Шелковый путь « Борисфена »

Пролог

Юность Сергея Милорадова  закончилась зимой 1782 года, когда он свалился с крыши казармы Морского кадет­ского корпуса. Был он одним из лучших гардемаринов сего достойного учебного заведения, и оставалось ему учиться всего ничего, до Троицы. 

Последнее воспоминание  о прежней жизни включало в себя невыносимую боль и перепуганное лицо  Петьки Мали­кова, лучшего друга, вместе с которым они, из чистого озорства, залезли на ту злополучную крышу. Два “великих ду­элянта” решили устроить поединок на рапирах, в нетронутом снегу без секундантов. Вот только никто из них не учел, что под снегом крыша обледенела. На небеса  Сережа не отпра­вился лишь потому, что обильный снегопад, случившийся накануне, насыпал сугробы не только на крыше,  но и под ок­нами здания. 

“Уж не сиганул ли Петька следом за мной? -  мелькнула в голове шальная мысль. – С него, дурака, станется!”

Дальнейшее растворилось в жарком беспамятстве, из которого периодически возникали то голос матери, то четкие меди­цинские рекомендации, произносимые на немецком языке, то нежные, почти детские ручки, периодически подносившие к  губам Сергея изящную фарфоровую чашечку с настойкой опия.

Случилось это все вскоре после Крещения, но осознать случившееся Милорадов смог лишь тогда, когда в окна све­тило яркое февральское солнце. 

Находился он по-прежнему в Санкт-Петербурге, во дворце своего дяди, мать была здесь же, а чудные ручки принадлежали молоденькой девушке, почти девочке, которую Сергей раньше никогда не встречал.  Именно она сидела у постели больного, когда тот впервые открыл глаза.

• Ой! – воскликнула девушка. – Софья Денисовна, он очнулся!

Мать, стоявшая у окна, метнулась к постели:

• Сыночек! Неужели Господь сжалился над нами?!

Врач, из немцев, явившийся после  полудня, сказал, удовлетворенно потирая руки:

• Могу сказать совершенно точно, что теперь он не ум­рет. Обо всем же остальном известно только Богу.

“Остальное” – были неподвижные ноги, закованные в лубки и настойка опия, ставшая более необходимой, чем воз­дух. 

Лишь только действие лекарства ослабевало, боль в но­гах возвращалась с неистовой силой и тогда ни мать, ни Ха­ритон, слуга, перешедший  к Сергею после смерти отца, не могли  удержать несчастного страдальца, мечущегося в по­стели.

• Сереженька, потерпи, голубчик, - со слезами уговари­вала мать, - доктор сказал, больше нельзя.
• Тогда дай водки! – хрипел он сквозь стиснутые зубы.

И мать не выдерживала.  Глотая слезы, протягивала ему заветную чашечку.

Так продолжалось довольно долго. Сначала, в своем полусонном забы­тьи, Сергей только отмечал присутствие  той самой девушки. Он не спрашивал о ней, а лишь лениво провожал взглядом из-под неплотно прикрытых век. Потом он ждал ее, и каждый раз со все большим нетерпением. Ее появление всякий раз совпадало с избавлением от мук. Боль, тревога, страхи отступали, оста­валась лишь эта волшебная фея и ощущение безграничного блаженства. Ему казалось, что она, как некое сказочное су­щество, легко парит по горнице, распространяя вокруг себя радужное сияние. Все восторженные юношеские мечты Сер­гея о любви отразились в охватившем его чувстве. “Я обожаю тебя, мой ангел!” – пело его сердце, утопая, захлебываясь в счастье. Если кому-нибудь случалось пройти мимо и засло­нить собой сладкое видение, он вскидывался и пытался от­толкнуть преграду. “Моя! – кричало что-то в его душе. – Ни­кому не отдам!”

Когда он в следующий раз окончательно проснулся, в комнате не было никого, кроме него и барышни.

• Ваша матушка уехала в Павино,  и Харитон с нею, – сообщила она, присаживаясь в кресло, стоявшее у по­стели. – Воротятся не ранее среды. Михаил Матвеич в Мо­скве.  Ожидаем к Благовещенью.
• Так что ж это, никого нет  дома? – Разочарованно про­ворчал он. Бутылка с настойкой и чашечка стояли на чайном столике у окна, куда добраться у него не было никакой возможности.
• Отчего же, сударь! Я есть. – Улыбнулась она. – А при­вести себя в порядок вам поможет Степан, камердинер графа. 

“К черту Степана, - подумал Сергей, - он, пожалуй,  по­старше дяди будет, глухой, как пень, и ноги еле волочит”. А вслух спросил:

• А вы кто ж у нас такая?
• А я - Нина Аристарховна Милорадова.
• Ясно, - невежливо буркнул он, хотя ничего ясного  в ее имени для него  не было. Очевидно, отыскалась еще одна родственница, седьмая вода на киселе, которую добрый  дя­дюшка приютил из жалости. 

Отвернувшись от собеседницы, он  тут же забыл о ней, потому что только сейчас полностью осмыслил то, что всем его жизненным планам пришел конец. Сергей лежал, и плакал, не в силах справиться со своей душевной болью, которая впервые стала сильнее физической, а девушка молча сидела рядом с ним. 

• Вот что, Нина Аристарховна, - наконец разомкнул он губы, - подайте-ка мне моего лекарства!

Это прозвучало не как просьба, а как приказ, но ему было не до церемоний. И услышал в ответ:

• Осталось лишь на один прием. Доктор сказал, что в опии больше нет нужды, но я могу дать вам последнюю дозу на ночь.
• Да что он знает, ваш доктор! – Кулак Сергея с размаху врезался в перину. – Давай лекарство, мне больно!

Нина Аристарховна неторопливо поднялась и поплыла к чайному столику. Так же медленно  она наклонила бутылку, переливая лекарство в чашечку, и шагнула к кровати. Горящим взором он следил за ней, протягивая навстречу дрожа­щую руку и, будто во сне, увидел,  как чашечка выскальзы­вает из ее белых пальчиков и падает на пол, рассыпаясь на множество осколков, а настойка маленькой лужицей растека­ется по паркету.

• Мне очень жаль, сударь, но опия больше нет! - строго сказала она, глядя Сергею прямо в глаза.
• !!! – Он с трудом проглотил, чуть было не сорвавшееся с губ ругательство. – Ты специально это сделала! Я пожалу­юсь дяде!
• Как вам будет угодно.