем безо всего. Увидев Костю, они обрадовались. И какой-то поганец снова швырнул в спину яблоко.

3

Шишика спала из рук вон плохо, все вспоминала, что было накануне, ворочалась. И только черный туман сполз с деревьев и истаял, она закуталась в шершавую шаль и побежала на болото. Мохнатые кончики ее ушей все еще чувствовали остатки тяжкого, сонного воздуха. Увязая лапами в вонючем иле, опрятная Шишика морщилась.

«Болен Лютый Аахи, болен».

Болото, как расползающаяся язва, делалось шире.

Когда уже невозможно стало идти дальше, она тихонько свистнула и стала слушать. Ничего. Не хотелось пачкаться, но пришлось нащупывать под жижей веревку и дергать. Братец все не являлся, и она принялась свистеть в полную силу. Кричать не решилась – кто знает, что еще родилось внутри бедного больного Аахи - если появились такие, кому она гадала и такие, для кого. Тот, который велел помалкивать, с виду вроде такой же, как птица Все Хорошо, да только вот клюв-то загнут книзу, этого не спрячешь. Хоть и тускловат, но летать может, Шишика была уверена.

Сияющая птица Все Хорошо парит над Лютым Аахи и показывает дорогу, и следит за его здоровьем, выклевывая из шкуры, что не нужно. Это прекрасная и правильная птица. А куда заведут Лютого Аахи такие, как тот? И что будет, если великий Аахи нырнет поглубже, и все схоронится в мореном, сквашенном тумане? Даже то, что сейчас над головой?

Шишика поежилась – несмотря на дрожь и холод, запертые в воздухе, нежная, ухоженная шерсть между ее ушами покрылась горячими капельками. Наконец, спустя вечность, будто от нечего делать, плот показался. Как тут не рассердиться - братец даже не удосужился встретить.

«В вечность, в никуда плывет по черной, клубящейся дымной реке Лютый зверь Аахи, - клевала носом Шишика, держась за склизкие веревки, связывающие плот, – она не выспалась – и вспоминалось ей, что мама рассказывала. - Он велик и огромен. Все живет на его шкуре, на спине, боках - кто где. Когда нам светло, Лютый Аахи плывет себе, когда темно – ныряет, это и для нас время сна. Вот все, что нужно знать. Жизнь простая и пушистая, как твое маленькое ушко.»

И перед сном они всегда менялись с мамой чем-нибудь.