Сезон колдовства

 Последнее утро

 Последнее утро  

  Ее ведут по узким коридорам навстречу судьбе. Она прекрасно понимает: правда в этих стенах ценится не дороже ржавого медяка. Даже клятва на распятье не переубедит  следователей в ее причастности к ковену. Слепо повторяя сухие слова обвинения они ждут от нее только одного – короткого согласия. Но она не доставит им такого удовольствия. И как закономерный итог за неверные мысли, она получает очередную порцию боли. На этот раз удары оказываются более жесткими, наполненными ненавистью и призрением. Но она прощает их и за этот поступок тоже. Они ни в чем не виноваты. Просто так сложились обстоятельства. Переплелись, будто змеи и жалят одна за одной, не давая продуху.

   Один человек сам по себе не опасен, а вот толпа. Именно так она думает, представляя главный городской собор и бесчисленное число чтецов, клириков и епископов. Стадо баранов – не иначе. По одиночке они почтительны и пыщут святостью во все стороны, но когда соприкасаешься с канонами изнутри… Ей не хочется об этом думать. Может быть потом, но только не сейчас. Сейчас она верит, что ошибается и среди заблудших праведников, найдет хоть один добродушный грешник, который разглядит в ней невинную душу.

     Надзиратель подталкивает ее в спину вызывая очередной приступ боли. Закусив губу, она пытается не потерять сознания, когда наступает на опухшую ногу.

    Ничего, здесь уже недалеко, - утешает она сама себя. Стерпит как-нибудь.

     Хищно скрепят  плохо смазанные замки и дверь за ней резко захлопывается. Тут даже стены источают неприкрытую злобу. Лязг, позвякивание, скрежет – любой звук напоминает ей ужасную насмешку судьбы.

   Устало прислонившись к ледяной стене, она прислушивается к мерной капели: сегодня мельница начала свой труд немного раньше. Кто-то неподалеку жалобно стонет и отчаянно барабанит в закрытую дверь.

   Не выдержал! 

   Но стоит ли его в этом упрекать, - у каждого свой предел прочности, тем более когда проведешь в здешних подвалах больше месяца.

   Вскоре сумасшедшая дробь прекращается. Отчаянье накатывает с новой силой – на этот раз неудержимыми проклятиям, а чуть позже – уже жалкими стенаниями.

   Стараясь не обращать внимание на этот акт безысходности, она закрывает уши руками, встает на колени и молится. Сначала тихо, произнося благословенные слова одними губами, а затем все громче и громче. 

    Распятие она мастерит из двух сухих веточек. Покрепче перетягивает их серой нитью из собственного платья и водружает на воображаемый алтарь - хоть какое-то утешение в этом бескрайнем Мраковом царстве.

    В первый день она молится недолго, всего пару коротких минут, но постепенно время проведенное на коленях перед простым прутиком заметно увеличивается. В ночь перед казнью она не сомкнет глаз. Устало повалившись возле самодельного алтаря, пленница умоляет простить своих мучителей.

   Перед самым рассветом в камеру приходит священник. Устало зевнув он какое-то время молча стоит в углу, а потом медленно направляется к выходу.

-        Вы не отпустите мне грехи? – раздается ему в спину.

 Он поворачивается, и уставившись на ее изможденное лицо, удивляется: 

-        А разве твоей гадкой вере это необходимо? 

-        Это необходимо любому, кто стоит на краю пропасти. А вера тут совершенно не причем, -  ответ вырывается из темноты.

  Поразмыслив, он соглашается. Но отнюдь не из-за сострадания, просто его вновь начинает мучать подагра и он решает немного отдохнуть перед тяжелым подъемом по винтовой лестнице.

-        Говори, заблудшее дитя, в чем ты видишь свой проступок?

  Она устало опускает взгляд, собирается с мыслями.

-        Я едва сдерживаю свою ненависть, отец. Раньше у меня не было ничего подобного, но попав сюда…

-        Понимаю, - соглашается священник, - святые братья мешают тебе творить черное дело, не так ли? Да, их молитвы  довольно сильны, заблудшее дитя.

Она тяжело вздыхает:

-        Вовсе нет. То что гложет меня изнутри имеет совсем иную природу. Не знаю, сможет ли кто-либо вынести большие страдания, чем выпали на мою долю. Уж не знаю за что мне все это, но я со смирением принимаю их…

-        И в чем же они выражаются? – не понимает исповедник.

-        Коридорный насилует меня  по пять раз на дню, если конечно предположить, что день здесь начинается с изуверств следователя, а заканчивается пытками беззубого душегуба Ханса, который терзает не только мое тело, но и разум своими похабными стишками.  Правда с этим я уже смирилась, святой отец. Боль иногда даже вызывает радость на моих устах. А вот то что происходит ночью, нескорую, порождает во мне лишь ужас. Все дело в голосах… Именно они ранят мою душу кошмарными историями. Ведают мне о том, как навестят моих маленьких дочек. Я стараюсь не слушать… но обрывки фраз все равно доходят до самого сердца. Это ужасно – я о том, что они хотят сделать… какую боль собираются причинить моим милым крошкам. Но я прощаю их всех. Каждую ночь или день… сюда ведь не проникает свет…да и откуда мне знать… Впрочем, это абсолютно неважно. Слышите меня, я молюсь за их души… Плачу, но молюсь… И от этого начинаю ненавидеть себя. С каждым разом все и сильнее и сильнее… - Ее голос становится тише, а вскоре полностью растворяется, оставив после себя лишь тяжелый осадок несправедливости.