Сенька и Сонечка

Сенька и Сонечка

Они шли по длинному переходу, залитому пыльной сывороткой ламп дневного света. Высокая девушка, плотная, казалось, по новой-старой моде под широкой курточкой - подставлены плечики, темные волосы цыганскими кольцами. И мягкая походка, будто и не каблучки, а всей подошвой по вытертым сотнями ног кафельным полам.

   Парень ниже ее - ровно на высоту каблуков ее сапожек, поддерживал под локоть, слегка танцуя, заглядывал в лицо. Вздыхал и морщил лоб, иногда хмурил брови, а то приоткрывал рот, но говорить не говорил, умолкая раньше несказанных слов. Свет касался его нечесаных, коричневыми пружинами вьющихся волос, мазал белесыми бликами краешек уха и серебро сережки помаргивало.

   Кроме света был шум, ровный и нескончаемый, шарканье ног, ног; издалека, откуда шли - ноющий крик поезда - ближе, ближе, медленнее, пауза и потом, близко и дальше, дальше, затихая, но тут же перекрываясь другим, - что приближался.

   За спиной звуки стихали, а в лицо уже ныли новые, поднимаясь по блестящим ступеням.

   У вывернутого края стенки остановились, отошли в сторону - не мешать целеустремленным. Звуки здесь смешивались и обиженно стихали временами, как бы досадуя, что эти двое, вырвавшись из паутины одной станции, не торопятся попадать в другую.

   Люди шли. Примерно с одной скоростью, шаркая, добывая сушеные звуки из усталого пола. Иногда между мерно идущими промелькивал кто-то быстрый, вьюном огибая, задевая, и казалось, из-за другой скорости - ярче одет. Но эти иногда повторялись и потому тоже казались рисунком орнамента, только реже нарисованным.

   Двое стояли у самой стены и потому сделались людьми, отдельными. Стало видно, что у девушки полные яркие губы и шея в распахнутом вороте куртки смугла. А парень скорее чумаз, будто давно не мыт, но глаза-маслины и, наверное, все-таки, смуглый.

   Поодаль, метрах в пяти стоял еще один человек. Человек-табличка, в толстом животе и двойном подбородке, с глазами из стекла, оттого, что мимо текла и текла, шаркая, змея из людей. Навечно, казалось, согнутая рука держала белое предложение "Дипломы, аттестаты".

   На кивок парня он глянул мрачно и отвернулся, договорившись сам с собой - не смотреть пока.

  - Ну, что? - парень засуетился возле девушки, засматривал в глаза, трогал локоть, - давай я, ну давай я сегодня! У тебя, вон, и лапа не зажила еще!

  - Сеня, мы же договорились и спички тянули. И знаешь ведь, мне лучше. Нам надо побыстрее!

  - Господи, ну, знаю, но не могу я! Мне тебя... - и осекся. Убрал взгляд от протертого локтя ее кожаной куртки, который утром она тщательно мазала сапожным кремом и видел, злилась, смотря в зеркало - мажь не мажь, а все одно - старая куртка, ношеная сильно. Мужская.

   Представил себе ее, рослую, с пышными волосами, как из машины длинную ногу в тонком чулке с искоркой - на красную ковровую дорожку, а вокруг аплодисменты и вспышки... и даже зажмурился от злой беспомощности.

   Только сапожки вот хороши, смог сапожки ей. Но - за квартиру, и по врачам, и столько всяких мелочей, что оказывается, нужны до зарезу, ведь не в джунглях живут, столица! А теперь еще телеграмма от мамы, ехать нужно срочно.

   Она взяла его руку. Мимо шаркали головы, лица, животы, шали, кокетливо драпированные поверх осенних пальто и спортивные куртки. Ласточками прорезали шарканье вскрики и смех.

  - Сенечка, потерпи, ладно? Думаю, за сегодня соберем. Я выдержу. И лапа моя очень ко времени. Обещаю, приеду когда, то только ты уже.

   И рассмеялась:

  - Хочешь, костей тебе привезу? Самых вкусных.

  - Мяса привези лучше, - буркнул Сеня, - костей мы и здесь добудем. Главное, пусть с матерью там...

  - Все будет нормально, - сказала девушка неуверенным голосом. И лицо ее скривилось. Она быстро накрыла глаза рукой, хлопнула себя по щеке. В мерном шарканье звук утонул не слышимый, но смуглая кожа расцвела багровым пятном со следами пальцев.

   Она прижалась спиной к стене и стала расстегивать куртку. Распахнув, раскинула руки, глядя на спутника:

  - Ну? Давай же!

   Сеня постоял. Повернулся посмотреть на человека-аттестата. Край уха и щека того ждали, каменели в напряженной неподвижности, - не повернуться, не увидеть.

   Семен шагнул к теплу из-под куртки, опустил взгляд на узкую юбку, на коленки и носки красивых сапожков. И перед тем, как прижаться и обхватить девушку руками, коснулся губами горячей щеки. Снова, как и всякий раз, падая в обморочный ужас осознания, что - вдруг, вдруг не вернется и уже навсегда...

   Люди шли, множа шаркание, проносили мимо выражения лиц, все больше безучастные, погруженные в себя. И никто не смотрел, как в руках невысокого чернявого парня что-то шевелится, комкаясь, поворачивается, что он силится удержать, не уронить на истертый пол, светлеет и белой шерстью сползает по кожаной куртке к коленям.

   Он, придерживая, напрягая шею и руки, поворачивался тоже, стараясь, чтоб в беспрерывности движений нельзя было уловить сути их, и не забывал краем глаза высматривать служителей закона. Нечего пока им сунуть, нечего.

   И оседая на пол, скрестил ноги по-турецки, расположился уже свободнее, устраивая рядом с собой на старенькой кожаной куртке большую собаку, с узкой мордой, изящно выгнутой спиной, хвостом веером. И подраненной передней лапой.

   Достал из-за пазухи кепку и положил перед собой на плитки. И только тогда, бережно укладывая в ладонь лапу в белой шерсти, спутанной запекшейся кровью, посмотрел собаке в глаза. Темные, умытые влажным блеском, янтарные. Этой ночью в них светила полная луна, когда не спали, говоря и прикидывая, строя грустные планы, а на столе задирала острые локотки сложенная телеграмма.

  - Ах, какая собачка! Посмотри, сынок, какая красавица! И как зовут ее, молодой человек?

  - Шугар зовут, - сказал Сеня.

   Лица остановившихся нагибались, как змеиные головы, на время, чтоб подняться и унести себя навстречу унылому вою поездов. Только мальчик остановился весь, бухнулся на корточки, глядел с восторгом, но был поднят насильно за руку и повлекся, оглядываясь. В кепке появилась первая купюра.