Шоколад

ШОКОЛАД

ШОКОЛАД

                                                      /рассказ/

Вот и сегодня он, как всегда пронёсся мимо неё, успев, однако всунуть ей в ладонь плитку молочного шоколада....

Это началось слишком давно и уже вошло у него в привычку. Потом, как и обычно, — не останавливаясь... два квартала па угол... Прочь от позора, прочь от унижения...

Вей это уже и так слишком часто происходило, когда он встречал её: это превратилось в невыносимую муку...

Но... когда-то было и счастье...

Первые месяцы знакомства не было ничего, кроме обволакивающей любви. Кроме всеобъятной страсти, он ничего не видел, а ведь по сути, ничего вокруг и не было...

Как писал Рембо: «... Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин пьянит такая ночь...»

Он ЛЮБИЛ! Как птица любит полёт, как заблудший любит кров, как мотылек любит свечу...

Он любил sub specic acternitatis[1], забыв о том, что жизнь более динамична и разнообразна. Любовь стала его государством, его миром, его воздухом.

Нет ничего удивительного в том, что пыльные архивы библиотек, где он мог пропадать целыми днями, не вызывали у неё ничего, кроме скуки, а болезненно сверкающий взгляд, полный страсти, рождал отторжение или же иронию окружающих.

И начались разочарования, пренебрежение и отказы. Он пытался делать всё, чтобы исправить положение, но это лишь приводило к раздражению с её стороны. Он стал чем- то вроде детали пейзажа рядом с ней, и при кавалерах, увивавшихся вокруг неё настоящим плющом, она называла его своим верным пёсиком, после чего все громко хохотали. А он действительно чувствовал себя верным и преданным псом. Он смирился со всеми унижениями — только бы быть рядом с ней. Вместе с гордостью он потерял последних друзей и подруг — вот как сильно поглотила его эта любовь!

И теперь, когда она отказала ему даже в такой малости, как короткие встречи, он сам искал этих встреч, и каждый раз дарил ей плитку её любимого шоколада. Этот шоколад был единственным связующим с ней звеном. Последней несбыточной надеждой любви. Вся любовь медленно превращалась в чудовищную иллюзию! Всякий миг, когда он осознавал это — немедленно вспыхивал приступ ярости и отчаяния. Его злоба становилась равновелика его любви. Жаркий котел, в котором ревело его бешенство, питался болью и унижением, и, выходя из-под контроля, он в ярких красках представлял себе, как встретив её с каким-нибудь ухарем ночью, возле подъезда, он... но хватит об этом: иногда ему самому становилось жутко от этих фантазий.

 * * *

Сам не заметил, как очутился в парке на набережной. Запыхавшийся от быстрого бега и гнетущих мыслей, он опустился на скамейку.

Тут же всё началось снова! Воспоминания выгрызали его душу, подобно беспощадным стервятникам, уродующим падаль. Сколько раз... на этой самой скамейке... ночные прогулки... жаркие объятия... её тепло... её запах... тихий голос...

Его невидящие глаза вперились в равнодушную реку, которая несла к огромным ржавым воротам шлюза не менее ржавую баржу на буксире, мокрую после недавнего

дождя. По палубе баржи бегает облезлая собака и хрипло ласт на кружащих вокруг чаек.

 * * *

Сегодня он опять подарил мне этот проклятый шоколад! Боже мой! Неужели так будет продолжаться вечно?!

Почти год, как мы расстались и... он, словно маньяк, не может успокоиться, а главное, дарит и дарит мне этот чёртов шоколад, постоянно напоминая мне о своём существовании, чтобы я ни на секунду не забывала об этом полоумном. Дни, когда он не дарит его, ещё хуже, потому что я жду этого момента до самой ночи, а потом долго не могу уснуть. Меня стали преследовать ночные кошмары: вот он влезает ко мне в окно, он вскрывает отмычкой дверь, он вылезает из-под кровати — а я не могу даже пошевелиться. Он подходит ко мне наклоняется надо мной, как падающий небоскрёб, а из его рукавов сыплется шоколад в пёстрых фантиках, который не кончается, это давит, и я задыхаюсь...

Может, стоило пробовать снова не брать шоколад?

Но не брать она уже пыталась... (первые месяцы брала, как дура, даже с удовольствием брала). Когда она отказывалась принять шоколад, он с дьявольской изобретательностью душевно больного, умудрялся ей его доставить: с утренними газетами, с мальчишками-посыльными, по почте, в заказной бандероли, через знакомых.

Это всё больше напоминало наваждение!

Шоколад она не выбрасывала: складывала в ящик секретера. Выбросить — жалко, а есть она это уже не могла.

Выбросить! Выкинуть из головы этого идиота! Нельзя допустить, чтоб соринка в глазу превратилась в бревно!

Она закурила четвёртую подряд сигарету и открыла форточку — на кухню

ворвался свежий воздух. Зазвонил телефон.

 * * *

Толкотня и гомон толпы в супермаркете немного отвлекли его. Он подошёл к прилавку:

— Будьте добры, два шоколадных батончика.

Потом он вернулся в парк, сел на ту же скамью. «Всё же, что бы там ни было, я не могу отказаться от этой любви! Она обязательно вернётся ко мне, потому что поймёт, что все мужчины мира не обладают и тысячной долей моей преданности и страстности! Она просто не понимает — а когда почувствует меня...»

Он достал из кармана один из купленных им шоколадных батончиков, медленно развернул его и съел. Странно, раньше он не любил шоколад, а теперь чувствовал, как по его телу разливается медленно волна блаженства. Конечно же, всё будет хорошо!

Так он и просидел в парке до самых сумерек, предаваясь розовым грёзам, пока