Шапка с понпоном

У Маши была классная шапка. Жёлтая такая. В кислотно розовую полоску. Вязаная. С огро-о-о-омным таким зелёным помпоном с фиолетовыми блестящими нитями. Маша носила её с зимы, как только подслеповатая бабушка довязала свой подарок. Маша даже Нового Года ждать не стала, сразу надела. Шла по деревне как королевна: сначала шапка короной, потом помпон этот – нимбом, а потом Маша со всем прилогающимся. Снег идёт – Маша в шапке, ярко так. Дождь – Маша в шапке, чуть тусклее, но вид всё равно бомбически.

У меня тоже была классная шапка – розовая беретка в мерзкий коричневый ромб. Это он потом стал мерзким, когда Машину шапку увидела. До этого – вы что! – самый классный ромб! Это же так модно! У Бритни Спирс, что в журнале «Упс!» на развороте напечатана – такая же. Я сама как Бритни, вся такая столичная, не то что эти деревенские из Сарманова. Мне до Москвы три часа на автобусе, а им до Казани-то только шесть ехать.

Но Маша со своей шапкой…

Идёт, светиться вся. Помпон это огромный: вправо-влево, вправо-влево. На смуглом лице улыбка до ушей. Я уже и так выпендривалась, и этак: и на дерево залазила, с обрыва на санках скатывалась… Всё равно все разговоры только про Машу и её шикарную шапку!

А потом случилось ужасное – Маша дала поносить шапку Гульнаре! Потом Юре. Потом Ромику из дома напротив. Прекрасная шапка мелькала на улице как красная тряпка на корриде Барселоны. Лица под ней менялись, но я видела только шапку! Прекрасную шапку, яркую как леденец! Вокруг Маши стали толпиться ребята. Они спорили кто следующий наденет эту шапку, кто пойдёт в ней в мечеть, а кто на деревенскую дискотеку. Про меня все забыли. Ни санки, ни лыжи, ни то что у меня дома есть компьютер, а у него есть шнур что ведёт в интернет уже никого не интересовали. У них тоже были санки. И лыжи. А то что компьютер с интернетом существует ещё доказать надо – в Сарманово его даже у главы села нет. Брешешь, кажись!

Через неделю я не выдержала, попросила маму связать мне такую же. Мама, моя посуду в тазике, посмотрела на меня раздражённо и послала: подушки перетряхать, пыль протереть с подоконников, постельное бельё сложить… Пришлось сбежать к бабушке, пока ещё куда-нибудь не послали. С неё станется.

Бабушка молча выслушала про Машу и шапку, потрепала по голове и потянулась к спицам. Я уже обрадовалась, видя, как трясущиеся морщинистые пальцы неуверенно берут спицы, как подслеповато щурятся глаза выбирая моток ниток поновее…. Всё испортил Ромиль, вошедший в комнату! Затараторил что-то на татарском, отобрал у бабушки спицы с нитками и уложил ту обратно на кровать, а потом за ухо вытащил меня из дома, причитая что бабушка только после операции на голову. Что она болеет и ей нельзя напрягаться. Как же, врёт он всё! Невозможно делать операцию на голове, там твёрдое всё – кость там! Я с Дашей в доктора играю, знаю! А вязать для бабушки – это не напряжно, бабушки для этого и нужны, чтобы пирожки делать и шапки вязать. Как Машина. Вот.

Но пирожков бабушка в этом году не пекла….

Я ходила по участку обиженная – пинала клочья снега на картофельном поле, трепала овец за уши (пока дядя Радик не увидел и оттрепал за уши уже меня), кидала снежки во флигель на крыше дома...

Выходить на главную просёлочную улицу было… обидно было. Маша со своей шапкой с помпоном давно собрала вокруг себя всех моих приятелей. Шапка меняла хозяина, Маша заводила новых друзей. Мне ни разу не предложила поносить, жадина!

Так прошла последняя неделя. Мама постоянно гремела посудой, плакала и ругалась. Дядя Радик гремел посудой и чем-то в гараже, тоже ругался, но как-то грустно. Даже доктор, что приходил к бабушке был какой-то грустный и ругался с мамой. Приехала тетя с дядей. Они с мамой, дядей Радиком о чём-то долго грустили на кухне, а на следующее утро мама начала собирать вещи.

Уезжать не хотелось. Я не любила перроны и поезда: на перронах было много людей и странных тётенек в куче цветных платков, с которыми разговорить мне строго запрещалось, а в поездах обязательно находилась какая-нибудь бабушка, что неистово трепала меня за щёки, отчего из вагона я выходила словно с лютого мороза.

Перед самым отъездом я подстерегла Пашу, что по злому року сегодня владел вожделенным мной атрибутом популярности.

- Паш, а Паш! Дай мне шапку примерить…

- Неа, - задиристо шмыгнул носом деревенский мальчишка.

- Ну да-а-ай! Я примерю и сразу отдам, - заканючила я.

- Неа.

- Что ты заладил: не, да не. Дай сюда, говорю! Я тебя старше!

- Не… - дальше я слушать не стала. Залепила оплеуху смуглому мальчишке на голову ниже меня – то от растерянности даже не сразу поднялся на ноги – подхватила слетевшую с его головы шапку и дала стрекоча!

В груди всё пело! Шапка, прекрасная шапка с огромным помпоном была у меня в руке! Я, теперь только я владею ею! А Машка, жадина, осталась с носом.

Заскочив в дом, на ходу заталкивая трофей в карман, я с самым невинно-загадочным видом подхватила рюкзак и пошла к машине. Дядя Радик затолкал чемодан, мама уселась на переднее сиденье, я на заднее. Машина тронулась в путь.

Через боковое зеркало было видно заплаканное растерянное выражение лица Паши.

Через пять минут пути я вытянула из кармана Шапку и удивилась: блёклая она какая-то. Вот нитки торчат, помпон какой-то мятый. На Маше она смотрелась совсем не так!

Мама обернулась и удивлённо спросила:

- Это что у тебя?

- А, Маша подарила, - соврала я, в душе пламенея от стыда.

Мама посмотрела на меня, потом на шапку:

- И ты взяла? Своей мало? За нитками к этой шапке дедушка бедной девочки небось в Казань на Курбан Байрам ездил, из пенсии копейки собирал.

Мне стало ещё хуже, а мама продолжила: