Школьный клуб "Лостширские ведьмы"

Глава 1. Идеальная Жизнь Элизабет Стэдлер

«Ведьма» – гласил комментарий от неизвестного профиля под свежей фотографией Элизабет Стэдлер, которая предпочитала, чтобы ее звали коротко и со вкусом – Лиз.

Поправив склизский патч под глазом, который так и норовил сползти в точности улитка, чей муцин помогал предотвратить появление мелких морщин, снять отек и убрать темные круги, Лиз хотела удалить комментарий, но передумала. Она ненавидела хейт также, как углеводы, но что-то заставило ее ответить: «У всех есть свои недостатки. А у меня их нет».

Этот ответ отлично дополняла подпись к фото «Идеальная жизнь Элизабет Стэдлер».

Она заскринила свой ответ, чтобы с гордостью переслать его Ксавьеру Данмору. Тот незамедлительно прочитал сообщение и поставил реакцию – большой палец вверх. Лиз закатила глаза со смесью недовольства и раздражения – по утрам Ксавьер был до ужаса неразговорчивым. Из него нельзя было вытянуть ни слова, которое ей – Лиз – сейчас было так необходимо. Нечасто она удостаивала анонимов чести, чтобы указать им на свое место. В честь такого события она ждала от Ксавьера чуть больше, чем эмодзи. Хватило бы лаконичного: «Остроумно».

Лиз самодовольно улыбнулась, проводя расческой по всей длине светлых волос, распределяя масло камелии, которое увлажняло и придавало блеск ее золотистым локонам. Натуральный блонд, унаследованный от матери, был главной гордостью Лиз.

Когда они встретятся с Ксавьером в старшей школе Лостшира, он не сможет ограничиться эмодзи. Если только не догадается отвертеться, подняв свой собственный большой палец. Это бы омрачило утро Лиз, но не сильно. По понедельникам, средам и пятницам, когда она проводила заседания школьного клуба «Лаборатория стиля», ей было сложно испортить настроение.

Спустя сорок минут, которые ушли на подбор блузки к клетчатой юбке-тенниске, Лиз спустилась в столовую, застав папу – Теодора Стэдлера – за поеданием сэндвичей. Она поморщилась, ощутив стойкий запах жареных яиц и бекона. Несмотря на то, что папа был шеф-поваром единственного ресторана в Лостшире, дома он предпочитал готовить без изысков.

– Доброе утро, – промямлила Лиз, скривившись, когда желток, лопнув, оставил ярко-желтый след на папиных залихватских усах.

Папа промокнул их салфеткой и отложил сэндвич на тарелку:

– Доброе утро, милая. Что ты будешь? – поинтересовался он и на всякий случай уточнил: – Или ты не ешь? Я никак не могу запомнить расписание твоего интервального голодания. Ты уверена, что тебе это надо?

Лиз опустила красноречивый взгляд на стеклянную столешницу, через которую проглядывался округлый папин живот.

– К сожалению, у меня и твои гены тоже. Ограничусь батончиком и молоком.

Если бы Лиз могла выбирать ДНК, она бы попросила ученых поменять генетический код, чтобы тот соответствовал маминому. Молекула в молекулу. Ее мама – Маделен Бэйли – была воплощением идеала. Лиз была уверена – встань они рядом, сошли бы за сестер, но никак не за мать и дочь.

Но они не могли встать рядом.

Лиз узнала подробности о семейной трагедии, когда ей было шесть. Школьная учительница постоянно укоряла Лиз за то, какие у нее были неаккуратные хвостики или когда она приходила в школу с кривой челкой. Она всегда стыдила ее:

– Элизабет, посмотри на себя! У тебя такие красивые волосы, а ты постоянно ходишь лохматая! Неужели твоя мама не видит, какой неопрятной отправляет тебя в школу?

И она не видела. Потому что Маделен Бэйли так и не вышла замуж за Теодора Стэдлера. Промучавшись в маленьком городишке три года, она решила возобновить карьеру модели, и уехала в Лондон воплощать мечты. Папа, однако, долго не говорил об этом Лиз, каждый раз выдумывая причины, по которым маме пришлось уехать.

Он был убит горем. Лиз помнила это очень хорошо, потому что уход мамы стал самым ярким событием ее детства. Он удрученно повторял, что мама скоро вернется, но она не возвращалась. Даже когда Лиз поняла, что мама не вернется, он все равно повторял и повторял это, словно обнадеживал самого себя, что Маделен скоро появится и возьмет заботы о Лиз на себя.

Папа мог приготовить тридцать блюд из индейки, но что делать с маленьким ребенком он понятия не имел. В особенности он не справлялся с волосами. Каждый раз, когда папа садил впереди себя маленькую Лиз и брал в одну руку расческу, а во вторую – нежные золотистые локоны, он со страдальческим видом издавал тяжелый вздох, будто ему предстояло разгадать шифр древнего манускрипта. Он начинал с самых лучших намерений: хотел сделать аккуратные хвостики по бокам или заплести косичку. Но каждый раз все заканчивалось одинаково – спутанные пряди, расстроенные нервы и недовольный комментарий из зеркала:

– Ну папа, я же не могу так идти в школу! – жалобно говорила Лиз, глядя на свое отражение. Ее глаза к тому моменту были красные и опухшие из-за слез – папа сильно дергал ее за волосы.

– Лиззи, я стараюсь, честное слово, – оправдывался Теодор, растерянно крутя в руках заколки для волос. – Но у твоих волос свой характер, а у меня – две левые руки.

– Ты не стараешься! – обвиняла его Лиз.

– Дочка, посмотри на мои волосы, – он проводил свободной рукой по коротким темным волосам, которые, стоило им отрасти на лишний сантиметр, торчали в стороны как у пугала и не поддавались никакой расческе. – Легче было научиться шинковать овощи с повязкой на глазах, чем заплетать косички.