Шёпот ветра

Глава 3.2.

Прошлое...

Гитара. Первая, новенькая, с запахом лака, дерева и музыки. Паша в десятый раз поправил гитарный ремень на плече и осторожно обхватил левой ладонью гриф. Пальцы правой руки робко коснулись металлических струн, превращая яркий восторг в разноцветное счастье, отчего лицо парнишки осветило улыбкой.

Если бы Галина Николаевна сейчас увидела своего сына, то запросто опознала бы в нем веселого мальчугана, которым был Паша до трагедии...

Пальцы еще раз задели струны – звук получился так себе, но счастья от этого не убавилось. Сегодня Пашка посетил свое первое занятие, и захватывающий мир музыки маячил где-то впереди, проглядывая сквозь неплотно закрытую створку искусства. Но Краснов откуда-то знал, что у него получится. Что он сможет распахнуть эту тяжелую дверь, за которой таится так много всего неизвестного и невероятно интересного!

Быть может, причиной его уверенности служил образ брата, ловко перебирающего струны? А может, сердце, которое, казалось, играло в его груди, выстукивая удивительную мелодию?

- Что ты тут разбрынькался? – дверь с треском впечаталась в стену, а на пороге появился отец. В белой помятой майке, с засохшими пятнами вчерашнего ужина, и одних семейках он представлял жалкую картину. Однако жалеть его сын не спешил – папа опять был пьян, как и вчера, и позавчера...он пил, не просыхая, вот уже семь дней.

Неделю назад у Вовки был юбилей – «пятнадцатилетие». В их доме проходили поминки. И Пашка отчаянно не мог понять – зачем? Ведь брату так и останется четырнадцать. Он не окончит школу, не разучит новую песню на гитаре, не расскажет ему очередную веселую историю, от которой будет смешно до рези в животе.

Зачем тогда это всё?

Застолье, выпивка, пьяные песни до утра? Неужели Вове так станет лучше? Неужели это вернет его?

Не вернет. Пашка уже знал наверняка. Он испробовал тысячи способов. Обращался в мыслях к несуществующим божествам. Молился, как учила мама. Но его заветное желание так и осталось несбывшимся. Сохранилась только комната с Вовкиными вещами и гитара, которую мама почему-то запретила брать, купив взамен новую.

«У каждого из вас должна быть своя», - так ответила родительница, на Пашино удивленное «почему?»

Чего разбрынькался, спрашиваю?! – отец приблизился к нему, обдав тошнотворным запахом перегара.

Паша отвечать не спешил – знал, что в таком состоянии тот его не услышит.

- Никакого уважения к брату! – не унимался отец, наступая. - Ты скорбеть должен, а не струны дергать! – он протянул руку к инструменту, молча требуя отдать, но мальчик лишь инстинктивно обхватил гитару покрепче, прижав к себе, и враждебно взглянул на родителя.

- Ишь какой! Вы только посмотрите, как он на родного отца смотрит! – мужчина пьяно ухмыльнулся и грозно скомандовал: - Давай сюда свою балалайку, бездарь!

- Нет! – Паша упрямо качнул головой и отступил на шаг, ощущая обжигающий холод струн под пальцами левой руки. – Это моя комната! Уходи отсюда!

- Да я тебе...- отец поперхнулся от возмущения, в глазах его на миг потемнело, и ладонь сама взметнулась для удара, но Галя успела:

- Олег, не смей! – выкрикнула она с порога и стремительно бросилась к сыну, загораживая собой. – Не смей, слышишь?! – процедила сквозь зубы, заглядывая в пьяные глаза.

- Что, и второго решила извести? – мужчина опустил кисть. – Это все твое воспитание! Делаешь из пацанов каких-то неженок! А они потом...

- Еще слово, Олег, и я ухожу, - перебила Галя, в её голосе слышалась открытая угроза и бесстрашие, но Пашка видел, как у нее дрожат руки. Мальчик отпустил гитару, оставив ту болтаться на ремне, и сжал мамины ладони в своих.

В комнате вдруг стало неуютно-тихо. От этой тишины жутко мерзли пальцы на ногах, и саднило в солнечном сплетении, будто кто-то разом затолкал в тебя с килограмм пломбира.

Пашка терпеть не мог пломбир.

Набравшись смелости и покрепче сжав теплые ладони, мальчишка высунулся из-за спины матери, пытаясь понять, что происходит. Однако ничего необычного Пашке обнаружить не удалось: родители просто безмолвно смотрели друг на друга, хотя он по-прежнему ощущал дрожь в маминых руках.

- Понял, Галь, - первым обрел голос мужчина, заставив мальчика вернуться в укрытие. – Только и ты меня пойми. Он и мой сын тоже. И я - против! – ткнул в сторону новых нотных тетрадей, разбросанных на кровати. – Он защититься должен уметь! Постоять за себя! А не на гитаре лабать и плясать. Много эта музыка нашему Вовке дала? Если бы...

- Твое «если» ничего не изменит, Олег, - опять перебила его жена. При Паше она избегала разговоров о Вовиной смерти – очередной совет психолога. – И думай лучше о бизнесе. Скоро все к чертям прогорит, а нам еще сына растить! – зло добавила Галя. Её по прежнему грызла совесть за убитые часы на работе, которые она могла бы подарить Вовке. Теперь, с депрессией мужа, и его участившимися запоями, совесть не просто грызла – она ежедневно оставляла ожоги на душе беспрерывным «зря», которое жгло в груди, стоило только взглянуть на их нынешнюю жизнь.

- Бизнес, - презрительно выплюнул мужчина. – Тебя только бабки и волнуют! У меня горе...

- У меня тоже горе, Олег! У нас горе! - её голос в конце чуть дрогнул, выдавая слабость. – Но как ты сказал, Паша и твой сын, так что вместо того, чтобы со своими дружками водку глушить, лучше подумай о его будущем. Какой ты ему пример подаешь, Олег?! Чего он научится, глядя на все это?!

Слова жены ощутимо саданули, заставив виновато уставиться в пол. Пример... Последнее, о чем думал Олег, так это о семье. Да и какое ему может быть дело до близких, если все его мысли занимал Вовка? Стоило мужчине закрыть глаза, как он снова переносился в тот день, что позже стал его личным адом. И он сгорал в нем, вновь и вновь, тщетно пытаясь затушить пожар алкоголем.

- Иди на кухню, - примирительно выдохнула Галя, увидев смятение на лице мужа. – Я обед накрою.

- Спасибо, - поблагодарил тот, сам не зная за что. Он уже собирался уйти, как взгляд внезапно ухватился за Пашкины руки, которые с отчаянием цеплялись за кисти матери.