Шериф встряхнул рукой, бросая мимолетный рассеянный взгляд на часы. Пора отправляться домой. Он закрыл пухлую синюю папку и хлопнул по ней ладонью. Взгляд его стал напряженным – между сведенных бровей залегла глубокая складка.
В ноябре темнеет рано, к тому же небо еще с утра было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, отчего не поздний еще вечер вдруг спустился на город иссиня-черной мглой.
Тусклый свет одинокой казенной лампочки делал цвет лица Чарли нездоровым – желтушно-землистым. Черные тени резче обозначали наметившиеся морщины и набрякшие от хронического недосыпа веки.
Немного подумав, Чарли поднялся со скрипучего стула и, выпотрошив в неопрятную кружку с отбитой ручкой и засохшими коричневыми потеками два пакетика сублимированного кофе, отправился к кулеру. Всего-то и надо было пройти несколько шагов по гулкому пустому коридору, но и этот привычный маршрут вызывал лишь усталое раздражение.
Вернувшись в кабинет, неизвестно чем раздосадованный мужчина закрыл дверь на ключ и опустил пластиковые жалюзи и на двери и на окна, отгораживаясь целиком от внешнего мира.
Отхлебнув горячего напитка, он поморщился – редкостная гадость.
Шериф замер, наклонившись над кружкой, не замечая, что керамика обжигает ладони. Неизвестно, что он пытался рассмотреть там – в этом маленьком колодце, наполненном до краев черно-бурой жидкостью… за какие пределы стремился проникнуть его разум? Но кофе, как поблекшее зеркало, отражало только усталые мужские глаза, да лоб, да завитки жестких черных волос над ним.
Ранняя седина посеребрила его виски. Еще в прошлом году он заметил неумолимые признаки надвигающейся старости, и лишь усмехнулся своему отражению в пыльном, забрызганном мелкими капельками зубной пасты зеркале. После скоропалительного замужества Беллы и ее отъезда он не обременял себя наведением порядка в своей холостяцкой берлоге. Временами ему становилось стыдно – когда Сью неодобрительно качала головой, разгребая в мойке на кухне горы немытой посуды, и тогда, скрепя зубами, он надраивал дом до блеска, отчаянно сожалея о том, что тратит свой единственный законный выходной на опостылевший быт, вместо того, чтобы, глядя на замерший поплавок и вдыхая влажный, отдающий тиной и прелыми камышами запах стоялой воды, предаваться любимому увлечению. Но несмотря на полное наплевательство к собственному комфорту, на участке Чарли не терпел беспорядка. И скрупулезно следил, чтобы все инструкции выполнялись, графики соблюдались и бумажки всегда находились на своих местах. Ведь порою от этого могла зависеть чья-то жизнь… Дом – работа, работа – дом… Однообразные, унылые будни… кажется, что так было всегда… с того самого момента, как Рене, забрав дочь, покинула неприветливый угрюмый Форкс. Оставив на память о себе лишь пухлый альбом с фотографиями да выкрашенные в ядовитый желтый цвет навесные кухонные шкафчики.
Она считала, что этот цвет привносит немного солнечного света в их дом…
Ей этого так не хватало.
Когда-то, когда они только познакомились, она сама была светлой, неземной, будто поцелованной солнцем. Она носила плетеный ободок на распущенных пушистых волосах, и вся одежда ее была такая - летящая, воздушная… Нет, она не была хиппи, с их бесконечно свободолюбивыми пацифистскими взглядами, но какая-то внутренняя, почти детская непосредственность, легкость в суждениях и неисчерпаемый оптимизм делали ее невероятно привлекательной. Чарли рядом с ней даже дышал по другому – полной грудью, впитывая в себя все яркие краски, все бушующие эмоции, всю красоту мира. Он был совсем другим. Откровенным интровертом: нелюдимым, сосредоточенным, замкнутым. Он не то чтобы сторонился людей, скорее, предпочитал наблюдать за ними со стороны и делал весьма проницательные выводы. Ничто не могло укрыться от его внимательного взгляда: мимика, неосознанные движения, нечаянные жесты… ему даже не нужно было слышать о чем говорят объекты его наблюдений, чтобы понять их истинные стремления и мотивы. С возрастом эта способность только возрастала. И весьма помогала Чарли преуспевать в раскрытии самых безнадежных на первый взгляд дел. Подчиненные подтрунивали над ним, рассуждая за глаза, что шеф не особо-то и силен в криминалистической науке, просто в очередной раз «проинтуичил». Тем не менее, все признавали, что свою работу шериф Свон выполнял на редкость добросовестно, пусть и не всегда в строгом соответствии с буквой Закона.
За окнами разбушевалась пыльная буря, предвестник скорой грозы. Вот уже первые тяжелые капли со звонким стуком ударяли по обитой железными профлистами крыше участка. Такая же буря выстужала душу шерифа, взметнув из самых потаенных уголков памяти болезненные воспоминания:
Тогда, почти двадцать пять лет назад, он впервые чувствовал себя открытым всему миру, с удивленным недоверием прислушиваясь к самому себе. В конце концов он понял, что эта невероятная девушка с глазами, как озера – голубыми, летящей походкой ворвавшаяся в его жизнь, предназначена ему судьбой.
Он серьезно так думал. И поэтому яростное сопротивление родителей Рене не помешало им, наплевав на все запреты и чаяния родных по поводу ее блестящего будущего, сбежать и зарегистрировать брак.
Чарли всеми силами старался быть для нее всем: другом, мужем, любовником… даже ломая себя, переступая через свои принципы. Но вскоре он понял, что это так же тщетно, как удержать в руках воздушное, белоснежное облако… вот оно: кажется таким реальным и осязаемым, а протяни руки… если и дотянешься – оно растворится, ускользая сквозь пальцы…
Ему не составило труда догадаться однажды, что легкость, присущая Рене, распространялась так же и на отношения с другими представителями противоположного пола.
Он был обескуражен и растоптан, когда Рене спустя месяц с начала их совместной жизни, вернувшись под утро, разрыдалась у него на плече: растрепанная, с припухшими губами и размазанной помадой. От нее разило алкоголем. Он не стал ее ни о чем расспрашивать, решив, что какой-то подонок воспользовался ее нетрезвым состоянием против ее воли. Это укрепило Чарли в мысли, что стоит продолжать карьеру в полиции, потому что к тому моменту он был лишь патрульным и не планировал надолго задерживаться на госслужбе. Несомненно, этот роковой случай стал определяющим в судьбе шерифа. Он твердо вознамерился найти и покарать преступника.
Даже позднее, когда он с неприятным удивлением обнаружил, что Рене как-то уж очень быстро оправилась от случившегося, и даже более того - это нисколько не повлияло на ее тягу к подобного рода приключениям, и когда внутренний голос его не просто подсказывал, а вопил о том, что она лукавила тогда, заливаясь пьяными слезами… даже тогда он не отказался от своего намерения. А уж когда узнал, что его молодая жена беременна…
Он всеми силами пытался унять терзавшие его смутные сомнения. И даже самому себе не хотел признаться, что подозревает…
Только когда их малышке, исполнился год, и черты лица ее обозначились довольно внятно, Чарли вздохнул с облегчением: определенно, Белла – его дочь.
Но доверие между супругами было уже окончательно подорвано. Чарли снова замкнулся в себе, все больше погружаясь в «болотную трясину» - как выражалась Рене, которой эта скука смертная опостылела до омерзения.
Она так и не узнала, что муж отыскал-таки того самого первого ее случайного любовника и о чем был состоявшийся между мужчинами разговор.
В конце концов она не выдержала. Хотя Чарли был настроен сохранить семью ради подрастающей дочери, но Рене была непреклонна, и он сдался. Уступил ее воле, понимая, что в той атмосфере, которая сложилась в их доме, маленькой Изабелле вряд ли будет уютно и спокойно.
На протяжении всех последующих лет он настороженно следил за формировавшимся характером девочки, молясь всем богам, чтобы она не унаследовала легкомысленность своей матери.
А когда Белла сама приняла решение переехать жить к нему - в семнадцать лет, уже почти заканчивая школу, с удовлетворением констатировал – она серьезная, вдумчивая и ответственная девушка. Как камень с плеч.
Со временем он простил Рене, искренне, от души.
Пропустив через себя столько пагубных людских страстей, разрушительных, преступных, сломав всю голову в определении мотивов, толкающих оступившихся на скользкий путь, он научился быть терпимее, он научился признавать за людьми право на ошибки. Их поспешный брак был ошибкой. Да.
Чарли вздохнул, отодвинул кружку с остывшим противным кофе и с силой потер глаза, с наслаждением вдавливая ладонями опухшие веки, пока слезы не потекли и в черноте не заплясали зеленые концентрические круги. Потом усиленно сморгнул, разгоняя белесую пелену, лишающую его четкости зрения. И снова потянулся к синей папке на столе.
Он боялся. Сейчас он это осознал это совершенно отчетливо.
Когда в его доме появился Эдвард Каллен, Чарли сначала почувствовал смутное беспокойство, которое со временем оформилось в стойкую неприязнь. Чарли вдруг понял, что не может разглядеть намерений этого странного бледного парня: его лицо всегда оставалось бесстрастным, спокойным, как застывшая маска. Идеальная, но совершенно бесчувственная. Что у него на уме? Может, он принимает наркотики? Чарли чувствовал себя крайне некомфортно в обществе сына доктора Каллена, хотя до сих пор вполне лояльно относился к этой семье.
Теперь же он стал пристально наблюдать за ними. Наблюдать и тщательно фиксировать все странности. А их оказалось немало.
Когда Белла, рассорившись с Эдвардом, поспешно побросала вещи в сумку и уехала в ночь в слезах и в истерике, Чарли чуть с ума не сошел. К тому времени он уже привык к присутствию дочери в его жизни, почувствовал, что тот панцирь, в который он упорно упрятывал свою душу все эти долгие годы, понемногу истончается, и это было снова очень больно – осознать вдруг, что ты больше не нужен… Но он смирил свои отцовские чувства, в самом деле – нельзя же быть таким эгоистом. Дочь давно выросла… а он и не заметил как. В большей степени этому осознанию способствовала… Элис.
Чарли не мог простить этому бледному флегматику то, что раз за разом Белла влипала в престранные передряги, оканчивающиеся физическими увечьями. Как тогда… в отеле Феникса… Как-то уж очень к месту там оказался доктор со своим сынишкой…
Сейчас в синей папке лежал смятый листок экспертизы осколков, которые Чарли умудрился незаметно изъять с места происшествия - краска. Кто-то умышленно залил весь лестничный пролет бутафорской кровью, искусно имитируя падение с высоты, так что бы у полиции не возникло сомнений: все произошедшее - банальный несчастный случай. Белла получила травмы где-то в другом месте… Где?
Когда Чарли узнал об этом, он был взбешон. Надеясь получить ответ от самой дочери, он запер ее под домашний арест, но она упорно молчала… вот тогда и появилась в их доме сестра Эдварда… и Чарли неожиданно понял, что готов терпеливо сносить сам факт существования бойфренда дочери, только потому, что есть она – его сестра…
Маленькая, хрупкая, такая же неестественно бледная, как и остальные члены семьи Каллен, она весьма смутила строгого шерифа лукавым прищуром огромных янтарных глаз… а запах! Чарли, прикрыв глаза, чуть улыбнулся, вспомнив крошечные нежно-лиловые соцветья ночных фиалок, раскрывающих свои лепестки только с заходом солнца… так пахла Элис – морозной цветочной свежестью.
И когда Каллены внезапно исчезли, он почувствовал, к своему стыду, невероятное облегчение – впору было отправляться в резервацию и праздновать с индейцами, даже не смотря на то, что дочь была погружена в пучину черного отчаяния - он хотел, чтобы она избавилась от этого наваждения… так же как и он сам…
Но помимо своей воли, он вдруг ловил себя на мысли, что сердце как-то неловко прижимается к ребрам, и саднит… саднит каждый раз, когда он вспоминал об Элис. А вспоминал он часто… можно сказать – не забывал…
«Да, что ж это такое! - корил он сам себя, - опомнись, Чарли, девчонка тебе в дочки годится!» - куда там… а еще Белла… он прекрасно понимал, что она чувствует, но полагал, что она справится. Сможет. Как и он смог когда-то… но становилось только хуже. И ему самому тоже.
И его мучили кошмары, и под его подушкой лежал «ловец снов», подаренный Билли триста лет тому назад…
И вот она вернулась. Элис. И он был несказанно рад. И он снова мог вздохнуть полной грудью, не чувствуя распирающей боли. Пусть так. Все, что угодно - только бы иметь возможность хоть изредка, издалека завидев смешной, взъерошенный чубчик, пару раз бросить украдкой взгляд в ее сторону.
Голос этой очаровательной феи так же творил с закоренелым старым холостяком необъяснимые метаморфозы: он мгновенно смягчался, даже если речь шла о непростительном, безрассудном поведении Беллы, например, когда они с Элис исчезли на три дня, не поставив его в известность…
А потом была скоропалительная свадьба, и он так и не смог объяснить сомневающейся дочери, чем чреваты ранние браки. Он был в смятении. Он – привыкший за столько лет к самому себе, к своей, кажется уже вросшей в кожу, будто ороговевшая чешуя, отчужденности от людей… Нет, не так - от мира, где люди могут чувствовать друг к другу что-то большее помимо долга… он потерялся, он не смог разобраться в себе.
А потом эта загадочная болезнь Беллы, напряженное ожидание, выматывающее душу… и Джейкоб.
Чарли вздохнул и достал из папки подробные отчеты о нападении на людей неопознанных крупных хищников.
В момент, когда Блэк-младший на его глазах вдруг превратился в огромного рыжего волка, мощного, с налитыми стальными мышцами, буграми выпирающими из под пушистой густой шерсти, Чарли решил, что повредился рассудком. Не может реальность вдруг приобрести такие… свойства, которые бы позволяли телу человека так ужасающе, нелепо изменяться… Или может? Кажется, в мозгу сгорел какой-то предохранитель, и адекватное восприятие на какое-то время отключилось вовсе, заставляя немолодого уже мужчину чувствовать себя ребенком, опрометчиво шагнувшим в глубокую темную нору вслед за кроликом в цилиндре. Чарли вдруг стало все… нет, не безразлично. Просто он перестал удивляться. Всему.
«Мир совсем не такой, каким вам кажется…» - напутствовал его молодой индеец, провожая к дочери. А она…
Шериф Свон тягуче сглотнул, пытаясь пропихнуть в пустой желудок застрявший удушающим камнем в горле ком, вспоминая, КАКОЙ он увидел Беллу: чужой, отстраненной. Такой же настороженно-резкой, как загнанный в угол хищник. А еще она была бледной и холодной как лед. Совсем как в его дурных снах.
Тогда же ему позволили чуть-чуть заглянуть за завесу тайны, слегка приподняв ее полог, за которым теплым шоколадным блеском влажно поблескивали глаза его внучки. Несси. Чарли сразу сообразил, что это дочь Беллы и Эдварда. Вот только каким-то фантастическим образом девочка начала расти: не по дням, а по часам.
Черт побери! Доктор Каллен что же? Проводит над ними какие-то изуверские опыты? Чего-то мудрит с генетикой? Или с чем там еще?
Чарли не хватало медицинских познаний, чтобы с уверенностью сказать, что происходит на самом деле. Ему выдвинули ультиматум: или-или. И он решил выждать. Потихоньку собирая информацию… вот только ясности никакой эта информация не привносила.
Он не раз пытался разговорить Билли за бутылочкой крепленого пива. Шериф был уверен – Блэк-старший о многом умалчивает. Не может же его старинный друг не знать, что из себя представляет его сын, а коль уж тот постоянно крутится возле Беллы и Несс, значит и о них он может если не знать, то хотя бы догадываться…
Но Билли лишь шутливо отмахивался от его наводящих вопросов, и, как ни странно, вставал на защиту Калленов, которых прежде всей душой ненавидел.
Чарли даже попытался сблизиться с Сью Клируотер, проклиная себя за такие нечистоплотные методы ведения дела. Но истина… она всегда дороже… дороже чести, дороже достоинства, если речь идет о самых родных людях.
А потом был сочельник. И накануне Рождества Чарли понял, что надвигается ЧТО-ТО. Такая напряженная обреченность сквозила во взгляде дочери, такая тоска… и он сам почувствовал себя загнанным в угол. Он ничем не мог помочь им. Он ничего не знал. Кроме того, что жизнь его стала напоминать сюрреалистический бред, из которого он должен, просто обязан выбраться.
Он метался и не находил себе места, пока… пока гроза не прошла стороной.
А она была – смертельная опасность - она грозила его дочери и внучке. Он осознал это, месяц спустя, когда случайно вытряхнул из-под прохудившейся подкладки детского рюкзачка, который взялся починять, липовые документы, на имя Ванессы и Джейкоба Вольф…
И это была еще одна крошечная зацепка в его огромной копилке недоказуемых аномальных происшествий.
Спустя год Чарли удалось выйти на того криминального умельца, который изготовил паспорта и свидетельство о рождении для Несс и Джейка. Да, он умышленно превысил полномочия, выбивая из него признание: кто, когда, зачем? Ему пришлось потрудиться, поскольку Джей Скотт не боялся его. Он боялся – панически, до икоты, до липкой испарины на лбу… Калленов. И все же перспектива усесться в тюрьму на долгие пятнадцать лет развязала ему язык. Скотт выложил все, что знал. А знал он не так уж и много – да, богатые, да – щедро оплачивают заказы. НО мистер Скотт сотрудничал с Джаспером Хейлом двадцать восемь лет, а до того его предшественник обстряпывал с ним же свои делишки еще лет пятнадцать. Скотт утверждал, что за все это время его клиент не изменился ни на йоту.
Парень, на глазах Чарли окончивший школу…
Ветер за окном стихал. Чарли сложил все бумаги и газетные вырезки обратно и небрежным жестом закинул папку в стол. Он твердо знал, что будет делать дальше.