Штефан

Часть 2. Глава 5. Песок и звезды

Город Урумчи и отроги Тянь-Шаня остались далеко позади, скрывшись за дрожащим маревом горячего воздуха. Александру Васильевичу удалось уговорить китайца проводить экспедицию до конца намеченного маршрута и от этого он пребывал в бодром расположении духа. Мулов было решено продать вместе с повозкой (Залдастапова чрезвычайно раздражало их противное ржание, к тому же они не могли обойтись без хлебного корма и воды), а взамен приобрести менее прихотливых верблюдов. И вновь черные тени каравана медленно поплыли по безжизненным пескам Такла-Макан, встречая на своем пути лишь миражи и редкие селения, состоявшие из походивших друг на друга глинобитных домиков.

- Будем держаться в стороне от дороги, - пояснил Залдастапов, и китаец, которого звали Пинг, понимающе закивал головой.

Через несколько дней пути безжизненное пространство распахнулось настолько широко, что показалось Залдастапову безбрежным морем, волны которого внезапно отвердели, обратившись в желтую пыль. Шорох песка под ногами, поскрипывание кожаных ремней и собственное тяжёлое дыхание через ткань, закрывающую лицо, – вот и все звуки, сопровождавшие путников в мертвенной тишине. Сумерки, а затем и ночи, стали приносить с собой необыкновенный холод. С наступлением темноты путники останавливались, и китаец, по обыкновению, разжигал большой костер. Поужинав, все укладывались вокруг него, завернувшись в суконные одеяла и спали так до восхода солнца. Как-то раз в вещевой мешок Залдастапова заполз скорпион, и только чудом он избежал ядовитого укуса. С тех пор после каждой ночевки путники стали тщательно осматривать сумки и одежду.

Кизяк и дрова понемногу заканчивались, и нужно было позаботиться о топливе для костра, поэтому, заметив среди барханов заросли саксаула, Залдастапов несказанно обрадовался. По ночам он больше всех страдал от холода, и Топальский только диву давался: как такой неподготовленный и слабый человек решился отправиться в столь опасное путешествие? Александр Васильевич выхватил из сумки небольшой топорик и хотел было наброситься с ним на заросли, но китаец с улыбкой покачал головой:

- Лучше не пытаться, - со знанием дела, промолвил он. – Это все-равно, что рубить камень. Саксаул хрупкий, его надо ломать, но еще проще набрать валежника.

Залдастапов ему сначала не поверил, но вскоре убедился в правоте Пинга. Издалека деревья показались ему уродливыми, но подойдя ближе, он разглядел в их страдальчески перекрученных стволах внутреннюю силу и застывшее движение, какое можно встретить только в творениях гениальных скульпторов. Даже здесь, среди мертвых песков и испепеляющего солнца, жизнь умудрялась находить для себя лазейки, принимая порой причудливые формы. Глядя на странное растение, Залдастапов проникся к саксаулу уважением.

Однажды утром, когда солнце едва коснулось своими лучами края земли, Пинг вдруг огляделся по сторонам, а затем показал куда-то рукой. Все посмотрели в том направлении, но не увидели ничего, кроме песчаной дымки размывающей границы горизонта.

- Там должно находиться селение, - сказал он. – Нам надо пополнить запасы воды и пищи.

Залдастапов и Топальский переглянулись.

- Я останусь здесь, - заявил Александр Васильевич, оперевшись на палку и поправляя темные круглые очки, называемые «консервами» - а вы идите. Возьмите двух верблюдов, а одного оставьте мне.

- Это же самоубийство, - воскликнул Топальский. – Нам надо держаться вместе.

- Нет, я останусь здесь, - упрямо возразил Залдастапов. – У меня предчувствие, что нас схватят, если я отправлюсь с вами. А так, все вещи останутся со мной, и вы пойдете налегке. Взять с вас будет нечего.

Топальский, уже давно переставший удивляться странностям компаньона, только пожал плечами и взглянул на китайца, но лицо его ничего не выражало.

Александр Васильевич долго провожал взглядом удаляющиеся фигуры верблюдов и людей, обмотанных с головы до ног в выгоревшие на солнце тряпки и оттого походивших на ожившие египетские мумии. Потом соорудил навес от солнца, для чего установил шест, к которому под углом прикрепил кусок палатки, расстелил кошму, уселся на нее и стал ждать. Даже в тени горячий от солнца и песка воздух затекал в его легкие, словно расплавленная медь. Ожидание тянулось бесконечно. Залдастапов иногда покидал свое убежище и подолгу вглядывался в унылый и неподвижный горизонт. Эта однообразность начинала страшить его. «Вдруг они уже не вернутся, - подумал он, и липкий страх шевельнулся там, где еле слышно стучало сердце, гонявшее по жилам густую кровь. – Может, с ними что-то случилось»? Так, терзаемый страхами, провел он весь день. Иногда его посещал вопрос: «А что, собственно, он ищет и ради чего так рискует жизнью»? Вразумительного ответа он не находил, и полагался лишь на неясное чувство, тихонько шептавшее, что впереди его ждет небывалое открытие - надо только потерпеть и добраться до конца маршрута. Когда же тени стали удлиняться, освобождаясь от власти уходящего солнца, далеко на горизонте показались черные точки. Они медленно росли, пока не приняли очертания людей и навьюченных бурдюками животных.

- Наконец-то! - не сдерживая радости, воскликнул Александр Васильевич, когда караван подошёл совсем близко.

- Мы тоже по вам соскучились, – устало произнёс Топальский, падая на кошму.

Китаец подвёл верблюдов к лагерю и принялся отряхивать одежду от песка.

- Всё хорошо? - неожиданно поинтересовался он.

- Вполне, - ответил Залдастапов, внутренне радуясь тому, что вся компания снова в сборе.