Я возвращаюсь в день смерти Яна.
Лекарь говорит, что возраст, сублимированный с алкоголем и табаком и приправленный сердечными переживаниями – рецептура не из щадящих. Под сердечными он имеет ввиду мышцу, а не чувства, о которых поначалу размышляю я. Всё просто.
Возвращаюсь в день смерти Яна и склоняюсь над его кроватью.
– Ты пришла, – сипло выдаёт он. – Я звал.
Отмечаю посаженый голос. Хрип разрезает грудную клетку и голые стены комнаты.
– Долго звал, – колко, но с ласковыми прищуром выдаёт мужчина. – Ты была вправе не приходить.
– Так и есть.
Я знаю, что я не пришла.
Сажусь на край постели и, сжав в руках безвольно брошенный по простыне кулак, прижимаю его к губам. И уверяю, что рядом...
– Всегда, – рокочет голос. Его слова теряют вес — то ощутимо. – Ты всегда была рядом со мной.
Однако я пререкаюсь, утверждая обратное:
– Ты подарил мне год жизни с другим: и с мужем я была счастлива.
– А со мной?
– Нет.
Он хмурится и пускает слезу, которая едва проползает по сухой, полу-сморщенной щеке и растворяется в белой наволочке.
– Только когда ты не вёл себя как последний... – улыбаюсь и намеренно фразу не оканчиваю.
– Опять смеёшься, – хрипит Ян. – И даже сейчас: когда я умираю.
– А когда, если не сейчас?
И мы недолго молчим.
– Прости. – Мужчина отрывает вторую руку от простыни и, не рассчитав силу, прижигает ею спину, после чего пытается приблизиться и обняться.
– Самый слабый из твоих ударов.
– Очень смешно.
– Очень.
– Я люблю тебя.
О..!
И я могла бы принять его признания – ласкающие речи – и дать спокойно отойти. Опять это рокочущее и разочаровывающее «могла бы».
– Нет.
Ян устало вздыхает, а я различаю желанный, полный ехидства, взгляд.
– Что значит «Нет»? – переспрашивает мужчина.
– То и значит. Ты любишь себя.
– О, конечно, – издевательски продолжает он. – Добивай старика, давай же.
– Ты не старик.
– По меркам людей – более чем.
– Но ты Бог.
– Веришь в Богов?
– Не верить в зримое..?
Мужчина взвывает – забавно.
– Так вот: любишь ты исключительно себя. Ты эгоист. Ты эгоист и не заслуживающий моего внимания червь.
– Продолжай, Луна.
Мы смеёмся. Понимаю, что обстоятельства, ситуация и слова никоим образом не вяжутся с его реакцией – абсолютно не очевидной. Но мы смеёмся.
Лекарь нашептал мне об отёке лёгких (Богу Удовольствий о его диагнозе я не сообщила), а потому лёгкие выплёвывали смех вместе с кровью. Вот и правильно, что я не пришла. Мне не следовало запоминать его таковым.
– Раз за разом, - вслух размышляю я, - ты отталкивал и подтаскивал, а, потеряв, не смог принять простой факт того. Ты эгоист. Я бы могла любитьтебя и дальше, но тогда бы это уже вышли не мы.
– Добивай, радость моя.
Радость. Моя.
Кажется, тысячу лет я не слышала этого обращения. И оно колит. Потрясает, изувечивает.
– Следовало оставить тебя помирать с видом на голый потолок и лопнувшую лампочку, а не эту красоту, – и я показательно киваю на саму себя.
– Красота, да, – соглашается Ян. – Моя.
– Не твоя.
– Молчи, Луна.
– Приказываешь?
И я просыпаюсь.
Сны всегда оказываются исключительно снами; назидательное кощунство над разумом и телом.
Не фантазируй, Луна. Хозяин Монастыря никогда бы не обронил это глупейшее, ничего не несущее за собой признание на старом наречии.
Сползаю с дивана и сбиваю несколько пустых бутылей подле, едва бреду к столу и там, закуривая, пью из горла очередную саднящую горло дрянь. Спальни я ныне боюсь и ещё несколько недель туда не захожу; тем самым я позволяю инжиру засохнуть.
Случается так, что я, покидая кабинет Хозяин Монастыря, встречаюсь с собравшимися (и, соответственно, покинувшими свои комнаты) послушницами и послушниками. Они взирают на меня – опасливо, кичливо и не без надежды. Я ожидаю увидеть рассыпающихся подальше от Монастыря девочек и мальчиков, но вместо того они встречают меня одним единственным обращением.
#11328 в Проза
#6304 в Современная проза
#9099 в Фантастика
#1252 в Постапокалипсис
Отредактировано: 09.08.2019