Шёпот листьев в больничном саду

- V -

Когда я услышала его в пятый раз, я читала. Просто читала, лёжа на своей кровати, закинув ногу на ногу, периодически отправляя в рот дольку мандарина, а потом поглаживая за ухом довольного Марса, мурчащего, как трактор.

Я перелистнула очередную страницу, когда вдруг заметила какое-то движение в дальнем углу.

Я подняла взгляд – и книга выпала из моих рук.

Свет торшера бросал золотые блики на пепел его волос, но не отражался в его глазах, тёмных и бархатных, черневших на белом лице – а бордовые губы кривила знакомая улыбка.

- Не ждала? – мягко произнёс он, наблюдая за мной, прислонившись спиной к балконной двери.

Марс, не прерывая мурчания, лениво поднял голову. Он не вскочил, не зашипел и не выгнул спину: только сощурил жёлтые глаза, глядя сквозь моего визитёра.

Врали все слухи про кошек…

- Уходи, - выдохнула я.

- Боюсь, это не тебе решать, - он вздохнул. – Да и не мне. К сожалению.

Я зажмурилась, прикрыла глаза руками:

- Убирайся!

Тишина.

Я опустила ладони.

В комнате никого не было.

Я встала, предоставив Марсу развалиться на моей подушке, и подошла к окну – за которым ранняя тьма осеннего вечера омывала горящие фонари, белые и холодные, а ветер баюкал краснеющие клёны.

Я думала о том, что прекрасно себя чувствую. Нет, последние пару дней меня беспокоила лёгкая головная боль и небольшая слабость, но это вполне могла быть реакция на перемену погоды. Никаких кровоточащих дёсен и абсцессов во рту, как в прошлый раз.

Я думала о том, что нечему было провоцировать рецидив. О том, что где-то в поликлинике лежат мои прошлые анализы, мои бумажные щиты, раз за разом защищавшие от страшного диагноза.

А ещё я думала о том, что сейчас мой мозг не был затуманен даунорубицином.

Когда следующим утром я вернулась из поликлиники, дом встретил ароматом блинчиков с мясом – и мамой, которая спросила, куда это я бегала в восемь утра.

- Анализы сдавала, - тихо ответила я.

- Ещё раз? Только на прошлой неделе ведь ходила!

- Я… на всякий случай.

- Ну и правильно, - папа, как раз вошедший на кухню, одобрительно потрепал меня по плечу. – Чего тебе лишний раз палец уколоть! А осторожность не помешает.

- Да, - я села за стол, сжала в озябших ладонях кружку с чаем. Уставилась на календарь, отчитывавший третий год моей новой жизни. – Не помешает.

Я убеждала себя в том, что не удивлюсь телефонному звонку. Такой же, как тот, что в прошлой раз поломал мою жизнь на «до» и «после» - звонок от гематолога, которому передадут мои анализы, если в них будет что-то подозрительное.

Но когда в семь вечера он всё-таки раздался, я вздрогнула.

Я подошла к двери и взялась за ручку, когда звонок оборвался: кто-то взял трубку. Тогда я отступила на шаг, кусая губы, желая прислушаться – и желая не слышать.

А потом папа закричал что-то на всю квартиру, протяжно и страшно – и мне всё стало понятно.

Я так и стояла посреди комнаты, когда ко мне ввалился папа. Бледный, как простыня, опершийся на стену, чтобы не упасть.

- Саш, - голос его был хриплым, - ты только не волнуйся…

Я выслушала свой приговор почти спокойно.

- Можно выходные ещё дома побыть? – собственный голос слышался словно со стороны.

- Нет. Я позвонил Владимиру Алексеевичу, завтра ложишься, - папа мотнул головой. – Тридцать тысяч лейкоцитов, ждать нельзя.

Я вздохнула.

А потом ноги мои подломились.

Почти не осознавая, что делаю, я рухнула на колени, согнулась пополам, ударила кулаком по полу, потом ещё и ещё – и злые рыдания рвались из груди вместе с шёпотом:

- За что, за что, за что…

Я плохо помнила, как мама поднимала меня с пола. Плохо помнила, как собирала вещи. Плохо помнила свой последний вечер дома. Остался в памяти только Марс, недоумённо вырывавшийся, когда я, всхлипывая, прижимала его к груди, как плюшевого мишку.

Зато отлично запомнила, как встретил меня Вольдемар – с грустью во взгляде, с горечью в углах губ – и как вокруг меня снова сомкнулись ненавистные зелёные стены, и белые лампы загудели назойливо, как комары.

Это напоминало дурное дежа вю: всё, через что я прошла уже пять раз, повторялось в шестой. Тошнота, температура, тромбофлебит, синяки, грибок, облысение…

Второй высокодозный курс я снова встречала лысым скелетом.

Вольдемар подбадривал, как мог.

- Ничего, Сашка, первый раз выдержала, значит, и второй выдержишь, - рукой, облитой резиновой перчаткой, он ласково трепал мою безволосую макушку. – А потом квоту выбьем – и сразу на пересадку! Ещё детишек ко мне приведёшь, познакомишь…

Кати, конечно, в больнице давно уже не было: я не видела девочку с того дня, как её выволокли из моего блока. Стерильный блок лишил меня возможности обзавестись новыми знакомыми. Однокурсникам на расспросы в социальных сетях вкратце отписалась, что взяла академ по состоянию здоровья: я предпочитала не распространяться о своём диагнозе. Ещё на первом курсе, когда у меня интересовалась, откуда лысина, отвечала «вши».

Зато родители, как и в прошлый раз, навещали почти каждый день – то мама, то папа, то оба. Мама то и дело приходила на работу к восьми утра – вместо десяти – чтобы успеть вернуться домой, приготовить мне еды и сорваться в больницу. Папа, когда мог, пораньше отпрашивался с работы.

Я смотрела, как они потихоньку расплачиваются за мою болезнь: под глазами у обоих залегли синяки, в волосах у обоих прибавилось седины, на лицах залегли новые морщины.

- И почему мы, идиоты, сразу Владимира Алексеевича не послушали, - то и дело начинала причитать мама. – Дачу бы продали, в конце концов – вот и деньги были бы…