Семь выдохов на ступенях к морю

Семь выдохов на ступенях к морю

Вдох.

Воздух, наждачной бумагой раздирая пересохшее горло, наполнил лёгкие. И не задерживаясь, со свистом и бульканьем выскочил наружу.

– А-ах! Мам!

Непривычно тихий шуршащий голос потревожил дремотный утренний полумрак спальни и тут же утонул в гуле улицы, доносящемся из открытого окна.

«Не слышит. Где же тревожная кнопка?».

Одеяло заходило робкой волной, словно гавань Сент-Джонса от дуновения вечернего бриза.

Выдох.

Дыхание стало ровнее. Воздух не драл гортань, и голос уже увереннее впился в сумрак комнаты.

– Мам!

Бледная рука выпала из-под одеяла и безвольно повисла, касаясь тонкими пальцами пола, раскачиваясь, как лист клёна на флаге у ратуши.

Мощные лапы заскрежетали по хлипкой двери. Она не выдержала напора, распахнулась… в комнату ворвался Зверь – шестьдесят пять фунтов любви – запрыгнул и стал вылизывать своим шершавым языком лицо едва проснувшейся хозяйки.

– Зверь. Кнопка, – прошептала девушка.

Пёс понял. Соскочив с кровати, он лапой ударил по круглой белой штуке, прибитой у прикроватной тумбы. Ничего не произошло. Зверь, подняв голову, уставился на хозяйку – та смотрела в потолок. Вдруг одеяло резко приподнялось, и девушка вдохнула, словно морж, поднявшийся со дна. Зверь знал, что нужно делать. Его учили. Он сел рядом с хозяйкой и завыл.

Дом проснулся.

Раздался шум торопливых шагов, и в спальню влетела взволнованная женщина.

– Кара! Доченька!

Миссис Берг перевернула лёгкое тело дочери на бок, надавила на точки, что ей показывал мистер Лин: Мостик, Особняк, Бездна, Колодец. Пальцы Шарлотты порхали бабочками над Карой.

«Боже, как она похудела за этот месяц!»

Мостик, Особняк, Бездна, Колодец.

– Дыши! Дыши! Ну же!

Слёз не было. Их просто не осталось. Узнав о диагнозе дочери, миссис Берг плакала навзрыд. Но сейчас, через полгода, видя, как угасает её единственное дитя, она боролась до последнего…

Мостик.

Особняк.

Бездна.

Колодец.

Каждое день Шарлотта молилась о спокойном пробуждении Кары. Но вчера они поругались с дочерью, настроение Кары менялось как мартовская погода, и миссис Берг, устав от этих перепадов, выпила немного имбирного пива. Сегодня она проспала. Если бы не Зверь…

Руки давили на точки, – Мостик, Особняк, Бездна, Колодец, – а губы шептали молитву святому Николасу. Она была готова молиться всем богам и богиням, которых могла вспомнить.

Казалось, прошла вечность, но вот синюшно-бледные губы стали розоветь, пропала отрешённость во взоре.

Кара вдохнула.

Зверь залаял, завилял хвостом и, прыгая, стал облизывать пахнущие морем щёки миссис Берг. Шарлотта отстранилась от пса, улыбнулась дочери, перенесла её в кресло и покатила в ванную.

Начинался ещё один отпущенный Каре день.

Выдох.

***

– Доброе утро. Нам назначено на четыре.

Голос Шарлотты был тих. Она не любила больницы. За свои пятьдесят с небольшим лет она бывала в них всего несколько раз. Ей хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать все свои походы сюда. И каждый визит к врачу добавлял ей шрамов на душе и теле: неважно, будь то аппендицит в пятом классе, кесарево сразу после колледжа, рак печени у Генри или инфаркт через полгода после смерти мужа. Не любила она больницы, но, когда дочь свалилась в душе и не смогла подняться, Шарлотта запихнула свою неприязнь в самый тёмный угол своей души и повела сопротивляющуюся Кару к врачу.

– Зачем мы здесь?

– С тобой что-то не так.

– Не придумывай! Даже фельдшер сказал, что ничего страшного. Обычный коллапс из-за того, что распарилась в душе.

– Ага. Но всё же сказал обратиться к врачу.

– Пф-ф. Да они, наверное, в сговоре. Или доктор маньяк какой-то и доплачивает фельдшерам, чтобы те отправляли ему молоденьких красоток на осмотр.

– Спасибо, дочка. Давно я не получала комплиментов.

– Мама! – Губы Кары сжались в тонкую полоску.

Дочь Шарлотты и Генри не была красавицей. Кара выросла высокой, тощей, угловатой, с крупным носом и узкими губами. Одноклассники дразнили её «Шпалой», а Генри любя называл её «Брам-стеньгой» и брал с собой в море. После пары носов, сломанных девичьей, но привычной к гребле рукой, дразнить Кару перестали. Отец загадочно улыбался и разрешал дочери ходить в море одной. Школу, правда, пришлось поменять. Ну да ладно, в новой к дочке относились сдержанно и не задирали. Видимо, не про все сломанные носы было известно родителям: мир детей живёт по своим законам.

В восемнадцать Кара впервые приняла участие в Королевской регате, и с тех пор только и грезила о Винди Глоуб. В двадцать три она перевернулась на Кубке Америки, но смогла выплыть, несмотря на сломанную руку. Правда, пришлось пробыть в воде пару часов, пока её не подобрал другой люггер. Об этом Шарлотта узнала от Кары, когда та заявилась на порог родительского дома на три дня раньше срока, с рукой на перевязи и потухшими глазами. Страховка покрывала стоимость кредита за яхту, но новый ей не выдали: доверие было подорвано.