Серебряный плач

Серебряный плач

Серебряный плач

            Иногда, когда я смотрю на небо, мне хочется плакать от восхищения этой красотой, кажется, что нет ничего чище, прекраснее и неколебимее неба. Голубое ли оно, хмарное, тяжелое и свинцовое, полыхает тысячью закатных огоньков – мне уже неважно – небо вечное. А мы нет. Мы слабые и тонкие, легко ломаемся и рассыпаемся, легко сдаёмся, и небо висит над нашими душами грозным палачом, хмурым судией и хранителем одновременно.

            Но милее всего мне всегда был ночной свет, ночное небо и тот ковер бесконечности, который раскрывался перед моим взором. Только ночью можно было понять и увидеть, как ничтожен и жалок человек по сравнению с этими серебряными гвоздиками-светлячками звёздами, что то подмигивали мне на бархате свода, то, напротив, начинали сиять ярче, будто бы красуясь: «смотри, как я прекрасна!».

            Я видела вас, звёзды, видела. Во всяком случае, я вас помню. Или же мне уже кажется, что я вас помню? Сейчас не разберёшь.

            Сначала пыльные бури приходили редко, но, как говорила бабушка – «метко». Они проносились над городом – буйные и противные, оставались на стёклах, скрипели на зубах, но, в целом, не наносили особенного вреда для нас. Нам же, детям, и вовсе казалось, что это – сущий пустяк, подумаешь – на языке что-то хрустнуло с яблоком! Не червяк же, и ладно! Да и населению говорили из интернета, телевизора и радио, что беспокоиться не о чем, что всё нормально. Нам говорили, что пыль – это просто пыль, она не вредит здоровью и вообще, едва ли не полезна. И мы не беспокоились, верили, хотя, слухи множились. Я сейчас могу вспомнить странные сборы соседки справа, у которой муж был полковником. Нервный взгляд её на нас, детей, которые весело бросались пылью друг в друга, сметали её со ступеней и крыш я помню до сих пор. Она, наверное, знала, или чувствовала, что конец нашего мира ближе, чем нам думается.

            Потом пыльные бури зачастили. Спасения не было. Повсюду – в Китае ли, в Лос-Анджелесе, во Франции, в Индии – всюду появились песчаные бури. Где-то они полностью накрывали поля, где-то даже портили воду (о, бедный Египет, как сильно ему досталось тогда! – год был жарким и Нил, попавший под эпицентр песчаной бури совершенно не вписывался в общую картину).

            Беспокойство витало в воздухе, как витала в нём и пыль. Секты, шумы, крики… одни призывали покаяться всех в грехах, другие обвиняли политиков, третьи призывали к жертвам. И мы, дети, росли в странном мире, где появились маски с фильтром, где неожиданно нельзя было открывать даже в жару окна и форточки, где постоянно во рту на зубах скрипел песок, и какая-то вечная морось…

            Хотелось пить, у многих ухудшилось состояние лёгких и гортани. Мне было десять, когда на моих глазах седовласый мужчина – высокий и худой, как скелет, словно бы обтянутый кожей, уже, будто бы мёртвый, посеревший, закашлялся, в кашле сложился пополам и выплюнул на давно уже пыльный асфальт  сгусток чего-то кроваво-чёрного, склизкого. Меня едва не стошнило рядом, кажется, даже через плотную маску-фильтр я почувствовала запах гнили, а может быть, и он мне привиделся. А этот человек упал и лежал без дыхания.

-Он умер? – спросила я шёпотом у матери в тот день, почему-то я уже знала, что «умер» надо произносить шёпотом.

-Да, - ответила она и ничего в её лице не дрогнуло. Я подивилась её черствости тогда, но потом, много лет спустя, я вспомнила, что в ту пору она была врачом в городской больнице номер один. Она видела смерти каждый день, а с приходом песчаных бурь, видела и смерти, и то, как человек выплёвывает из себя и лёгкие, и связки. Ей не было это уже удивительно и в ту минуту она, скорее всего, думала о том, чем бы накормить нас, чтобы было меньше пыли в наших желудках и не било по кошельку: приход бурь заставил правительство пойти на крайние меры, повышались налоги, транспорт срочно переоборудовался в «экологически чистый», приходилось тратиться на витамины, таблетки, и еду, которую выращивали в теплицах. Мне, помню, не нравился вкус яблок, которые оказывались теперь на столе, но другого не было. Приходилось есть. Сначала казалось, что я жую пластиковый пакет, а потом я привыкла и теперь, читая старые книги, где описываются самые простые, душистые яблоки, я уже в них не верю. Такого не бывает! Яблоки безвкусные, помидоры безвкусные, хлеб безвкусен, а от молока несёт йодом – вот она, хвалёная реальность.

-Зато мы поднимаемся в космос, победили рак, отреставрировали «Титаник»! – спорила со мной моя сестра, Вика, не замечая, будто бы, как уходит с её лица краска, отдавая жизнь серости. – Что тебе эти звёздочки, эти яблоки, это совершенно неважно!

-В космос поднимаемся, рак побеждаем, «Титаник»…тьфу! – я плотнее прижимала маску-фильтр к носу, машинально, не вдумываясь, за окном свирепствовал ветер, вернее, то, что раньше было ветром, а теперь стало лишь одной пылью. Если эти стёкла не выдержат – будет туго, хорошо, что скоро зима, зимой ведь снег, не может быть пыли, да?

            Мы все тогда так думали. И армия, которая постепенно стягивалась поясом вокруг города, перекрывая границы, и политики, что пытались продвигаться за счёт общей трагедии, и церкви, и простые обыватели, уставшие от масок. Эту зиму благословляли задолго до её прихода, и, наверное, ни одной зиме не были так рады, как в тот год радовались мы, дети, решившие, что вот в этом году нас не напугает даже самый жуткий холод, и мы всё равно пойдём лепить огромную снежную бабу.

-Это какой-то бред, - промолвила мама, глядя в щёлочку меж досок на заколоченном окне, - холодит по-зимнему, но добавилась пыль.

            Больше не было снега, больше не было дождя. Была пыль. Нельзя было выходить на улицу, нельзя было жечь электричество больше двух часов в день (потом свели к получасу), нельзя было выращивать цветы и собирать их тоже. Пластиковая едва стала нашей реальностью, маски-фильтры – неотъемлемой частью жизни, да ещё очки, чтобы защищать от пыли глаза. Исчезло телевидение – из-за пыльных бурь были перебои с электричеством, исчезла уверенность в завтрашнем дне. Все разбредались по домам, выходя только по особенному разрешению на службу, да в магазины, если получали допуск. Экономика рушилась ко всем чертям, и теперь за счастье было прожить день без того, чтобы тебя настигли где-нибудь страшные новости с жуткими непонятными словами и сочетаниями: обвал, крах, кризис…