Сердце для малышки Белли

Сердце для малышки Белли

I

Чем-то чуждым, незнакомым веяло сегодня со стороны портового квартала Симорбауля. Средь порывов холодного ветра и воплей голодных ворон звучали суровые голоса, кричащие на иностранном наречье. С тех пор, как мор поразил долину реки Ахур, в гавани нередко останавливались корабли, чьи экипажи целиком состояли из мертвецов. Это ничуть не удивило бы обитателей Симорбауля, в числе которых почти не осталось людей, – а вот судно с живыми на борту вызывало в них настороженность, сопряжённую с нарушением обыденного порядка вещей.

Из окна заброшенного портового кабака осторожно выглядывало встревоженное, грязное существо: местная женщина. Она отнюдь не была стара, хотя её внешний вид любого убедил бы в обратном. Лохматые космы, сплошь пронизанные сединой, спадали на осунувшееся лицо с жутко выпирающими скулами. Глаза ввались в череп до такой степени, что почти тонули в нём, а по краям век виднелись густые морщины. Женщина была тоща, согбенна и завёрнута в лохмотья. Её внешний вид скорее подошёл бы старой заразной крысе-переростку – и всё-таки то был человек, а никакой не чудовищный грызун, поселившийся в развалинах.

Женщина сунула руку под шерсть своего наряда и погладила Белли. О, Белли, такая умная, такая проницательная девочка…

Это она сказала мамочке отправиться сегодня в портовый квартал, чтобы отыскать немного еды. В Симорбауле давно уже не осталось обыкновенной человеческой пищи – даже горбушки заплесневелого хлеба или куска сушёной трески. Когда в городе ещё обитали живые, женщина по крайней мере могла воровать еду у них или довольствоваться телами тех, кто не совладал с голодом. Нынче же, если удавалось выловить жирную крысу или наткнуться на мёртвого голубя, день уже считался счастливым.

И всё-таки зачем малышка Белли сказала ей отправиться в порт, куда прибыли чужаки? Их галера была совсем нездешняя: с ветхими скрипучими снастями, высокой кормой и косым тёмно-зелёным парусом, который в свете одетого тучами солнца казался серым. Она видела, как сходни опустились на прогнивший причал и один за другим на берег сошли четверо людей. Их головы были плотно замотаны куфиями, в руках они держали копья и баклеры. Теперь уже её пробрал страх за свою жизнь – то самое инстинктивное, животное чувство, которое заставляет дикого оленя спасаться от стаи волков.

Она затаила дыхание. Между тем на берег сошёл ещё один человек, облачённый в мешковатый наряд и высокий тюрбан. Его лицо не было покрыто; издалека женщина разглядела медный, слегка лоснящийся оттенок его кожи. Этот последний замер, прислушался и вдруг повернулся в её сторону. Он что-то громко приказал остальным на своём грубом, как бы лающем языке, и те двинулись к кабаку с копьями наизготовку.

Женщина хотела сбежать тем же путём, каким попала в кабак – через разбитое окно; но чужестранцы подоспели раньше. Она бросилась назад, опрокинула стол, на котором в пыли утопали стеклянные бутылки, и, издавая вопли загнанной гиены, поползла прочь, прижимая к себе Белли. Её правая ладонь угодила в битое стекло, но женщина не почувствовала боли. Воины уже вышибли дверь, схватили её и выволокли наружу, а она всё брыкалась, норовила вцепиться в обидчиков зубами и прижимала к себе свою малышку, стремясь любой ценой защитить её от опасности.

– Уймись, глупая, – с акцентом произнёс чужестранец в тюрбане, когда её доставили к нему. Он был уже не молод, со смуглым сухопарым лицом и тёмными глазами. Нижняя часть его лица пряталась под чёрной, как беззвёздная ночь, бородой, из которой торчали маленькие курительные свечки. Если бы женщина сохранила память о сказочных заморских державах, она бы поняла, что перед ней уроженец древнего, овеянного легендами Кутшара.

– Что это у тебя там? – спросил он. – Думаешь, это твоё дитя? Глупая женщина! Если у тебя и было дитя, здесь его нет. А в твоих руках – только череп какого-то ребёнка, и сдаётся мне, чужого.

Она подняла руки, крепко держа в них Белли, и уставилась на череп с бестолково-изумлённым выражением лица. На крохотное мгновение отголоски рассудка коснулись её сознания, и женщине привиделась расшитая парчой спальня, залитые кровью простыни, испуганные повитухи… Призрачная частичка другой её вдруг попыталась вырваться с самого дна памяти, и пусть женщина не поняла смысла этого видения, тело её, отказываясь слушаться, впало в крепчайшее оцепенение.

Быть может, она так и не пришла бы в себя, если бы кутшарец не произнёс:

– На твоё счастье, у меня есть выход, – он поднял голову и медленно втянул пропитанный тленом воздух Симорбауля. – Я проделал немалый путь, чтобы добраться до долины Ахура. Места вроде этого… пропитанные горечью, смертью… всегда многообещающи для знатоков вроде меня. Ответь, женщина: ты хочешь вернуть своё дитя из царства теней?

Она закивала. В ней не было и не могло быть иных желаний, кроме как вдохнуть жизнь в этот крохотный черепок. Едва кутшарец развеял иллюзию, которую по кирпичику возвёл её обезображенный разум, – женщина была на что угодно ради претворения своей выдумки в жизнь. Слишком большим кошмаром мог обернуться для неё отказ от самообмана. Слишком сильно была изувечена её душа, чтобы думать теперь о чём-то ещё.

– Тогда принеси мне больше костей этой девочки, – кутшарец ткнул пальцем в череп, – и мы поглядим, что можно сделать. Ступай же!

II

Домом ей служил подвал сгоревшего аббатства, расположенного на холме возле города. Кто-то привёл её туда давным-давно, но женщина этого не помнила. Словно зверь в своей глубокой норе жила она под землёй, гонимая наружу лишь предчувствием опасности или вездесущим голодом.

Не счесть, сколько раз побеждённые отчаянием горожане грабили монастырь. Голодные, озлобленные мужики били её, насиловали, переворачивали вверх дном всё убранство, стремясь забрать то немногое, что упустили из виду их предшественники. Монастырские служители гибли один за другим – от чумы, от голода, от лап мародёров, – а она всё отказывалась покинуть это место, то ли из невозможности найти иное пристанище, то ли из животного нежелания оставлять логово.