Штольня

Штольня

“А кто-то тут раньше жил,

какие-то люди-чуди.”

На восточных отрогах Урала, где-то между Красновишерском и Троицко-Печорском, лежит гора Кабаркоштын, могучая и приземистая, чьи покатые утёсы поросли дремучим еловым лесом. На западном её склоне, если пройти заброшенной, огибающей гору колеёй, можно увидеть широкую просеку с укрытыми бурьяном фундаментами, разбросанными вдоль остатков заросшей улочки, и несколько засыпанных землёй погребов в стороне. Село, следы которого лежат в этой глуши, называлось когда-то Строгановкой, и три десятка лет назад последние жители разменивали в нём годы, принимая уже, что в скором времени край их отойдёт в лоно природы.

Таких деревень, где тлен подступает всё ближе к состарившимся обитателям, не счесть на необъятных просторах Урала, однако Строгановку тех лет не вышло бы отнести к числу населённых пунктов, посредственно увядающих в седой тишине. Всё потому, что тогда, помимо старческого бурчания и извечного шелеста ветвей, в Строгановке звучал ещё и звонкий ребяческий лепет.

Детишек в Строгановке было двое. С дедом и бабушкой жила девочка Маша, появившаяся на свет после пьяной вечеринки в Красновишерске, непутёвая мать которой забеременела второй раз и сбежала в Березники. За воспитание Маши взялись родители женщины, которые, впрочем, души в ней не чаяли. Так Маша оказалась в Строгановке, где росла доброй, отзывчивой, слегка плаксивой, но в целом здоровой девочкой.

Мальчик Вова, напротив, жил здесь не так давно. Он был родом из посёлка Ныроб, из семьи горняков, вполне приличных людей. Как-то раз они отправились за грибами и пропали без следа (говорили, их задрал медведь), а Вова очутился у своего дяди, который в молодости возил из Строгановки лес, но теперь состарился и спивался в посёлке. Других родственников у Вовы не было.

Тогда стояла тёплая весна. Маша хлопотала, помогая бабушке по хозяйству. Вместе они держали дом в чистоте, ухаживали за растущими на грядках овощами, топили печь. В редкие минуты беспечности Маша скучала: раньше по приходе весны они с дедой ходили на рыбалку, а теперь у него стали болеть ноги, и прогулки до речки давалась ему с трудом. Дядя Егор затеял очередную попытку отремонтировать свой старый грузовик. Вова помогал ему, и Маша давненько его не видела.

Тем вечером они с бабушкой закончили фасовать помидоры, хорошо уродившиеся минувшей зимой. Маша отпросилась прогуляться до заката, поцеловала дедушку и вышла на чумазую улочку, по углам которой ещё лежал снег. За забором соседского дома она заметила Вову – он глядел на неё поверх калитки, точно ждал, когда она появится. Увидев соседку, мальчик оглянулся и ловко перелез через ограждение. На щеке у него, прямо под самым глазом, виднелся свежий синяк.

– Дядя Егор опять тебя побил? – спросила Маша.

– Ничего он меня не побил… – покраснел Вова и тут же бросил обиженно: – А тебе то что?

– Ничего, просто знаю, что он тебя бьёт, – сказала она. – Я видела, как ты за домом плачешь.

– Да что ты там видела! – он махнул на неё рукой, покраснев при этом ещё сильнее. – Пошли лучше в лес – я тебе кое-что интересное покажу!

Вова развернулся и побежал к опушке ельника, его сапоги, великоватые для его худых ног, зашлёпали по грязи. Маша кинулась за ним – она соскучилась по прогулкам с Вовой, который всегда мог отыскать что-то новое в местах, казалось бы, изученных вдоль и поперёк. Вова умел воскресить дух первооткрывателя там, где он давно уж померк и опошлел, и Маше всегда было весело в его непоседливой компании.

Выбежав из деревни, Вова поманил Машу рукой и зашагал по краю дороги. Пахло сырым мхом и талым снегом. Маша следовала за ним, стараясь не угодить в запруженные борозды грязной колеи, и пригибалась, чтобы колючие ветви елей не царапали её по лицу. Здешние тропинки она знала наизусть. Деда с бабой не беспокоились, если она бродила где-нибудь поблизости, но Вова уходил по дороге всё дальше и дальше, пока даже крыша самого крайнего дома не скрылась за деревьями.

– Постой! – сказала Маша, останавливаясь. – Мне сюда нельзя, меня заругают!

– Ты трусиха! – обернулся к ней Вова.

– А ты плакса! – топнула ногой Маша.

Вова нахмурился, его лицо стало серьёзным.

– Это очень, очень важно, – сказал он. – Если не пойдёшь, я с тобой больше играть не буду.

Маша постояла, подумала. Нарушать запрет и расстраивать бабушку ей не хотелось, но, с другой стороны, если ни дедушка, ни Вова не будут с ней играть, она совсем загрустит от скуки.

Виновато оглянувшись назад, она посмотрела на Вову:

– Ладно, пойдём. Только ненадолго.

Они шагали ещё несколько минут, а потом Вова свернул на прилегающую к колее тропку, которую Маша никак не могла припомнить. Ступая по усыпанной еловыми иглами земле и хрустящим кучкам снега, они протискивались через папоротник и огибали поваленные стволы. Тропка сперва шла полого, потом поползла круче, и наконец вывела их на странного вида пустырь.

Маша застыла от изумления. Из каменистой и какой-то слишком гладкой почвы торчали корявые почерневшие деревья, без единого листика или иголочки, словно опалённые давнишним пожаром. Некоторые были до того согнуты и закручены самым необычайным образом, что казались уже не деревьями, а какими-то отвратительными созданиями с вытянутыми телами, безмолвно взиравшими на незваных гостей. Пустырь усеивали поразительно правильной кубической формы камни, а у противоположного края высился утёс, в основании которого зиял пугающий тёмный провал.