Шляпа

Шляпа

Шляпа

Осень. Утро топит парк в ярко-желтом, оранжево-зеленом и даже местами фиолетовом буйстве опадающих с деревьев листьев. Первый тонкий ледок на реке разлетается вдребезги под напором тяжелой тушки моего пса, спешащего догнать лето и наглых раскормленных уток, нехотя отгребающих от него подальше. Где-то вдалеке едва слышно звонит колокол церкви, но он одинок в прозрачной, шуршащей, безмятежно-настороженной осенней тишине.

Я забираюсь вглубь парка, подальше от людей, чтобы снять усталость, суету, нерешенные вопросы, кусачие дела и дружеские проблемы, висящие на ушах. К черту! Осень смоет все это дождем, обнажит правду, смешает с грязью ложь и отправит истину в объятия зимы, которая засыплет меня снегом и напишет историю моей жизни с чистого белого листа.

Пес пыхтит позади меня и ломится сквозь густой подлесок, как медведь, сжимая что-то больше и когда-то светлое в зубах.

- Что за дрянь ты нашел? – грозно говорю я. – А ну дай сюда!

Он машет хвостом так, что задница ходит ходуном, и бросает мне под ноги побитую жизнью, но все равно шикарную женскую фетровую шляпу: огромную, кремовую, с кокетливым бантом на тулье. Я верчу ее в руках и не хочу кидать псу, хоть он и ждет. Жалко.

- Знаешь, друг, эта шляпа заслуживает уважения.

Пес улыбается во всю пасть, забывает про шляпу и чешет на поиски приключений вперед по тропинке, а я иду следом в сонных осенних раздумьях. Солнце пробивается сквозь разноцветные кроны деревьев и греет спину, ветер играет облаками в ярко-голубом и бесконечно-вечном небе, а шляпа в моих руках так и просится на голову.

- Послушай, милая, - тихо говорю я ей сквозь шуршание сухих листьев под ногами. - Я не могу надеть тебя, и вовсе не потому, что ты грязная, страшная или старая. Ты прекрасна! Просто я мужчина, а ты женщина.

Шляпа грустно свисает мокрыми полями к земле и вынуждает меня обещать невозможное. Теряюсь, когда женщина плачет, и делаю глупости, о которых потом жалею.

- Хорошо, хорошо, я найду того, кто о тебе позаботится.

Тропинка, по которой я бреду по щиколотку в листьях, делает резкий поворот, и я неожиданно для себя оказываюсь совсем недалеко от давным-давно заброшенного моста через ручей, в котором мой пес, вывозившись в грязи по уши, что-то грызет. Когда-то, наверное, в могучие советские времена, кто-то не пожалел для моста бетона и арматуры, но лихие 90-е подточили его со всех сторон, и от былого монолитного великолепия остались лишь крохи.

Три маленьких пролета над ручьем, узкий пятиметровый настил, с насквозь прогрызенными ветрами, солнцем и мародерами дырами по всему периметру, витые кованые перила, которые кто-то пытался выдрать с корнем, но лишь причудливо загнул в витую дугу, а над ними два фонаря, едва заметные среди зарослей кустов и деревцев, что оккупировали мост по всей длине на пару со мхом, лишайниками и травой – вот и все, что от него осталось.

Я с опаской иду на ту сторону ручья по этому образцу постапокалиптичного творчества, внимательно глядя под ноги: бетон крошится, песок осыпается, а трава и кусты скрывают острые тычки вырванной арматуры, битое стекло и черт знает, что еще. Не стоит отвлекаться. Или стоит?

Шляпа цепляется за куст, я поднимаю глаза и натыкаюсь взглядом на те два фонаря, что скрывались за желто-зелеными листьями молодой березки. Кованые, старинные, с солидными завитушками по углам четырехгранника, на чугунных столбах, они являют собой памятник тем временам, что ушли безвозвратно. Они кажутся часовыми, которых оставили охранять то, что как-то враз стало никому не нужным, да так про них и забыли.

Солнце выныривает из-за холма, появляется точно в центре того фонаря, что сохранился практически целиком, и он оживает на глазах: бодрится, умывается растаявшим под теплыми лучами инеем и все ярче сияет, делясь светом и жизнью с менее удачливым соседом. Или соседкой?

Второй фонарь стоит совсем рядом с первым, но выглядит меньше и изящнее. Может, поэтому ему досталось сильнее? Слабым всегда прилетает от жизни больше: стекла у него выбиты, столб погнут, а завитушки, браво торчащие вверх у соседа, печально загнуты вниз.

- Вандалы! – гневно шиплю я в полном бессилии.

Что я могу для этого фонаря сделать? Да ничего! Вставлю новые стекла – их тут же разобьют гопники. Или того хуже, заметят бесхозные фонари какие-нибудь ухари и сдадут на металлолом. Пусть уж лучше так останутся: потрепанные, забытые, скрытые опадающими листьями, но живые и вместе.

Я иду мимо, но шляпа цепляется за загогулину перил… солнце касается лица теплом… ветер подталкивает в спину… на нос падает желтый березовый лист… и меня осеняет гениальная мысль.

- Ладно, ладно, ладно, - улыбаюсь я и подмигиваю бравому солнечному фонарю. – Ты хочешь сделать подарок подруге? Да не вопрос! Мужская солидарность – великая вещь.

Солидный кованый фонарь мне, конечно же, не отвечает, но все и так понятно. Мистики в моей жизни всегда было выше крыши. Так и сейчас все складывается в простую и понятную цепочку: и пес, притащивший шикарную шляпу, чудесным образом не разорвав ее по дороге, и забытая богом и людьми тропинка, по которой я никогда не ходил до этого, и солнечный луч, так вовремя заставивший фонарь засиять.

Я встряхиваю фетровую шляпу, поправляю бант и смахиваю грязь. Подарок же! Забираюсь на перила, скидываю грязь и осколки стекла из второго фонаря на мост и водружаю на него шляпу, которая садится, как влитая, разом превращая уныло висящие вниз загогулины в симпатичные игривые сережки. Точно женщина.