Шабкадар

Шабкадар

        Занятия закончились, и Кейт закрыла оконные ставни на скрипящий, кое-где ещё покрытый остатками белой краски шпингалет. Металл и краска, нагревшиеся на солнце, были приятны своей естественностью, какой-то осязаемой подлинностью, которой лишён пластик. Кейт провела рукой по тёплому и широкому деревянному подоконнику, шершавому из-за местами потрескавшейся, местами исцарапанной надписями на урду краски, и с наслаждением потянулась перед тем, как собрать книги и тетради с учительского стола.

      Старик-сторож подремывал, перебирая чётки, на своей скамейке под навесом у ворот, часть детей — в основном, мальчишки — ещё тусовались у забора: бегали, толкались, кидались портфелями, громко кричали друг на друга. За полгода, проведённые здесь, Кейт толком так и не научилась понимать ни урду, ни пушту. Иногда это обстоятельство пробуждало в ней угрызения совести: как можно требовать от детей успехов в изучении английского, если она сама почти не продвинулась в понимании их родных языков?

      Дети — темноволосые, темноглазые, в возрасте от шести до двенадцати лет — попрощались нестройным хором с характерным акцентом: «Да швиданья, миз Кейт!», когда она проходила мимо. Кейт помахала им в ответ, припомнив слова Патрика о том, что он не понимает, как из таких красивых детей вырастают такие страшные взрослые. «Ранние и многочисленные роды, тяжелый физический труд плюс плохое питание и здравоохранение, » — ответила ему тогда Кейт, но чем дольше жила в Шабкадаре, тем больше в ней крепло убеждение: дело не в последнюю очередь в генетике. Раннее взросление и, как следствие, ранняя старость.

      И все равно, ей нравилось здесь. Нравился бедный, простой, в чем-то даже убогий быт, так отличающийся от жизни в Нью-Йорке или Брисбене. Нравились кубики глинобитных домов с плоскими крышами, узкие, кривые улочки и жуликоватые уличные торговцы овощами и фруктами. Нравились горы, суровые, почти лишенные растительности, и влюбленный в них учитель географии Салман, водивший детей в походы для наблюдения за жизнью горных козлов. Нравилось, как он волновался, когда речь заходила о будущем Пакистана, как горячо и с трогательным достоинством пытался убедить Кейт и других иностранцев в том, что его страна не только рассадник терроризма.

      Экспатов* тут, впрочем, было немного, и все они так или иначе были связаны с программами «Врачи без границ» и «Учителя без границ». Кейт приехала сюда именно по второй, в отличие от многих вступив в неё не ради гарантированного преподавательского места в школе в Штатах по окончании, но по зову души, из желания помогать, а заодно и повидать разные уголки мира. Её определили в сельскую среднюю школу в Шабкадарский тексил**, повесив практически всю нагрузку по английскому языку и литературе, но Кейт с радостью согласилась — она любила свою работу.

      Других школ в этой деревне не имелось, ни младшей, ни старшей, за ненадобностью. Большинство местных жителей не могли себе позволить оплачивать обучение в старшей школе, водить детей в младшую не было принято, да и в бесплатную среднюю их отпускали неохотно, особенно если речь шла о девочках.

      Именно с этой гендерной дискриминацией Кейт пыталась бороться. Когда очередная её ученица переставала ходить на занятия, Кейт шла к родителям, убеждая вернуть девочку в школу. Получалось далеко не всегда, но это не значило, что надо прекращать пытаться.

      Первое время компанию Кейт в этой борьбе составляла Насим — жена Салмана и по совместительству учительница истории, но трое маленьких детей, забота о хозяйстве и больной свекрови не позволяли Насим тратить внеурочное время на чужих дочерей так часто. К тому же Кейт постепенно начала ориентироваться на местности самостоятельно и теперь ходила по родителям, на рынок и на прогулки одна. Её уже знали все (единственную блондинку в деревне трудно не заметить) и при разговоре добавляли уважительное «миз» в конце фразы, служащее на пинглише*** стандартным обращением к учительнице вне зависимости от возраста и семейного положения.

      По дороге Кейт не удержалась и купила гуаву. Мальчишка-торговец, расположившийся с мешком товара на перекрёстке, слегка срезал кожицу на боку плода, чтобы покупательница могла видеть — фрукт именно такой, как она просила: слегка розоватый, не твердо-недоспело-белый и не сочно-переспело-розовый. Кейт любила кисло-сладкий вкус созревающей гуавы, распробовала его ещё в Брисбене, но здесь собранная прямо с веток, гуава была на порядок свежее и вкуснее.

      О покупке Кейт не пожалела — идти ей предстояло далековато, почти на самую окраину, и гуава ощутимо скрасила дорогу. Твёрдые как камень семечки Кейт собирала в ладонь и, не встретив по пути ничего, похожего на мусорный бак, выкинула на землю у старого дерева, в чьей тени, под рассыпающимися по лицу, телу и дорожной пыли «солнечными зайчиками», простояла какое-то время, вытерев руки влажной салфеткой и сверяясь с гугл картой.

      В нужном ей доме на первом этаже располагалась мастерская по ремонту бытовой техники. На двери и жестяной пластине, прислонённой к стене, красовалось намалёванное синей краской слово «ремонт» на трёх языках, по сторонам от надписи чуть более умелой рукой были нарисованы ключи, часы, ножницы, мясорубка и неожиданный в этом ряду смартфон.

      Внутри мастерской, за покрытым клеёнкой прилавком, заваленным инструментами и деталями каких-то механизмов, Кейт застала худого, очень красивого мальчика в серой галабее****. Уже почти взрослый, лет пятнадцати-шестнадцати, не меньше, такие в Штатах учатся в старшей школе и готовятся к поступлению в колледж, но здесь, как правило, уже давно работают. В помещении было душно и остро пахло нагревшимся на солнце машинным маслом.

      — Добрый день. Я ищу родителей Фатьмы Касми.

      Парень оторвался от чистки часового механизма и посмотрел на Кейт враждебно, пожалуй, даже с брезгливостью. Скорее всего, не одобряет женщин, не носящих бурку***** (Кейт ограничивалась платком, небрежно наброшенным на волосы), возможно, к тому же не любит блондинок, и уж совершенно точно ненавидит американцев. Впрочем, Кейт, следуя советам бывалых экспатов, въехала в Пакистан по своему второму, австралийскому паспорту, так что про то, что она американка, мальчик, как и вся деревня, ничего знать не мог.

      — Два квартала, поворачиваете налево, потом через мост направо.

      — Но по документам её семья живет здесь…

      — Родители — в кладбище.

      Наряду с неправильным употреблением предлогов, в уже по-мужски низком голосе слышался ощутимый акцент, навскидку скорее пуштунский — в Пешаваре и его окрестностях ещё с 1980-х годов осело множество беженцев из Афганистана.

      — Хорошо, как мне поговорить с её опекунами?

      — Что вы хотите?

      — Ты — её родственник?

      — Да. Старший брат.

      То, что ему явно не было восемнадцати, не исключало вероятности, что парень — глава семьи. Если родители умерли, а родственники не озаботились или их не нашлось… на социальные службы в пакистанской деревне рассчитывать не приходилось.

      — Ты — её опекун? — на всякий случай еще раз уточнила Кейт.

      В больших тёмных глазах мелькнул гнев. С таким выразительным взглядом и тонкими, правильными чертами лица парню бы в сериалах сниматься или обложки глянцевых журналов украшать, а не прозябать в деревенской ремонтной мастерской. Но с пониманием неместного варианта произношения английского у него, похоже, проблемы.

      — Кто сейчас старший в семье? — перефразировала Кейт, стараясь говорить медленнее и отчетливее.

      — Я.

      — Почему Фатьма перестала ходить в школу?

      — Она должна смотреть маленьких.

      Стандартный ответ. Даже если родители были живы, зачастую они сами прекращали отпускать девочку в школу, чтобы она стала полноценной нянькой для братьев и сестер и таким образом готовилась к замужеству. Кейт вздохнула.

      — Мы можем выстроить индивидуальный план обучения так, чтобы она успевала и учиться, и помогать по дому. — Аргумент для этих случаев у неё тоже был заготовлен стандартный.

      — Нет.

      Короткое, полное сдерживаемого гнева слово прозвучало категорично.

      — Почему? — не сдавалась Кейт.

      — Зачем ей учиться? — Встречный вопрос, заданный с насмешкой, тоже был не нов. Кейт понадеялась, что, будучи ещё очень молод, собеседник понимает ценность образования, и отвечать на этот вопрос здесь ей не придется. Зря понадеялась.

      — Чтобы больше зарабатывать. Закончив школу, Фатьма сможет устроиться секретарём или менеджером, а не заниматься тяжелым физическим и ручным трудом за гроши. Она сможет дать своим детям более качественное образование. Возможно, у нее появится шанс выйти замуж за пределы вашей деревни и за человека с более высоким социальным статусом.

      С социальным статусом Кейт переборщила, но все равно то, что мальчик зло рассмеялся ей в лицо, стало неприятной неожиданностью. Неужели её аргументация показалась настолько неубедительной? Умение общаться с подростками никогда не было сильной стороной Кейт, именно поэтому она отказалась от преподавания в старшей школе, а теперь стояла, не зная, что ещё добавить, как найти верный тон и слова для того, чтобы одиннадцатилетняя Фатьма смогла вернуться к занятиям.

      Отсмеявшись, парень внезапно застыл, будто в голову ему пришла совершенно новая мысль. Он внимательно посмотрел на Кейт, и в этот раз взгляд был каким-то оценивающим. По-мужски оценивающим. Кейт это напрягло. Мальчик ей нравился, но чисто умозрительно. Ничего хоть как-то связанного с сексом, позволять себе или, тем более, позволять ему она не собиралась.

      — Вы замужем?

      Кейт перехватила взгляд, обращённый на ее левую руку. Кольца там, естественно, не было.

      — Какое это имеет отношение к делу?

      — Не замужем, — сам себе кивнул парень. — Дети есть?

      — Нет.

      Кейт опасалась прервать тонкую цепочку диалога между ними, и в то же время бесцеремонность вопросов рождала в ней желание послать юнца куда подальше.

      — Учительницы английского всегда без мужа и без детей, — он вдруг улыбнулся на этих словах.

      Кейт хотела было возмутиться, но следом услышала:

      — Хорошо, давайте делать индивидуальный план для Фатьмы.

      Приглашающим жестом он отодвинул занавеску, отделяющую мастерскую от коридора с лестницей, ведущей на второй, жилой этаж дома. Оттуда слышались звуки песни, транслируемой по радио, и детские голоса, поэтому Кейт уверенно шагнула вперёд.

                               ***

        Она очнулась в густой и душной темноте. Пахло сыростью, старыми вещами, мышиными экскрементами. В попытке пошевелиться Кейт быстро выяснила, что связана по рукам и ногам. Кляп во рту, отвратительно-шерстяной на вкус, обнаружился ещё раньше. А полная темнота явно окружала её в том числе и из-за повязки на глазах. «Господи, Кейт, какая же ты дура», — с усталой злостью обругала она сама себя. Связанные руки нащупали сначала матрас, потом доски, кажется, часть стены, ногами она дотянулась до чего-то похожего на большую бочку. Ага.

      Извиваясь, Кейт принялась бить ногами по этой бочке, стремясь расшатать её, создать шум посильнее. Сама бочка так и осталась стоять, а вот с неё на Кейт упало несколько довольно увесистых вещей. Отдышавшись, Кейт собиралась повернуться и ощупать их руками, но тут раздались шаги, а следом звук волочения чего-то тяжёлого, скрип металла и дерева. Звуки шли сверху вниз. Судя по ним, она находилась в подвале.

      Кто-то подошел и молча собрал вещи, валявшиеся вокруг Кейт. Она застыла, прислушиваясь, не зная, чего ожидать дальше.

      Повязку с глаз резким движением дернули на лоб. Задетая повязкой шишка на затылке отозвалась поднимающей волосы дыбом болью, и Кейт зашипела сквозь зубы. Когда боль отпустила, Кейт проморгалась и увидела на полу фонарь, а рядом с ним того самого красивого мальчика. Он сидел на корточках и смотрел на Кейт пристально, задумчиво и даже печально.

      — Это не ради денег и не потому, что я ненавижу западных женщин. Ради Зейнаб. Я обязан сделать всё ради неё.

      В голосе звучала обречённо-виноватая и в то же время злая решимость. С кляпом во рту Кейт в ответ могла только смотреть и мычать. Мычала и дергалась она, и когда парень, опустив повязку обратно ей на глаза, привязал Кейт к той самой тяжелой бочке.

      Сколько времени прошло до того, как он пришел снова, Кейт не знала. Довольно много, судя по тому, как сильно затекли руки и ноги. В этот раз пришедших было несколько, они переговаривались на пушту, но Кейт, кроме того, что говорят явно о ней, ничего не понимала. Потом её отвязали, подняли, как мешок перекинули через плечо и понесли. Донесли до машины, сбросили в багажник, захлопнули его.

      Кейт боялась багажников. Не просто закрытых пространств, а именно багажников. Не последнюю роль в развитии этой фобии сыграли, наверное, разные триллеры и фильмы ужасов, в которых персонажи умирали, задохнувшись в багажнике или утонув в нём вместе с автомобилем. И сейчас, ощутив телом, как завёлся двигатель и машина тронулась с места, Кейт приложила все усилия, чтобы не поддаться панике. Ей и так тяжело было дышать с кляпом в сухом до сумасшествия рту.

      Она вспомнила Летисию, своего инструктора по йоге. Та всегда говорила, что дыхание — это жизнь. То же самое говорили и инструкторы на тренинге по кризисным ситуациям, который все волонтеры «Учителей без границ» проходили перед отправкой к месту работы. «Если паникуете — сконцентрируйтесь на дыхании». Кейт сконцентрировалась. Кислорода не хватало всё равно, но справиться с головной болью, страхом и жаждой в какой-то мере удалось. «Берегите свои эмоциональные и физические ресурсы, старайтесь сохранять ясность ума, чтобы максимально помочь себе в нужный момент», — припомнила Кейт ещё один совет с тренинга.

      К ремонтной мастерской она подошла около четырёх часов дня, так что сейчас, скорее всего, уже за полночь. Да, за полночь, иначе её не вынесли бы из подвала, не скрываясь, и не погрузили бы в машину прямо на улице. А если уже ночь, хозяйка дома, в котором Кейт снимала две комнаты, должна была заметить отсутствие постоялицы. Беда в том, что Кейт на выходные часто ездила в Пешавар*, иногда забывая предупредить об этом свою арендодательницу, так что та заметить её отсутствие могла, а вот встревожиться и посчитать нужным кого-нибудь известить — не факт. Но завтра — рабочий день, в школе занятия, так что утром исчезновение Кейт точно обнаружат. Сторож и дети, толпившиеся у забора, видели, как она уходила не в направлении своего дома. Надо было предупредить хотя бы Насим, к чьим именно родителям она собралась… а так полиции придется проверять весь список…

      Трясясь по дорожным ухабам, Кейт пыталась оценить время, проведённое в пути, хотя бы приблизительно. Дорога становилась всё хуже, значит, везли её не в сторону Пешавара, а выше, в горы. Везли около полутора часов, по её прикидкам.

      И изнасиловали сразу по прибытии. Бросили грудью на стол, прижали немалым пузатым весом, спустили джинсы и трусики… Без смазки было больно, но Кейт, напряженно пытавшуюся сохранить ясность рассудка и не дать воли эмоциям, больше всего волновало, есть ли у этого акта свидетели (могущие стать следующими в очереди к её телу) и как обезопаситься после, ведь насильник не использовал презерватив, так что само унизительное, но короткое соитие не успело толком запечатлеться в памяти.

      Потом её заперли в какой-то комнате, и разозлённая насилием Кейт, нащупав небольшой выступ на уровне своей головы, умудрилась, несмотря на боль в шишке, снять с себя повязку. Ещё несколько минут ушло на то, чтобы аналогичным образом избавиться от кляпа. Пить хотелось безумно, Кейт боялась, что у нее началось обезвоживание. Отдышавшись и осмотревшись — комната оказалась пустая и полутёмная, с подобием узких ажурных окон лишь у самого пола, — преодолевая дурноту и головокружение, Кейт после нескольких неудачных попыток изловчилась просунуть сначала попу (спасибо трехгодичным занятиям йогой в Нью-Йорке), а затем ноги между связанными за спиной руками. Зубами разобралась с верёвками, а потом несколько минут лежала, сдерживая стоны боли, вызванной притоком крови к онемевшим пальцам. Краткая мобилизация сил, вызванная злостью, закончилась, и теперь слабость накатывала волнами.

      — Миз Кейт! Я вас узнала, — послышался шёпот, заставивший Кейт подскочить и судорожно избавиться от верёвок на ногах.

      — Здесь, — раздался голос и следом осторожный стук.

      Звуки слышались за одной из ажурных оконных перегородок. Чтобы лучше видеть, Кейт легла на пол. За перегородкой, в комнате, освещённой получше, чем её собственная, Кейт разглядела лежащую в позе эмбриона, лицом к межкомнатному окошку, тоненькую девушку.

      — Я несколько раз приходила в школу вместе с Фатьмой и видела вас.

      — Ты — Зейнаб?

      Девушка энергично закивала. Она была очень похожа на брата — такая же красивая и худая, примерно такого же возраста, с такими же высоко изогнутыми бровями и большими тёмными глазами. Только у неё под одним глазом даже при плохом освещении видна была большая фиолетово-жёлтая припухлость.

      — Когда Ахмет украл меня, Имран пришёл и потребовал отпустить. Они его побили. Он пришёл ещё раз, с полицией, но Ахмет всё равно сказал, что не отпустит, я ведь буду считаться испорченной тогда, и обещал заключить со мной никах**. Уже месяц прошёл, а не заключил.

      По голосу было понятно, что Зейнаб вовсе не расстроена тем, что церемония бракосочетания не состоялась. Она смотрела в стену, и быстрыми пальцами скручивала в трубочку и раскручивала нижний край рубахи.

      — Потом он стал говорить, что я ничего не умею… в постели… и что я ему надоела.

      Кейт вспомнила свой собственный, совсем недавний опыт общения с тем самым Ахметом, и искренне пожалела девочку. Для неё эта сволочь была первым мужчиной.

      — Сегодня Имран позвонил и пообещал Ахмету настоящую голубоглазую блондинку, если он меня отпустит. Ахмет согласился, но теперь говорит, что вы слишком старая. А Имран говорит, что зато опытная и что слово надо держать.

      Смеяться или плакать от этого дикого обсуждения её достоинств с недостатками, да ещё в пересказе избитой смущающейся девочки, Кейт не знала.

      — Имран — твой брат? — уточнила она.

      — Да, мы близнецы, — ответила Зейнаб, видимо, не зная, как по-английски будет «двойняшки». — А ещё у нас есть Фатьма, Фируз, Саиф и Али.

      Младших, всех, кроме Али, Кейт знала и обучала. Способная Фатьма с немного «падающим» разрезом глаз, драчливые погодки Фируз и Саиф, по пятницам прогуливающие уроки, чтобы заработать чисткой обуви на главной площади перед мечетью. Кейт их знала. Точнее, знала часть их жизни, связанную со школой. Совсем небольшую, как оказалось.

      — Имран поступил неправильно, я знаю, — донёсся виноватый шепот Зейнаб. — Меня всё равно замуж никто уже не возьмет, а если я буду жить с ними, то и Фатьму тоже. Но здесь я… или его убью… или себя…

      В конце фразы голос завибрировал беспомощным, смешанным с болью и страхом гневом, а брови острым углом сошлись на переносице, сделав Зейнаб ещё больше похожей на брата. Девушка закрыла глаза, неосознанно-оборонительным жестом обхватив себя за плечи.

      — Так. — Кейт остро ощутила себя взрослой и ответственной. Очень взрослой и единственной, кто может и должен принять решение. — Зейнаб, послушай меня. Посмотри сюда.

      Дождавшись, когда девушка снова откроет глаза, чтобы их взгляды встретились, Кейт продолжила:

      — Мы справимся с этой ситуацией. То, что какой-то мудак изнасиловал тебя, ещё не конец света. Далеко не конец. Когда тебя отпустят… — Кейт намеренно не использовала «если». — Когда тебя отпустят, езжайте в Пешавар, сразу, все вместе. Там нужно найти человека по имени Патрик О’Лири, он работает в американском консульстве. Скажешь ему, что Кейт Маррей похитили и отвезли сюда. Ты же знаешь, где мы? Сможешь описать?

      — Да.

      — Хорошо. И ещё скажи, что вас нужно спрятать. Устроить что-то вроде программы по защите свидетелей. Скажи, что это я попросила. Он сделает.

      Раздались приближающиеся шаги и голоса. Зейнаб вскочила.

      — Это за мной.

      — Отлично. Патрик О’Лири, запомнила?

      — Да! Да! Я сделаю, как вы сказали.

      Кейт выдохнула и добавила ещё одно, последнее и важное:

      — Скажи Имрану, ему ничего не будет. Я не стану про него говорить в полиции или где-то ещё. Пусть не боится.

      Дверь в комнате Зейнаб открылась, и, не оглядываясь, девушка шагнула за порог.


                                  ***

       — Я беременна?

      — На этот вопрос пока невозможно дать однозначного ответа.

      Кейт вздохнула. Противозачаточное «задним числом» она выпила, но все же…

      — А Зейнаб?

      — Пока не известно, - терпеливо повторила врач. - У вас обеих сотрясение мозга, мелкие влагалищные разрывы, у Зейнаб в большей степени. А еще у нее трещины в двух ребрах и отслоение сетчатки. Это не считая гематом по всему телу.

      — Она сможет видеть?

      — Конечно. Отслоение только в одном глазу. Через пару недель после операции подберем очки или линзы.

      За уверенным, оптимистично-спокойным тоном доктора Гуфар глубинным слоем слышался гнев. Или, может быть, Кейт так казалось, потому что в ней самой бродила бессильная злость.

      Смотреть на свет было тяжело, и теперь было понятно, почему. Она чувствовала себя опустошенной, обессиленной, апатичной. «Все закончилось», — говорила себе Кейт. И чувствовала, что закончилось действительно все, что было раньше, плохое и хорошее. Впереди туманом расстилалась пугающая неизвестность посттравматического стресса.

      Приходили коллеги из «Учителей без границ», из Шабкадара приезжала очень расстроенная Насим, звонил директор школы, но Кейт не хотела никого видеть и ни с кем разговаривать, она очень быстро уставала от их слов, их эмоций, совершенно чуждых ей сейчас, от подспудного «скажи, что все уже нормально, и мы об этом забудем», которое читала на лицах, слышала в паузах между словами. Единственным, чей визит не вызвал у Кейт внутреннего отторжения, был Патрик.

      — Жара, как в пекле, — сказал он, вытирая лысину салфеткой, огляделся в поисках стула и, не найдя его, уселся прямо на кровать, скрипнувшую под немалым дополнительным весом. — Эй, ты как, Китти-Кейт?

      Прозвище она получила в пору их короткого бурного романа. Потом накал страстей сошел, но они остались друг для друга интересными собеседниками, надежными друзьями и периодически, когда ни с кем не встречались, партнерами по сексу. Перевод Патрика в Пешавар и его ироничные рассказы о жизни здесь стали одной из причин, почему Кейт из всех мест на планете, где «Учителя без границ» помогали развитию образования, выбрала Пакистан.

      Он осторожно поправил прядку надо лбом Кейт и вздохнул:

      — Паршиво, да?

      Она кивнула. Ее уже воротило от длинных галабей и белых докторских халатов, поэтому вид Патрика в футболке, джинсах и льняном пиджаке грел душу своей нормальностью. Когда там, в горах, вытащивший ее во двор за шиворот урод, толкнул Кейт к военным, она тоже побежала на пиджак, единственный среди рядов униформы, еще до того, как узнала и поняла, к кому именно бежит.

      — А где девочка? — Патрик качнул головой в сторону второй, пустующей кровати.

      — Ее сегодня оперируют.

      Волоски на теле до сих пор поднимались при воспоминании, как Зейнаб через несколько часов вернули в ее комнату-клетку плачущую, с кровотечением из носа. Осознание того, что ни одну из них не собираются отпускать, отняло последние силы. Кейт лежала на полу и пела Зейнаб колыбельную, не понимая, что и сама плачет, пока в комнату не ворвался какой-то мужик и, хватая то за волосы, то за шиворот, не выволок её из дома.

      — Как вы нас нашли? Ведь Зейнаб не отпустили…

      — Её брат. Грёбанный гений международной провокации, мать его. Наворотил дел… а потом позвонил с твоего телефона в австралийское посольство, рассказал, что тебя похитили и где держат. Нэнси перезвонила мне, а я теперь по гроб жизни обязан генералу Дуррани, потому что полиция собиралась начать действовать только на следующий день.

      — Этого Ахмета… арестовали?

      — Да, его взяли, но думаю, быстро отпустят. Там жёсткий замес, трафик героина и оружия из Афганистана по перевалам и обратно. И всё это завязано на очень влиятельных людей. Так что полиция ничего с этим сделать не может. Да и не очень хочет.

      — То есть будут еще жертвы?

      — Будут. Это Пакистан, детка.

      За что Кейт ценила дружбу с Патриком больше, чем их прошлые романтические отношения, так это за то, что в качестве друга он ей не врал. Даже когда Кейт очень не хотелось слышать правду. Не у каждой девушки есть возможность задействовать два иностранных посольства и роту солдат пакистанской армии, чтобы спастись. С этим знанием ей теперь предстоит жить.

      — Что с детьми?

      — Да проследил я, чтобы их забрали. Дом, правда, на следующую ночь сожгли, но им по-любому теперь в Шабкадаре не жить. Социальная служба сейчас ищет родственников.


                              ***



      Кейт разбудил шепот. В этом шепоте слов было не разобрать, и не потому, что говорили слишком тихо, а потому, что шептались на пушту. Впрочем, два слова из разговорного потока мозг все-таки вычленил: «миз Кейт». Знакомый голос, произнесший ее имя, говорил с мягкими, подбадривающими интонациями, а вопрошающий и явно детский — тихо, с сомнением. Голос Зейнаб прошептал еще одно, по интонации похожее на «давай» слово, и после секундной заминки по полу легко просеменили ноги, обутые во что-то мягкое, и Кейт почувствовала, как на одеяло рядом с ней что-то положили.

      Она осторожно приоткрыла глаза. Рядом со своей ладонью Кейт увидела маленькую, сильно потрепанную пластмассовую машинку без переднего колеса, а возле кровати — мальчишку лет четырех, с нереально огромными черными глазами и нечесанными кудряшками. Встретившись с Кейт взглядом, он испуганно взмахнул руками и, сверкая пятками в одних носках, путаясь в подоле галабеи, нырнул под кровать, стоявшую напротив.

      — Али дал вам свою любимую машинку, чтобы вы не грустили и быстрее поправились, — послышался с той кровати голос Зейнаб.

      — Скажи, что машинка мне уже помогла, и он может вылезти забрать ее.

      Последовали перешептывания на пушту, но пятки в полосатых носках, один из которых, как теперь разглядела Кейт, был дырявым, так и не высунулись из-под кровати.

      — Он стесняется, — сообщила Зейнаб. — И не разговаривает с незнакомыми.

      Левый глаз, тот самый, под которым красовался огромный синяк, у нее был закрыт большим куском бинта, держащемся на медицинском пластыре. Было похоже, что за день, прошедший после операции, Зейнаб успела свыкнуться с этой «пиратской» повязкой. У самой Кейт повязки хоть и не было, смотреть на свет ей было все еще неприятно, голова начинала болеть и пульсировать.

      — Али попросил сказать, что, если вы закроете глаза, он заберет машинку.

      — Хорошо.

      Кейт все равно собиралась их закрывать, а сидеть без машинки под кроватью было, видимо, невесело.

      Она очень быстро пожалела о своем решении вернуть машинку, потому что визжащий звук, с которым игрушка из-под кровати раз за разом летела в стену, по воздействию на слух и мозг мог сравниться разве что со шкрябаньем пенопластом по стеклу. В конце концов Зейнаб перехватила машинку на очередном вираже, и ее владельцу пришлось вылезти. «Опять носки порвал», — донесся до лежащей с закрытыми глазами Кейт расстроенный возглас. Потом слышались перешептывания на пушту, тихая возня, что-то похожее на песенку, спетую шепотом, и наконец все задремали до внезапного прихода доктора Гулаф.

      В этот раз Али не успел спрятаться под кроватью, поэтому спрятался за сестру, обхватив ее сзади за шею руками и уткнувшись ей в спину лицом.

      — Ребенку не место в больнице так надолго, — сказала врач.

      — Да, извините… Я сейчас… Извините… — всполошилась Зейнаб, безуспешно пытаясь расцепить душащие ее объятия. — Можно я возьму ваш телефон? Его Фатьма с Имраном привели, они ждут, когда я позвоню…

      Она попыталась встать с постели, но с четырехлетним сопротивляющимся грузом на спине это оказалось не так просто. Последовали новые попытки разжать хватку маленьких, грязных пальцев и мягкие уговоры на пушту, на что Али отвечал быстрым и упрямым покачиванием головы, при котором его лоб терся о больничную робу Зейнаб.

      — В послеоперационный период нельзя поднимать тяжести, — недовольно заметила доктор, достав из кармана телефон и протягивая его Зейнаб.

      — Я не поднимала. Он легкий, — оправдывалась Зейнаб, набирая номер. — Имран…

      Пока она разговаривала по телефону, пришел Патрик, и Али, отпустив сестру, все-таки сдристнул опять под кровать. Патрик усугубил ситуацию, поставив пакет с фруктами не на прикроватную тумбочку, а под нее, да еще со стороны постели Зейнаб.

      — Вот обезьянка, — покачал он головой, увидев с какой скоростью пакет утянуло под кровать.

      — Извините его, пожалуйста, — расстроилась Зейнаб и сделала торопливую попытку, нагнувшись, вытащить брата из-под постели.

      — Вниз головой наклоняться тоже нельзя, — раздраженно остановила ее доктор Гулаф.

      — Простите… вот ваш телефон, спасибо… простите, пожалуйста… я его достану, и мы уйдем, чтоб вам не мешать… извините…

      Смущение Зейнаб уже походило на панику, и Кейт вдруг пришло в голову, что девушка так реагирует на присутствие мужчины. Еще долго будет так реагировать. Да и Патрик с его лысо-бритой головой, ростом под метр девяносто и нецензурными татуировками бывшего морпеха на предплечьях, которые на работе приходилось прикрывать длинными рукавами летом и зимой, мог напугать и не такого впечатлительного человека.

      — Это мы сейчас уйдем. Кейт, не хочешь прогуляться?

      — Хочу. — Кейт вдруг поняла, что действительно хочет. Практически все три дня, прошедшие после освобождения, она провела в горизонтальном положении.

      — Тебе помочь встать?

      — Нет, я сама.

      Она действительно смогла встать сама и самостоятельно дошла до двери, но та открылась раньше, чем Кейт успела прикоснуться к ручке.

      Имран на мгновение застыл на пороге, а потом решительно переступил его. Кейт с размаха врезала ему изо всех сил, так, что шлепок кожи о кожу показался оглушительным, а рука сразу онемела. Парень не пытался защититься или отстраниться, он даже не отводил взгляда больших тёмных глаз, в которых читалась вина, но не было раскаяния. На щеке медленно проступал краснотой след пятерни, оставленный Кейт. Она не желала быть тем, кто первым отведёт глаза в этом поединке взглядов. «Сколько же в этом гадёныше гнева и сумасшедшей гордыни», — пронеслось в голове.

      — Я зайду позже, — нарушила напряженную тишину доктор Гулаф.

      Чтобы выпустить врача, им пришлось отодвинуться от двери. После того, как доктор вышла, в освободившийся проём очень тихо просочились Фатьма, Фируз и Саиф.

      — Ну раз все в сборе, давайте обсудим положение дел, — сказала Кейт. Ей было неудобно перед детьми, притихшими после её вспышки, но, с другой стороны, она выплеснула накопившиеся негативные эмоции, и теперь неожиданно чувствовала себя бодрее и энергичнее. Хотя на всякий случай дошла до кровати и села на нее.

      — Куда социальная служба их определила? — спросила Кейт.

      Она обращалась к Патрику, и именно он ответил.

      — Пока в приют. Нашлись дальние родственники. В Малаканде. Они готовы забрать мальчиков.

      Мальчиков, но не «опозоренную» Зейнаб и не Фатьму, на которую легла тень «позора» сестры, — поняла Кейт.

      — Хорошо. Тогда Зейнаб с Фатьмой возьму под опеку я. Это же возможно?

      Зейнаб нужно уехать, здесь она будет в опасности, и за ней до конца жизни будет тянуться шлейф «позора», к тому же в Брисбене её можно будет записать на курс к психотерапевту и на аборт, если понадобится. А Фатьму определить в нормальную школу.

      — Теоретически, за хорошую взятку здесь возможно, что угодно… другой вопрос… ты уверена, что этого хочешь?

      Кейт кивнула.

      — Это осознанное решение. Девочек заберу я.

      Она посмотрела на Зейнаб, и увидела на её лице не только облегчение. Кейт вспомнились маленькие пальцы с грязными ногтями, намертво сомкнувшиеся на шее девушки чуть раньше.

      — Зейнаб для Али как мама, возьмите лучше их вдвоем, миз Кейт, — послышался взволнованный голос Фатьмы. Не подозревающий о теме разговора Али, которого большое количество родственников, видимо, сподвигло осмелеть и вылезти, тихо бодал сестру в бедро лбом, доедая банан и размахивая из стороны в сторону подолом её рубахи, собранным в кулак.

      «В конце концов, где два ребенка, там и три», — сказала себе Кейт. Бэббиситтер им не понадобится, справятся сами.

      — Лучше я возьму вас втроём. Если вы не против.

      Кто-то всхлипнул, кажется, Фатьма, или, может, Зейнаб.

      — Почему три? А мы?! — В мальчишеском голосе было столько возмущения и обиды, что он прозвучал почти девчачьим. Фируз толкнул Саифа под ребра, но того это не остановило. Вернув брату толчок, он горячо добавил: — Мы прогуливали только по пятницам, миз. И всегда приносили домашку. Так нечестно!

      Фируз что-то прошептал ему на пушту, и Саиф сник.

      Кейт было почти физически больно на них смотреть, но она старалась не поддаваться эмоциям. Пятеро детей — это слишком. Особенно таких драчунов. Это никакой личной жизни на ближайшие лет десять, да и по финансам она не потянет. Разве что дом в Брисбене, доставшийся ей от бабушки с дедушкой, достаточно большой, чтобы всю эту ораву вместить. И вроде бы ей, как многодетной опекунше, будет положено пособие… И всё равно, такая семья требует слишком большого и долговременного напряжения сил, а она к этому не готова, надо быть реалисткой. Мальчишкам в Малаканд можно звонить, даже брать к себе на каникулы для успокоения совести… Кейт понимала, что сделанный сейчас выбор будет преследовать её сожалениями всю жизнь при любом раскладе. Она вздохнула. Все же лучше сожалеть о своей доброте, чем о малодушии.

      — Я никогда не планировала иметь столько детей. Ну максимум одного. А не… пять.

      Поняв, что решение принято, Патрик тихо застонал. Не совсем понявший Саиф требовательно уточнил:

      — Вы нас берёте?

      Кейт кивнула, а Фируз опять сказал брату что-то на пушту, и Саиф виновато оглянулся на Имрана. Кейт тоже посмотрела на парня. Тот отвёл глаза. Кадык на худой шее дёрнулся, выдавая эмоции.

      — Кейт, нет.

      На сей раз голос Патрика был предупреждающе-категоричен.

      — Нет, Кейт! Это уже безумие.
 

Примечания:
* Экспаты (то же, что экспатрианты) — люди, живущие и работающие за пределами родной страны.
** Тексил – наименьшая сложносоставная единица административного деления в Пакистане. Включает в себя административный центр (небольшой городок) и прилежащие деревни.
*** Пинглиш (Pakistani English) – пакистанская версия английского языка, сложившаяся в результате колониального англоязычного управления регионом в XIX веке и впитавшая ряд особенностей и выражений, свойственных местным языкам, в первую очередь, урду. На пинглише говорит 57% населения Пакистана, около 8% населения считает его родным.
**** Галабея – длинная мужская рубаха без ворота с широкими рукавами.
***** Бурка – обобщенное название исламской верхней одежды, скрывающей как фигуру женщины, так и ее лицо. В русском языке более распространенным синонимом является слово «паранджа», обозначающее среднеазиатскую разновидность бурки.
*Пешавар - крупный город, центр провинции Хайбер-Пахтунхва на северо-западе Пакистана.
** Никах – в исламском семейном праве брак, заключаемый между мужчиной и женщиной.